Эдуард Лимонов - Торжество метафизики
Из карантина меня перевели проще простого. По средам после обеда приходит этап из Саратовской центральной тюрьмы и с других зон. Потому после завтрака нам сказали приготовиться, скатать матрасы, проверить еще раз содержимое наших баулов и сверить его со списком, лежащим у нас у каждого поверх вещей в бауле. Затем нас построили и вывели из локалки карантина. Идти с матрасом, который все время разворачивался, в одной руке и с баулом — в другой было мучительно. Я уже имел этот опыт, когда шел в первый раз из бани в карантин с новым матрасом.
В последние дни моего пребывания в карантине я совершил несколько public relation операций. Я поговорил с Игорем Савельевым после того, как он подарил мне командирские часы — доказательство его ко мне хорошего отношения. Я сказал: «Игорь, ты не можешь меня оставить при карантине? Мы с тобой отлично ладим, проблем со мной не будет». Я подарил Игорю книгу «Охота на Быкова».
Игорь сказал, что на совете колонии попытается поднять эту тему. Конечно, решение будет принимать Хозяин, начальник колонии, но он, Савельев, постарается поднять тему. И у него есть хорошая, как он думает, аргументация. В карантин сейчас поступает немного осужденных, за раз редко бывает больше пятнадцати человек. Здесь меня мало кто будет видеть. У администрации будет меньше хлопот, если я тут заторможусь. Я также сказал о своем желании зависнуть в карантине нашему бэби-фэйсу — отряднику Евстафьеву. Бэби-фэйс был настроен более скептически, чем Игорь. Он сообщил, что Хозяин, вероятнее всего, поместит меня в 9-й отряд к инвалидам. Одновременно я показал себя незаменимым осужденным: написал Сурку заявление в прокуратуру, а также написал ему предложение. Предложение касалось мер по подготовке осужденных к освобождению. И предназначалось для конкурса, устроенного психиатром-бэби-фэйсом в колонии. Впоследствии Сурок и получил за это предложение первое место на конкурсе. Он предлагал среди прочего, я помню, поощрять лучших освобождающихся заключенных отпусками в семью. Оказалось, такая практика уже существовала когда-то, но ее давно не применяют. Сурок предлагал возродить отпуска заключенных. (Нет, я, вероятнее всего, тут напутал. Отпуска существуют, но лишь для одной категории осужденных, а именно: для осужденных на поселение.) Я думаю, они и хотели и не хотели, чтоб я у них остался. Я был интересным собеседником для Игоря, жил в далеких странах, мог писать бумаги для Сурка. Даже Сорока в последние дни пару раз выказал мне свое мрачное, но благорасположение. Однако Хозяин решил иначе, и вот я, переступив порог карантина, вздохнул с сожалением. Лично мне там было неплохо. Я уходил с подарками. Игорь подарил часы, а Сурок — твердое из ликры кепи. У него было лишнее. Такие кепи носили в колонии №13 только достойные старослужащие.
Мы остановились у забора одной из локалок. На желтой стене барака висели наименования сразу двух отрядов: 9-го и 13-го. Сурок нажал кнопку, козлы из СДП с поста открыли ему калитку, и мы вдвоем прошли в локалку. Там было пусто и жарко. И пара голубей с шумом гонялась друг за другом в кроне ярко-зеленого дерева.
— Положи матрас на лавку, Эдик, — сказал Сурок. — Сейчас найдем кого-нибудь, завхоза или бригадира.
Тут к нам как раз и вышел из барака Али-Паша Сафаров, такой себе крупный слон килограммов 150. Со свирепым лицом, матерщинник, каких мало, но вспоминать я всегда его буду дружелюбно. Срок у него пятнадцать лет, к тому времени он отсидел восемь. Судили его за убийство, некий сожженный труп фигурировал в его деле. Сумели его осудить только со второго раза, в первый же раз в 1993 году его оправдали. Сафар, как мы его называли, на воле был успешным бизнесменом, за что бы он ни брался в бизнесе, у него все получалось. Во всяком случае, он так говорил, но и о нем так же говорили другие, местные, они же все знали возможности и деяния друг друга. Али-Паша немилосердно коверкал русский, корчил свирепые гримасы, но впоследствии никогда не забывал угостить нас, троих хлебников — рыжего Мишку Яроша, Юрку Карлаша и меня, — то домашним сладким пирогом, то конфетами.
Завхоза в локалке не было. Потому мне указали на свободную шконку в большой спалке, куда я закинул свой матрас и поставил баул. Затем Сафар вывел меня опять в локалку, Сурок пожал мне руку. «Давай, чего надо будет, ты знаешь, как передать». На самом деле мы договорились с ним связываться через медчасть. Сурок вышел из локалки на Via Dolorosa, где его ждали наши из карантина. Он отправился разводить их по отрядам. Они надеялись попасть в 6-й рабочий отряд, но не ожидали, что их мучения продлятся в еще более изощренной форме в этапной бригаде 16-го. Бедняги.
Я походил по локалке. Осужденных в локалке находилось немного. Несколько десятков работали на промзоне, человек двадцать были в клубе. А в самом отряде в наличии была бригада обиженных, они у нас выполняли все грязные работы, уборку территории, да еще такие несгибаемые ребята, как чеченец Руслан, или Вася Оглы, или наркоман Кириллов, или азербайджанец Анзор, завоевавшие себе право на особый статус.
Потом пришел Антон. Завхоз отряда — важнейшее лицо в колонии. От его умения ладить с администрацией, от его поворотливости, от умения раздобыть отряду стройматериалы, краску там, обои зависит место отряда в лагерной иерархии. А еще завхоз должен уметь заставить подчиняться себе осужденных. И еще многое другое: он должен вызывать уважение администрации колонии, иначе долго не протянет. Подсидеть завхоза хотят многие. Антон был лучшим завхозом лучшего отряда колонии №13. На своей должности он стал еще и глубоким человековедом. Я, по сути дела, горжусь, что Антон впоследствии отзывался обо мне резко положительно и защищал меня всецело перед администрацией. А уж зэки его слушались беспрекословно и боялись. Малолеткой он убил двоих. Один был милиционером и оскорбил мать Антона. Антон его застрелил на хуй. Отец у него азербайджанец, а мать русская. Антон давал мне читать книгу о власти. Власть его интересовала. Он понимал, что научился повелевать. Правда, он знал, что научился повелевать в условиях тотальной несвободы.
Али-Паша проводил меня в кабинет завхоза. Там за аккуратной толстой занавесью хранились на обширных деревянных нарах баулы 13-го отряда. Антон сидел за письменным столом: чуть подгоревший нос, кожа веснушчатая, скорее подходящая для рыжего человека. А он был брюнет. Компактный, с талией и широкой грудью. Видимо, очень сильный, хотя и хрупкий.
— Права качать будешь? — спросил он меня тихо. — С вашим братом интеллигентом всегда проблемы. У меня был тут Фефелов, знаешь, диктор лагерного радио. Потом я его в девятый отряд перевел — все спорил.
Я повторил Антону мою формулу, которую обращал ко всем значимым лицам колонии. Приговором доволен. Вести себя собираюсь спокойно. Нарываться не буду. Хочу уйти по УДО.
Он мне поверил. Я говорил спокойно, с подобающими моей декларации твердыми интонациями.
VII
Мы прохаживаемся с Русланом из конца в конец локалки, точнее, от синей ограды, отделяющей отряд от собственно территории лагеря, его широкой Main Street — основного проспекта, Via Dolorosa, как я стал называть позднее эту магистраль, до красной линии на асфальте, отделяющей нас от 9-го отряда. Прекрасный майский вечер, в пышных зеленых кронах нескольких наших деревьев воркуют, укладываясь на покой, голуби. На Руслане рыжая рубашка, рыжая вылинявшая кепи. У него рыжие с обильной сединой волосы. Нос с горбинкой. Он говорит близко к моему уху, а то, что он говорит, заставило бы встать дыбом волосы у обитателей среднего размера европейской страны, скажем, Голландии.
— Я приехал ночью, Эдуард, и поставил машину у стены кладбища. Вышел. Слышу шум какой-то на кладбище и свет. Взобрался на стену, смотрю, место сильно освещено фарами машин. Людей каких-то волокут… Пригляделся, семья Завгаева, ну, бывшего руководителя Чечни, ты знаешь. Женщин всех изнасиловали и перекололи, как овец. Потом закапывать стали… Вот тебе такой один эпизод, Эдуард. Там у меня к книге много фотографий приложено, а еще видеокассеты. Я все это годами собирал, записывал, спрятал хорошо. Ты мне поможешь, да?..
Руслан, условно говоря, «наш» чеченец. Он говорит, что работал на военную разведку. Это не помешало ему быть осужденным по статье 162-й «Разбой». Он скоро, через полгода, выходит и хочет уехать в Германию, потому что он не жилец ни в России, ни в Чечне. Он просит меня помочь ему опубликовать книгу. Публикация столь страшной книги с фотографиями и видеокадрами, верит он, принесет ему деньги, на которые он собирается жить в Германии. Как все чеченцы, Руслан более развит (ну «интеллигентен», что ли, если использовать старый русский словарь), чем средний российский преступник. Внешне он настолько похож на француза, что, приземли его Бог завтра на парижскую улицу даже таким, каким он есть, в вылинявших тряпках, никто и ухом не поведет, как там и был. Документы проверять у него не станут.
