Гюнтер Грасс - Фотокамера
Это была электрическая железная дорога фирмы «Мерклин». До сих пор помню ее трансформатор.
Словом, там жили мальчишки — может, даже близнецы; один, вроде меня, играл с замком, а другой, похожий на тебя, — с железной дорогой.
Но у Старой Марии получились только игрушки, мебель, напольные часы, швейная машинка…
Наверняка «Зингер».
Скорее всего, Таддель; швейные машинки «Зингер» имелись в каждой семье. По всему миру. А еще она вытащила из прошлого своей бокс-камерой без вспышки накрытый к завтраку стол, куклу между подушками на софе, даже ноты на фортепиано и прочее. Но только вещи, ни одной живой души.
Нет, брат! Одна из квартир, раньше до того разрушенная и темная, что один я не решился заглянуть туда, на фотографии получилась залитой ярким светом, потому что белые занавески пропускали солнечные лучи, да и окна были распахнуты, а на подоконнике между комнатными растениями стояла довольно большая птичья клетка. В клетке на разновысоких жердочках сидели две птички, вероятно, канарейки, но сказать точно нельзя, поскольку Марихен делала только черно-белые снимки. А в кладовке на кухне другой квартиры висела длинная клейкая лента-мухоловка, которую Марихен сфотографировала с близкого расстояния, поэтому хорошо были видны прилипшие полудохлые мухи. Отвратительное зрелище, тем более что некоторые из них еще шевелили лапками. В еще одной квартире, обставленной громоздкой мебелью, на кресле спала кошка, потом она стояла на толстом ковре, выгнув спину, будто собирается на кого-то фыркнуть. Другие снимки показывали ее греющейся на подоконнике между цветочных горшков. Погоди: у кошки была пятнистая шерстка. Теперь я вспомнил, как на снимке она возилась с клубком шерсти; или это всего лишь игра моего воображения? Как у нашего отца…
Факт остается фактом, Пату померещилось, что по квартире разгуливала кошка или кот.
Тогда мы еще не знали, зачем отцу эти снимки.
Позже я сообразил: они понадобились ему для новеллы «Кошки-мышки», где речь идет о затонувшем польском тральщике, о мальчишках и одной девчонке, об ордене за героические подвиги…
…а написал он ее, когда — не знаю, по какой причине, — застопорилась работа над здоровенной собачьей книгой.
У него фактически в каждой книге животные играли важную роль, позднее появилась даже говорящая живность.
Нам же, когда по его просьбе Марихен фотографировала квартиры, он лишь сказал: «Раньше здесь проживали врачи и даже один судья. Хотел бы я знать, что с ними сталось».
Во всяком случае мы, пусть не сразу, а по прошествии долгого времени догадались, что фотографии были ему необходимы, чтобы точнее представлять себе прошлую жизнь.
Таков уж наш папа: весь зациклен на прошлом, до сих пор. Не может от него оторваться. И каждый раз ему приходится…
И Старая Мария помогала ему своим чудо-ящичком…
А мы во все это верили, и ты, Лара. Тоже начала позднее верить в то, что вроде бы не существовало, но проявлялось на снимках в темной комнате таким, каким это якобы было в реальной жизни.
Всякий раз, когда Марихен заряжала новую пленку в свой «Кодак»…
Это была «Агфа»! На ящичке значился четкий логотип. Под самым объективом. Тысячу раз говорил, еще повторить? Раньше фирма «Цейсс-Икон» выпускала только камеры «Тенгор». После долгой послевоенной паузы на рынке появились американские фотоаппараты «Брауни-Джуниор». Но в конкурентной борьбе всех обошла фирма «Цейсс-Икон», выпускавшая дешевый фотоаппарат «Бальдур» — точно так же звали предводителя гитлерюгенда, где состоял и наш отец, носивший тогда форменные шорты. «Бальдур» стоил всего восемь рейхсмарок. Продавался сотнями тысяч. Одна из модификаций этой модели экспортировалась в Италию. Она называлась «Балила» и предназначалась для юных итальянских фашистов. И Старая Мария фотографировала вовсе не «чудо-ящичком», как выражается Лара, а обычной камерой «Агфа», модель «Бокс-l». До сих пор вижу, как эта камера болтается у нее на животе.
Ладно, Жорж, твоя взяла.
Я просто излагаю факты!
Так или иначе, Марихен могла с помощью своей бокс-камеры заглядывать не только в прошлое, но и в будущее. Когда мы еще жили в полуразрушенном доме, она отщелкала целую пленку снимков, предвидевших, какие политические события произойдут в тот воскресный день, когда ты, Лара, появишься на свет. Как сейчас вижу: мама разглядывает снимки, сделанные бокс-камерой Марихен, держит их перед своим круглым животом — иногда нам разрешалось послушать, что творится внутри, — и хохочет над увиденным. Ты не поверишь, Лара, и ты, Таддель, тоже: на снимках грудилось огромное стадо овец, несколько сотен голов, не меньше. Стадо медленно шествовало справа налево, то есть с востока на запад. Впереди пастух. Рядом, как положено, рогатый баран. А за ними — снимок за снимком — остальные овцы. Позади пастушья собака. И все бредут в одном направлении. Потом, когда ты родилась, воскресные газеты, которые Жорж покупал для отца в киоске на площади Розенэк, сообщили, что некий пастух перевел на окраине по Любарским лугам из советской оккупационной зоны в западный сектор пятьсот овец, принадлежавших народному сельхозкооперативу, причем дело обошлось без единого выстрела, то есть именно так, как предсказала бокс-камера нашей Марихен.
К тому же отец прочитал из газеты вслух, что никто не знает, куда девать такую кучу овец, сбежавших из социалистического лагеря в капиталистический. Неужели сразу на бойню?
Отец долго хохотал, а потом — наверняка, скручивая сигарету, — добавил, что наша новорожденная Лара будет теперь праздновать свой день рождения, 23 апреля, тогда же, когда это делал давно умерший великий английский классик.
Ладно, Старшой. Про овец — все верно. И про английского классика тоже. Но спустя несколько месяцев, незадолго до нашего дня рождения, посредине города построили Стену, чтобы никто больше не сбежал из восточного сектора. Тут Старая Мария с ее бокс-камерой ничего предсказать не сумели.
А мы никак не могли понять, из-за чего поднялся такой переполох, почему мать спешно собрала чемоданы, чтобы увезти нас с тобой, Лара, в Швейцарию, откуда наша мать родом.
Чего же тут не понять, Таддель? Наверное, она испугалась. Больше за нас, чем за себя. Ведь могла опять начаться война. Американские танки уже стояли наготове по соседству от нас, на Клейаллее.
Отец остался в большой квартире один и, как мы позднее узнали, написал несколько довольно гневных писем, протестуя против строительства Стены.
Только проку от них не было.
Но представьте себе шутки ради, что в один из тех дней он пошел бы вместе с Марихен к контрольно-пропускному пункту Чекпойнт-Чарли в американском секторе, где был переход для иностранцев, и стал бы терпеливо ждать, а в один прекрасный момент сказал бы: «Ну-ка, Марихен, щелкни!», и ее объектив запечатлел бы шикарный автомобиль с итальянскими номерами, в котором…
Верно, Старшой! А в автомобиле — допустим, двухместном «альфа-ромео» — сидел бы итальянец, скажем, дантист по имени Эмилио, который специально приехал из Италии в Берлин, чтобы…
Рядом с ним сидела бы молодая женщина, высокая и стройная, в темных очках и головном платке, скрывающем вьющиеся локоны…
Эмилио, отчаянный малый, рискнул вывезти из восточного сектора эту женщину, которая была не только молодой, но вдобавок еще и блондинкой, доставил ее до самого контрольно-пропускного пункта, хотя отлично знал, что шведский паспорт, который она там предъявит, поддельный…
Предположим — я сказал, Таддель, предположим, — что по просьбе отца Марихен сняла бы эту парочку, настоящего итальянца с фальшивой шведкой, щелкнула бы их издалека в тот момент, когда им возвращают паспорта, они минуют пост народной полиции, переезжают в западный сектор, выходят из шикарного автомобиля, после чего молодая женщина, сняв темные очки и платок, неожиданно оказывается не коротко стриженной брюнеткой, как на фотографии в шведском паспорте, а блондинкой с вьющимися волосами… Тогда, выйдя из темной комнаты с отпечатанными снимками, Марихен могла бы сказать отцу: «Присмотрись к ней получше. Что-то в ней есть. По-моему, она тебе подойдет, особенно если когда-нибудь дело обернется худо».
Предположим дальше — это только предположение, Таддель, шутки ради, — что наш отец, оставшись наконец один в большой квартире, поскольку мать увезла нас в безопасную Швейцарию, увидел бы на восьми снимках форматом шесть на девять свою будущую жену, коль скоро Старая Мария по его настойчивой просьбе сразу после строительства пошла на определенное место, чтобы делать один снимок за другим; в этом случае он, вероятно, никогда бы…
Прекрати!
Вы оба с ума сошли.
К чему весь этот бред: если бы да кабы…
Хорошо-хорошо, Таддель.
Это же было всего лишь предположение.
Просто шутка.
