Геннадий Абрамов - Дай лапу
Свободными днями, проведенными на природе, Колобков очень дорожил. Он старался сделать всё от него зависящее, чтобы никто его напрасно не беспокоил и ничто постороннее ему не мешало. Запрещал себе думать о работе и доме, о друзьях-приятелях, о нерешенных проблемах и уж, тем более, о пустых городских развлечениях. Намеренно отключил мобильный телефон, не смотрел телевизор, не слушал радио, ноутбук оставил в Москве, чтобы сестра по вечерам могла раскладывать свои любимые пасьянсы. В общем, как он сам это называл, старался жить растительной жизнью. Если небо вдруг хмурилось, капал дождь, и за окном было сыро и холодно, топил печь и сидел у огня. Сам себе готовил еду и гулял по лесу — в хорошую погоду трижды в день, утром, после обеда и вечером. В сумерках на участке разводил небольшой костер и подолгу сидел и смотрел на огонь, думал о всякой всячине, о каких-нибудь пустяках. Перед сном иногда просматривал глупенькие иллюстрированные журналы, до которых Маша была большая охотница, или читал что-нибудь, непременно легкое, не волнующее ни сердце, ни ум, лучше всего какую-нибудь научно-популярную брошюрку. Через день или два Колобков ездил на велосипеде в деревенский магазин, чтобы купить йогурт, хлеб, яйца (остальные продукты раз в неделю привозила ему Маша из города). И очень был доволен собой и такой своей жизнью.
Однажды, погуляв по лесу, возле дома отдыха, находящегося по соседству с дачными участками, он встретил сторожа с незнакомой собачкой.
Сторож приветливо поздоровался с Колобковым и неожиданно предложил:
— Погуляй, друг сердечный, с собачкой. Вдвоем всё же веселее. Чего ты все попусту один ходишь. А она потом домой сама прибежит.
Колобков посмотрел на собачку, и собачка на него посмотрела.
Это была темно-серая, небольшого роста, невзрачная дворняжка с наполовину отгрызанным левым ухом и обвисшими сосками на животе, видимо, после недавних родов. От левой задней ноги по шубке наискосок тянулось тусклое оранжевое пятно. А морда ничего — неглупая.
— Ну что, мать-героиня, — дружелюбно обратился к ней Колобков и постучал по коленке. — Я не возражаю. Если хочешь, пошли.
Собачка повела половинным ухом, но с места не сдвинулась. Сторож легонько ее подтолкнул.
— Иди, иди, пока приглашают. Не будь дурой-то.
Колобков улыбнулся и развел руками — мол, насильно мил не будешь. Отвернулся и пошел куда шел.
Однако вскоре услышал за спиной характерный цок лап — это собачка его догоняла. На радостях она промчалась мимо, стала тормозить, а когда тормозила и поворачивала, поскользнулась на асфальтовой дорожке и шлепнулась на бок. Подобострастно завиляла хвостом, присев на задние ноги, потом легла на живот и поползла к Колобкову навстречу, видимо, желая понравиться. Он нагнулся, чтобы ее погладить, а она подпрыгнула и на лету лизнула ему руку.
— Вот этого не надо, — недовольно сказал Колобков. — Я этого не люблю. Хочешь со мной гулять — пожалуйста, мне не жалко. А этого не надо.
И вместе с новой спутницей Колобков продолжил прогулку.
Когда обходили пруд, она спустилась к воде и попила.
Собачка ему не мешала. Он шел, как всегда, в своем ритме, любовался окрестностями, мысленно разговаривая сам с собой, и когда обращал внимание на собачку, бросал ей палки, и она убегала искать, правда, обратно в зубах ничего не приносила.
— Не дрессированная, — решил Колобков.
Время от времени он прятался от нее за дерево или в кустах, и она его быстро и легко находила.
Вернулись на дачу. Колобков в дом ее не пустил. С трудом разыскал две старые миски и вынес ей попить и поесть. Собачка с аппетитом всё съела и даже пустую миску от излишнего усердия опрокинула. Причмокивая, попила водички и, сообразив, что в дом ей нельзя, выбрала сухое местечко возле крыльца под скамейкой и там залегла.
— Тебе пора домой, — сказал ей Колобков. — До встречи. Пока. Благодарю за компанию.
И ушел в дом заниматься своими делами.
Вечером приехала навестить брата Маша. Привезла продуктов на неделю, сварила вкусный борщ.
— Завел себе охранника? — спросила она.
— Какого охранника?
— У тебя под лавочкой дворняжка лежит.
— Странно, — удивился Колобков. — Почему она домой не идет?
— Верни ее. Она какая-то кособокая, некрасивая и неопрятная. От нее псиной несет.
— Конечно, — согласился Колобков. — Зачем мне такая собака?
Ночь собачка проспала под скамейкой.
Утром она Колобкову обрадовалась, подползла, виляя хвостом, и ткнулась носом ему в коленку.
Маша уехала, а Колобков решал зайти к сторожу, чтобы узнать, чья это собака, и отвести ее настоящим хозяевам.
Однако сторожа на месте не застал.
Постоял перед запертой дверью вагончика, не зная, что теперь делать. Чья она — неизвестно, сторожа дома нет, и спросить больше не у кого.
Но и ему она тоже не нужна.
— Слышь, подруга, — грубовато обратился Колобков к собачке, сидевшей возле его ног. — Где твой дом? Ты что — бомжиха? Есть у тебя прописка, адрес, телефон?
Собачка робко смотрела на него снизу вверх.
— Я тебя русским языком спрашиваю. Можешь мне объяснить, как и где ты жила до сих пор? Кто твой хозяин? Почему домой не идешь?
Собачка слушала его с интересом, переваливая голову со стороны на сторону и шевеля ушами.
— Извини, дорогая, — сказал Колобков. — Мы так не договаривались. Если ты по-хорошему не понимаешь…
Он поднял с земли увесистую палку, дал ее понюхать собачке и зашвырнул подальше в кусты. Она бросилась искать палку, а Колобков развернулся и убежал. Нарочно сделал крюк по поселку, чтобы запутать ее, и другой дорогой вернулся на дачу. На всякий случай даже заперся изнутри.
Однако через четверть часа под окнами на участке он услышал тягучий, берущий за душу вой. Трудно было поверить, чтобы такая малюсенькая собака выводила такие рулады, выла глубоким поставленным басом. До сих пор, пока они были знакомы, она все время молчала, ни разу голоса не подала — не гавкнула, не заворчала. А тут откуда-то прорезался утробный, грубый, гнетущий, слезливый тоскливый плач.
— Ладно, ладно, кончай, — недовольно сказал Колобков, выходя на крыльцо. — Разоралась. Ну-ну, пошутил я. Ты что, уже шуток не понимаешь?
Собачка выть перестала, поставила на крыльцо передние лапы и виновато завиляла хвостом.
Колобков сходил в дом, вынул из кастрюли с борщом кость и отдал собачке.
Пригрозил:
— Если еще раз затянешь свои дурацкие оперные арии, пеняй на себя. И вообще. Я снимаю с себя ответственность. Завтра мы с тобой расстаемся. Жить на этом участке даже не рассчитывай.
Наблюдая, как она жадно грызет кость, Колобков вдруг подумал: «А ведь она не верит, что я мог поступить с ней так подло — убежать и бросить. Похоже, ей это даже в голову не приходит. Она просто испугалась. Боится, дурочка, одиночества. Ей страшно на этом свете. Она не хочет меня терять».
Утром Колобков сел на велосипед и поехал с ней в магазин. Собачка бежала у переднего колеса. Как бы быстро Колобков ни ехал, она не отставала, все время бежала у переднего колеса. Пока он покупал в магазине продукты, собачка несколько раз заглядывала внутрь, словно проверяя, здесь ли он, не сбежал ли от нее через черный ход.
На обратном пути, огибая пруд, он наконец-то встретил сторожа. Несмотря на нежаркую погоду, тот стоял по пояс в воде и намыливал голову.
— Вот ваша собака, — сказал Колобков. — Два дня у меня жила. Забирайте.
Сторож непонимающе, словно вспоминая что-то давно и прочно забытое, посмотрел на него и отвернулся, продолжая намыливать голову.
— Она не моя.
— А чья?
— Ничья, — пожал плечами сторож, и стал смывать мыло с головы и волосатой груди.
— Послушайте, уважаемый, — Колобков едва сдерживал раздражение. — Нельзя же так. Что мне прикажете с ней делать? Пристала и не отстает.
Сторож реденько рассмеялся.
— Покормил?
— А как же.
— Так чего же ты хочешь? Не надо было кормить.
— Как, то есть, не надо? — не понял Колобков. — Она же голодная.
— Ничего. Не померла бы.
— Я же не знал, — растерянно произнес Колобков. — Вы же меня не предупредили.
— Не маленький. Сам соображать должен.
Колобков стоял, переминаясь с ноги на ногу, с видом обиженным и сердитым.
— Где она до сих пор жила? — спросил, помолчав. — Хозяева у нее были?
— Нет у нее хозяев. И живет она неизвестно где. Вот как с тобой — кто пожалеет, у того и живет.
— Она старая?
— Да нет. Годика три-четыре.
— Ну как же так можно? — возмутился Колобков. — Вы мне ее нарочно подсунули?
Сторож искоса на него посмотрел.
— Не было у меня умысла, — сказал он. — Пускай, думаю, прогуляется.
— Всё вы заранее знали. Обманщик. Не верю я вам.
