Вера Колочкова - Из жизни Ксюши Белкиной
После обеда мать с гордостью демонстрировала им свое новое жилище, хвасталась чудесами кухонной техники, ванной с «необыкновенными пузырьками» и даже новыми нарядами, которые успела прикупить себе в качестве подарка от нового мужа. Ксюша слушала ее равнодушно, вежливо кивая головой. Олька же, напротив, совала везде любопытный нос, выражая свой восторг то короткими словечками в духе Эллочки–людоедки — «ух» да «ах», то протяжным, на одном выдохе произнесенным — «кла–а–а–с–с–с…».
Вскоре Ксюша заметила, что мать уже на взводе, то есть из последних сил держит на лице улыбку гостеприимства, и засобиралась домой, потащив за собой упирающуюся Ольку. Иван Ильич очень тепло распрощался с «девочками», взял с них обещание не забывать, заходить почаще. Перед уходом мать завернула им в целлофан остатки индейки, сунула Ксюше в сумку и, уже открыв дверь, вдруг с наигранной заботливостбю произнесла:
— Ксюш, а ты чего это в кроссовках–то ходишь? Холодно же! Смотри, простудишься…
— Надо же, какая любящая мамочка! – возмущенно и зло прошипела Олька, как только они вышли из подъезда. — «Холодно же!» — передразнила она бабку. — Как будто не знает, что у тебя, кроме кроссовок, ничего и нет больше! Развыпендривалась, показушница хренова…
— Оля! Нельзя так о бабушке! – попыталась урезонить ее Ксюша. – Нехорошо это!
— А чего она… И вообще… Не многовато ли для нее будет?
— Что ты имеешь в виду? – насторожилась вдруг Ксюша.
— А то и имею! Не жирно ли для нашей бабушки в таких условиях жить? Мог бы себе кого и помоложе, и поприличнее найти… И нашлись бы, между прочим, желающие… И я бы, например, не отказалась! А что? Он совсем даже ничего дедушка… Если б еще и женился – так вообще в кайф…
— Да как тебе не стыдно! – напала со злостью на дочь Ксюша. – Что ты вообще несешь такое?! Замолчи сейчас же! Чтобы я никогда, слышишь, никогда от тебя этого не слышала! Дрянь! Да как ты посмела? Кто ты такая вообще?
— Мам, ты чего? – обиженно уставилась на нее Олька.
— Молчи, молчи лучше! – чуть не плакала Ксюша.
— Да чего ты кричишь на меня? Что, и пошутить нельзя, что ли? Еще и дрянью обозвала… Ты же сроду так на меня не ругалась!
Олька, надув пухлые губы, обиженно отвернулась, замолчала. Так и не сказала ни слова, пока ехали на дребезжащем занудно на поворотах трамвае, сидела, отвернувшись к окну, рассматривала грустный и неуютный зимний город в подступающих серых сумерках. И никак не могла понять, что сердилась мать вовсе не на нее, а на саму себя, и кричала тоже на саму себя – впервые в жизни сорвалась и вслух накричала… И где ей было понять – молодая еще, глупая совсем…
***Плывущие с неба снежинки аккуратно ложились на землю, на скамейку, на Витино старенькое байковое одеяло в голубую и белую клеточку, словно боясь поломать свою хрупкую изящную красоту, засыпали нежным рыхлым слоем дорожки в церковном скверике. Все кругом казалось белым и чистым, и на душе было светло после воскресной утренней службы. Так бы и сидела вечно на этой скамеечке в скверике и смотрела бы на эти плывущие с неба снежинки! Холодно только очень…
— Вить, ты не замерз? Может, домой уже пора?
— Да я ж холода давно уже не чувствую, Ксюш! Посидим еще немного, ладно? Так хорошо здесь…
— Вить, а я с тобой поговорить хотела… Посоветоваться, вернее…
Ксюша вдруг замолчала, сидела, втянув голову в плечи. Вытащив из рукава куртки руку, натянула на голову капюшон с облезлой черной полоской меха по краю, спрятала в нем лицо. Ну как, как она будет говорить об этом?! Разве об этом можно вообще говорить? Как объяснить это мучительное состояние последних дней, когда ничего, ну ничего не чувствуешь, кроме желания ощутить на себе ту самую горячую мужскую ладонь, вобрать в себя ее невообразимое тепло… Хотя бы один раз – и все! И ей бы надолго хватило! Ей так холодно всегда… Внутри холодно. А с другой стороны – как она смеет вообще об этом думать? Разве можно ей, Ксюше Белкиной, об этом думать? А вдруг Витя ее осудит? Скажет – грех…Он же такой набожный…
— Ну? Чего ты молчишь, Ксюша? О чем ты посоветоваться хотела?
— Да я не знаю, как сказать…
— Опять боишься, что ли? Эх ты, Ксюша! Юбочка из плюша… Сколько раз тебе говорил – хватит уже бояться всего! Ну объяви для себя хотя бы один день смелости – попробуй! Устрой себе такой праздник! Хотя чего теперь тебя лечить – раньше надо было… Вот был бы я нормальным мужиком — так дал бы по башке обоим твоим родителям! Так дал бы!
— Почему?
— Да потому… Сделали из тебя душевного паралитика! Понятно, моя мать по нечаянности меня уронила — какой с нее спрос! А вот твои что с тобой сотворили – никогда им не замолить! Только если по башке дать… Рассказывай давай, чего у тебя случилось…
— Помнишь, мы в то воскресенье с Олькой к маме в гости ходили – с ее новым мужем знакомиться?
— Помню.
— Ну, вот…
Ксюша опять замолчала, собираясь с духом и еще ниже натягивая капюшон на лицо. Витя с усилием развернул в ее сторону голову в натянутой на глаза смешной маленькой шапочке, улыбнулся ободряюще.
— Ну? И как там Зинаида Алексеевна наша устроилась? С комфортом, надеюсь? Сбылась мечта бедной неустроенной женщины с двумя детьми на руках? Больше не будет у тебя все деньги отбирать – другой источник нашла?
— Ну зачем ты так… Она и не отбирала – я сама отдавала… Зачем мне?
— Ну да, ну да… Тебе же ничего в этой жизни не нужно, ты же у нас шибко ее недостойная, я и забыл совсем!
— Вить… Оказалось – и мне тоже нужно… Мы когда зашли, Иван Ильич – это который муж мамин — приобнял меня слега, на секунду буквально… Он–то по–отечески, так сказать, хотел, а меня прямо всю током прожгло… У него такие руки необыкновенные, Вить! Сквозь них как будто горячий праздник идет! Я сейчас вспоминаю – и у меня дрожать внутри все начинает… Это ведь нехорошо, правда?
— Почему нехорошо, Ксюш? Это очень даже хорошо! Это знак тебе – живая ты! Надоело твоему телу в страхе скукоженным жить, оно правды требует, жизненной справедливости…
— А почему у меня раньше такого не было? У меня же мужчины были, а такого и близко не было…
— А кто у тебя был?
— Ну, в магазине нашем… Грузчик один… И еще охранник…
— Они ухаживали за тобой?
— Да нет, что ты… Звали в подсобку, ну и там…
— А тебе что, это нравилось?
— Нет! А что было делать? Как отказать–то? Они ж обидятся… Да подумаешь – нельзя стерпеть, что ли? Тем более они предусмотрительные – чтоб без последствий…
— Ох, Ксюша, Ксюша, как больно тебя слушать… — отвернул от нее голову Витя. – Несчастная ты моя девочка! Еще более несчастная, чем я…
— Так что мне делать–то, Вить? Я все время об Иване Ильиче теперь думаю, каждую минуту… И глаза его перед собой вижу – яркие такие, и синие–синие! Я влюбилась, да?
— Да почему сразу влюбилась? Просто к живому теплу тебя потянуло, к настоящему…
— А ты знаешь, он ведь и не красивый совсем, Иван Ильич! Толстый и лысый, и в возрасте солидном! С нашим охранником Серегой – ну, с которым у меня это было — и не сравнить! А вот поди ж ты – прямо таю вся…
— Замуж бы тебя отдать за доброго мужика, Ксюша! За понимающего… Да где такого возьмешь? Жизнь – штука жестокая, ей все по факту подавай, чтоб готовая женская личность была, естественным образом по Дарвину отобранная…
— Да какой такой замуж, Вить! О чем ты? – рассмеялась вдруг Ксюша. – Прямо как моя Олька… Та тоже все про замуж талдычит! Если, говорит, продаваться – то только замуж! Хоть за кого, только чтоб богатый был! А о любви даже и не вспоминает…
— Так она ж с мальчишкой каким–то вроде дружит… Они иногда днем вместе приходят, я вижу!
— А… Это Саша Потемкин, они в одном классе учатся. Он ее и вытягивает на тройки – спасибо ему за это большое! И любит ее по–настоящему, прямо как взрослый… Только он из бедной семьи, у них, кроме него, еще трое.
— А замуж она хочет непременно за богатого?
— Ну да! Вбила себе в голову – и все тут… Насмотрелась фильмов сказочных про американских красоток да бедных золушек – и верит! А сама двух слов связать не может, только и интересов – пиво да жвачка…
— Да уж… «Что золотое кольцо в носу у свиньи, то женщина красивая и безрассудная…»
— Что это, Витя?
— Это притча царя Соломона из Ветхого Завета. Прямо про Ольку твою сказано! Ты ее держи построже, Ксюш! Раньше она хоть бабки побаивалась, а теперь?
— Я постараюсь, конечно! Главное, с профессией бы ее определить! Она ж учиться больше не хочет! Зачем – говорит? Меня муж будет содержать… Лишь бы по рукам не пошла в поисках этого самого мужа, вот чего я боюсь! Так что какой мне замуж – мне бы Олькину судьбу верно направить…
— Ничего! Надейся на лучшее, Ксюш. Знаешь, как в Библии сказано? «Близок господь к сокрушенным сердцем и смиренных духом спасет». А еще: «Кроткие наследуют землю и насладятся множеством мира»… Вот и выходит, что мы с тобой – дети божьи, и потому спасемся!
