Анатолий Приставкин - Золотой палач (журнальный вариант)

– Такие мы сме-лые? – преувеличенно восхитился Яшка Главный. – Готовы все казнить?

Ему ответил вместо ребят Яшка-кореец:

– Они смелые от страха. Боятся попасть на его место.

А украинский урка поддакнул:

– Конечно, боятся.

– А что, это мысль! – подхватил Яшка Главный.

Он с интересом обвел глазами спальню, и все вдруг как-то скукожились. Не видно и не слышно. Мертвая тишина наступила.

– Ну-ка слезай, – сказал Яшка Главный, повернувшись ко мне. – Сейчас вторая серия в нашей картине будет.

Про картину я не понял, но со стула слез. Ноги, как ватные, подгибались, едва устоял.

– Держи! – Он протянул мне спицу, направив острием в мою сторону. Скользнула догадка, что и это не более чем очередной прием, а как приближусь, как протяну руку, пырнет в грудь или в живот и захохочет.

– Ряд, место напоминать не надо? – Он смотрел в упор, ждал ответа.

– Не надо, – выдавил я, глядя на стальное, блистающее у живота острие.

– Повтори!

– Восьмой… шестнадцатое…

Не воткнул. Проследил, как я осторожно принимаю спицу, процедил сквозь зубы:

– Думай, голова, картуз куплю.

Голова шла кругом. Казнь, кажется, откладывалась, но легче от этого не стало. Можно свихнуться от таких перепадов. Я ухватился рукой за спинку стула и чуть его не опрокинул.

Но Яшка Главный даже бровью не повел.

– Так кого посадим в кресло? – спросил доверительно. – Пальцем, пальцем укажи!

Я обвел спальню глазами. Каждый, на кого я смотрел, тут же старался отвернуться. А некоторые утыкались лицом в одеяло.

– Выбрал?

– Нет, – пробормотал я.

– Так выбирай. А то пойдешь на свое место!

Главный криво усмехнулся. Урки на полу не улыбались, но смотрели на игру с интересом.

– Так выбрал?

В голову пришла сумасбродная мысль назвать кого-то из урок. Пусть посидят на разыгранном ими же стуле, может, тогда поймут, что означает каждую секунду ожидать, когда тебя нанижут на спицу. Но у меня не хватило духу на такое. Не духу, а дури. Это бы мог, наверное, сделать Кеша. Да вякни я что-то подобное, они бы на месте меня и пришибли. А потом бы сказали: чокнутый придурок чокнулся совсем.

– Ладно, – оборвал затянувшуюся паузу Яшка Главный. – Я тебе помогу.

Он окинул спальню взглядом и ткнул пальцем в Теслина. Не повезло дурню, его койка оказалась к нам ближе других. Яшка Главный сделал ему призывный знак, не рукой, пальцем поманил, и тот, как загипнотизированный, поднялся с койки и, не сводя с урки застывших от страха глаз, медленно побрел к стулу.

– Ну вот, – удовлетворенно произнес Яшка Главный. – Вторая серия началась. Теперь за дело, так, что ли, придурок? Если готов, приступай!

Я заметил, что с момента приговора на суде он ни разу не назвал меня по имени. Это могло лишь означать, что если нет меня, то и имени у меня тоже нет.

Спица была у меня в руках, а бедный Теслин сидел на стуле, напряженно вытянув шею. Было видно, что он весь дрожит. Но разве я не так же дрожал? Теперь надо зайти ему за спину, нащупать место под лопаткой и нанести укол. И я снова, как в кинотеатре, ощутил противную, ноющую боль под ложечкой и дрожь в руках, даже кончик спицы стал выписывать зигзаги.

– Смелей! Смелей! – подбодрил мой наставник. И, упираясь в мое лицо глазами, ставшими из голубых стальными, острыми, как спица, произнес: – Изобрази-ка всем нам, что ты должен был сделать там, в кино…

Я отвернулся. Я уже знал, что ничего я им не изображу. Хотя они были уверены, что теперь-то, спасая свою шкурку, я сделаю все, что от меня потребуют. И тогда вторая серия закончится еще эффектней, чем ожидалось вначале. Приговоренный соглашается стать палачом, прежде чем самому попасть к палачу. Их, кажется, возбуждало, но и бесило, что я никак не вписываюсь в затеянную ими игру.

Яшка Главный сообразил это первым. Разочарованно произнес:

– Ты, значит, такой блаженный, что и рук замарать не можешь? А, между прочим, они все, все рвались тебя казнить! И казнят, когда скажу. Не сомневайся.

Он ткнул пальцем в Теслина.

– Ты этого Сиропа обожаешь, да?

– Нет, – сознался я.

Теслина я, и правда, не обожал.

– Жалеешь, да?

– Нет, – ответил я, но не так уверенно.

– А хочешь, я сейчас поменяю вас местами и мы полюбуемся, как он тебя не пожалеет?

Наверное, он бы сделал это, ведь все шло к концу. И Теслин, закрыв от страха глаза, дрожащими руками пырнул бы меня спицей в какую-нибудь селезенку, заставив мучительно и долго издыхать на глазах у остальных. Но тут подал голос Яшка-кореец.

– Зачем их менять? – спросил он громко. – Не надо. Придурок, да? Да он просто чмо! Вот он кто!

– Ты думаешь, он чмо? – спросил Главный.

– Да, думаю, он чмо! Еще как умеет быть чмо! Чудить-мудрить-объе…вать.

Так длинно урка-кореец никогда не говорил. Но, надо отдать ему должное, он первым разгадал, что я вовсе не такой придурок, каким меня считали в колонии.

Яшка Главный с интересом посмотрел на корейца, на меня. Присел к уркам. Они стали негромко переговариваться, а мы все ждали. И мне казалось, что настрой у зрителей уже несколько другой, чем в момент моего появления. Смена ролей не смогла не повлиять на них. Ведь каждый, не только Теслин, успел мысленно побывать на моем месте. Особенно в тот момент, когда золотой палач оглядывал спальню, выбирая жертву. А если он надумает для третьей серии что-то еще?

Спокойной ночи

Лежа на соломенной подстилке в дальнем углу сарая, я вспоминал процесс казни, чтобы еще раз убедиться, что она не могла не состояться, просто золотой палач из-за моего упрямства затянул свое «кино», а потом неожиданное вмешательство другого урки изменило, пусть ненадолго, ход событий.

В конце вечера, когда Яшка Главный оглашал решение тройки, голос его звучал так же уверенно и твердо:

– Каз-ни… – объявил он и повторил, чтобы до всех дошло: – Каз-ни откладываются на завтра. Желаю спокойной ночи.

Чьи казни откладываются на завтра, не уточнялось. Но сообщено было так, что спокойной ночи после этого ни у кого уже не могло быть.

– Да, а этих, как их… убогих, – заключил Яшка Главный, брезгливо морщась, – гоните прочь!

Сейчас, лежа в сарае, подумалось, что божьих одуванчиков, которые столько прождали на крыльце в ожидании «свежатины», по-своему даже жалко, им ведь тоже приходится в военное время как-то выживать. Пирожки, что выносятся на рынок, небось, и милиция потребляет задарма, и пьяное мужичье, а иной раз и лихие солдатики отнимают. А старухи, небось, и печку разожгли, и котел поставили, а дрова-то нынче тоже на вес золота.

С дров мысли перекинулись на сильное желание закурить и на кресало, которое так глупо было подарено неизвестному Тишкину. Интересно, где он был во время казни, когда все тянули руки? А что было бы, если бы я, не отдав кресало, поджег изнутри свое нынешнее жилье и пусть ценой самосожжения, но обрел бы свободу? Там, в спальне, хозяева они: захотят – прошьют спицей, не захотят – отложат, чтобы помучить. А тут хозяином своей жизни мог бы стать я. Мог, если бы не опрометчивое решение.

И тут закрутилось в мозгах кино, в котором Тишкин, поколебавшись, решает отказаться от подарка. И, отослав его подальше, я взвешиваю кресало на ладони, отламываю от рассохшейся бочки несколько досочек и несу к стене, противоположной двери, чтобы пожар заметили как можно позже. Высекаю огонек, подкладываю сперва паклю, потом солому, а потом заготовленные досочки. Вскоре пылает костер, уже дымится стена, сухие бревна с зловещим шипеньем подхватывают пламя и несут его кверху, под самую крышу. Раздается треск, и доносится крик снаружи: «Горим! Горим!»

«Да, это мы горим, – злорадно шепчу я. – Вас завтра пришпилят спицей за то, что все проспали». Впрочем, я не хочу им зла, я только представляю свирепую реакцию урок, которых обвел вокруг пальца…

На этом месте я проснулся от теплого света через забитое окошко и голосов снаружи. Кажется, звали меня.

Свидание

Голос снаружи еще раз назвал мое имя и добавил:

– Это я, Тишкин!

– Вот уж не ждал, – только и смог сказать я.

– Значит, вот, пришел…

Я не стал делать вид, что обрадовался. Хотя и обрадовался. Именно потому, что созрел для придуманного освобождения.

– Какие успехи? – спросил я, заведомо зная, что успехов никаких нет. Просто наступил его черед сторожить.

А он вдруг ответил:

– Так я нашел!.. Эту… ну… Катерину твою… с косичками…

Я не поверил. Небось, хочет еще и трут выманить…

– Ну и где же она? – поинтересовался я, представляя, как красиво начнет он сейчас врать. Мол, уговаривал и так и сяк, а она не захотела, боится. Да и не знает, кто ее зовет. Может, решится, но не сейчас… Ну и дальше в том же духе. Я и сам бы не хуже насочинял.

– Да здесь, здесь! Она тебя слышит! – воскликнул Тишкин, хихикая радостно.