Юрий Козлов - Воздушный замок
— Кто? — не понимала Маша и думала: неужели атлеты?
— Родители мои, — продолжала Бикулина, — смотрела я на них с дуба, и так мне их жалко было! Как же так? — Бикулина переходила на шёпот: — Из-за того, что балбесы-футболисты безобразно играли в прошлом сезоне и отвратительно начали этот, отец должен переходить в одесскую команду, которая тоже неизвестно как будет играть. Я всё время у него спрашивала: «Ну а ты сам? Хочешь в Одессу?» А он: «Какое это имеет значение? Надо ехать!» Я: «Тебе надо?» Он: «Всем нам надо! Всем надо ехать в Одессу, и я должен вывести их команду по крайней мере в призёры, чтобы вернуться в Москву. А в федерации я не хочу работать, потому что я тренер, тренер!» И тогда, — продолжала Юлия-Бикулина, — я поняла, что мой отец слабый человек, и мне стало его жалко…
— Почему же слабый? — стучали зубами от холода Маша и Рыба.
— И тогда я подумала, — не слушала их Юлия-Бикулина, — он слабый человек потому, что не довёл до конца дело! Вложил в команду столько сил и не сумел остаться в команде! Едет в Одессу, а ему туда совсем не хочется, значит… Значит, в нём нет гордости! «Но должен же быть предел, — подумала я, — за которым кончается его покорность и начнётся он сам…» И я поняла, что этот предел далеко-далеко… И тогда… — Юлия-Бикулина многозначительно посмотрела на Рыбу и Машу, — я поняла также, что могу остаться дома! И он с этим тоже смириться! Раз покатился, уже не остановишь… Я всё рассчитала. Так что ты, новенькая, меня не жалей, не жалей. — Бикулина снова схватила Машу за пуговицу. — Жалеть-то как раз тебя надо! Переехала в новый дом, в новую школу пойдёшь, никого и ничего не знаешь… Как тебя примут? Но ты, новенькая, не бойся, за нас держись с Рыбой, и всё будет нормально!
— Наташа! Наташа! Домой, поздно уже! — разнёсся в это время по двору женский голос.
— Это меня зовут, — быстро поднялась со скамейки Рыба. — Пока, Бикулина! Пока, новенькая! Тебя хоть как звать?
— Маша…
— Маша… — хмыкнула Бикулина. — У нас уже есть одна Маша…
— Ну и что? — пожала плечами Маша.
— Так у Рыбы кошку зовут! — засмеялась Бикулина, и Маша впервые испытала странное чувство, ставшее, впрочем, потом привычным, когда совершенно не представляла она, как относиться к словам Юлии-Бикулины. Обижаться ли, смеяться? Маша и обижалась и смеялась, но стратегическая инициатива всё равно была за Юлией-Бикулиной, которая расставляла акценты второй своей фразой. Если Маша обижалась, Бикулина переводила всё в добрую шутку. Если Маша смеялась, Бикулина немедленно обижала её.
В тот первый раз Маша неуверенно улыбнулась.
Бикулина тоже улыбнулась, но уже с чувством превосходства.
— Пошли, новенькая! Я тебе кое-что покажу! — Бикулина поднялась со скамейки. Маша тоже поднялась, подумав, однако, что уже поздно, что мама с папой уже успели удивиться её долгому отсутствию, а скоро начнут и волноваться. Новый двор! Первый вечер!
Холодный синий глаз весны ещё больше потемнел, красные слёзы заката в нём заплескались. И пока поднимались по замызганной чёрной лестнице на последний этаж, из каждого окна высвечивал Машу этот закат — первый в новом дворе. Юлия-Бикулина перевела дух, толкнула чердачную дверь. Дверь подалась.
— Отлично! — сказала Бикулина. — Вперёд!
Маша осторожно ступала следом. Неприятно как-то было на чердаке. «Зачем? Зачем? Зачем я здесь?» — не понимала Маша, а Бикулина наконец достигла цели — огромного круглого окна. Со двора окно казалось безобидным маленьким кругляком, а здесь из него открывалась неземная панорама. Красным холодным вином хлестал закат в круглое окно и пьянил Машу. Звёзды, как свечи, пока только теплились на отвоёванной у заката чистой небесной территории. Дуб в сквере, в ветках которого отстаивала свою свободу Юлия-Бикулина, казался отсюда жалким кустиком, а цветущие вишня и яблоня едва белели. Теперь Маше было понятно, зачем привела её на чердак новая подруга! Закат! Откуда увидишь ещё такой закат?
— Спасибо… — прошептала Маша, однако Юлия-Бикулина не расслышала.
Она зачем-то открыла полукруглую створку окна, и холодный ветер ворвался на чердак. Платье Юлии-Бикулины затрепетало. Бикулина высунулась из окна больше чем наполовину.
— Ты что? — испугалась Маша. По решительным движениям новой подруги она поняла, что отнюдь не закат есть причина их прихода на чердак.
— Сначала я, потом ты! — Юлия-Бикулина ступила на подоконник. — На крышу идём. Тут из окна очень удобно: широкая дорожка. Сначала за кирпич держишься, потом за решётку… — И вот уже зелёное платье Бикулины оказалось снаружи.
Маша в ужасе следила, как Бикулина утиными шажками, лицом к стене передвигалась по узенькому выступу, держась одной рукой за выпирающие кирпичи, другой за гладкую стену. Был момент, когда Бикулина отпустила кирпич, а другая её рука ещё не дотянулась до решётки, ограждающей крышу, и Бикулина сделала два шага, ни за что не держась. Если бы в этот момент Маша увидела такое зрелище снизу, она бы скорее всего закричала. Здесь же только укусила кулак.
— Ну всё, я на крыше! — раздался весёлый голос Бикулины. — Давай сюда, новенькая, не бойся, я покажу тебе наш тайник!
— Я? Да ты что?.. Я? Туда? — Маша неожиданно начала смеяться. — Я? Туда! Да ты что? — Смех, неестественный и сухой, першил в горле.
— А… Понятно… — Бикулина вернулась обратно, словно перелетела по воздуху. — Тогда в другой раз.
Обратно шли молча. А когда спускались вниз по чёрной лестнице, Маша вдруг поняла, что неспроста затеяла этот поход её новая подруга. Маша догадывалась, что именно хотела доказать ей Бикулина, и уже заранее махнула на всё рукой. Бороться с Бикулиной было бесполезно, Бикулину можно было только слушаться.
На следующее утро Маша проснулась рано, едва только лучи солнца влетели в незашторенные окна и осветили хаос переезда. Вещи — некогда гордые, знающие себе цену и место, толпились в углах, как переселенцы на вокзале, всем своим видом выражая муку и желание поскорее обрести покой. Чужая пыль пританцовывала в воздухе. «Меланхолия» равнодушно смотрела солнцу в лицо и не щурилась. Должно быть, «Меланхолия» видела не только солнце, по и луну, западающую за крышу. Бледные лунные контуры размывались мощным напором утренней небесной синевы. Маша не знала который час, но, судя по воробьиным игрищам, по вольному шуму деревьев, по отсутствию за окном человеческих голосов, было очень рано. Маша сунула ноги в тапочки и удивилась, какие они холодные. Платье тоже прошлось по ней холодным утюжком, и только горячая вода в ванной немножко обрадовала. Всё, всё пока в этой квартире было чужим! Даже собственные родные вещи! Только вода ко всему равнодушна — горячая, тёплая, холодная, какая угодно. Нельзя, нельзя верить воде. И равнодушным людям нельзя верить. О ненависть можно разбиться, о злобу споткнуться, а в равнодушии утонуть… Не помнила Маша, где слышала это или читала… «Юлия-Бикулина! — сурово подумала Маша. — Сегодня я тебя испытаю. Ты — закат, я — рассвет. Рано-рано прогрохочу я сандалиям по крыше, пока ты нежишься в постели!» Весёлая, отчаянная решимость дрожала в Маше как струна, и прям был её утренний путь в замызганный подъезд, по чёрной лестнице наверх. Солнце ободряюще гладило Машу лучами сквозь пыльные окна. Но чердак был хмур. Чердак был вотчиной Юлии-Бикулины и не желал приветствовать Машу. Сухо впечатывались в пыль её сандалии, серенькая кайма образовалась на красных дырчатых носиках. А окно было и того мрачнее. Холодный полумрак стоял в окне как в аквариуме. И Маша поняла: западная сторона, только вечером приходит сюда умирающее солнце. Не голубь-весельчак, а ворона сидела на карнизе. Противно изогнув шею, вздыбив на затылке чёрный пух, каркнула ворона и спрыгнула тяжело с карниза и полетела, разрывая крыльями воздух. Маша выглянула в окно, пробежала взглядом узенький кирпичный путь до крыши. Вниз посмотрела — обмерла. Вверх посмотрела — чуть не заплакала, так изумительно цвело небо, так невесомо гуляли в нём хрустальные прозрачные струи… «Юлия-Бикулина! — печально подумала Маша. — Ты победила… Никогда, никогда, никогда не ступлю я на узенький кирпичный путь…» И тих и смирен был обратный Машин путь в чужую пока квартиру, где мучились в хаосе родные вещи, где «Меланхолия» не радовалась утреннему солнцу…
Но Юлия-Бикулина была великодушна. Ничем не выказала она Маше своего презрения. Весёлый свист заслышала Маша, едва только вышла на следующее утро из подъезда и направилась в новую школу, в незнакомый класс. Юлия-Бикулина окликнула её из беседки, частично скрытой гигантом дубом и цветущими вишней и яблоней. Списывала что-то быстро Юлия-Бикулина, а рядом топталась голубоглазая нерешительная Рыба.
— Здравствуй, Маша! — поздоровалась дружелюбно Бикулина. — Как спалось, какие сны снились?
— Ничего мне не снилось, — зевнула Маша, — я на новом месте плохо сплю…
