Анатолий Жуков - Голова в облаках (Повесть четвертая, последняя)
— Посмотрю хоть на изобретателя во время работы, а потом подымим с тобой. Я теперь только после еды курю.
Сеня не встретил их, даже не поднялся, хотя не писал, не читал, а просто сидел у своей тумбочки и глядел, не мигая, на стену, что-то там выискивая и обдумывая.
Веткин поставил еду на подоконник, хотел пошутить над отрешенностью творца, но почему-то не смог, посмотрел, приложив палец к губам, на Юрьевну и тихонько выпел ее в больничный двор.
Ближняя беседка, куда они вышли, была занята: старый священник отец Василий, в мирском костюме, беседовал со своим молодым дьячком, которому удалили аппендикс. Отец Василий заметил односельчан, радушно загреб рукой:
— Присаживайтесь, не помешаете, мы сейчас расходимся.
Веткин с Юрьевной сели на лавку с другой стороны круглого столика, закурили. Отец Василий, седобородый как Монах, только еще косматей, волосы до плеч, ласковый, благостный, советовал дьячку молиться богу и выполнять назначение врачей, чтобы скорее укрепить здоровье. Паренек был худенький и бледный, как картофельный росток из подпола. Он чмокнул на прощанье руку отца Василия, тот перекрестил его, благословляя, и дьячок, запахнул желтую пижаму, скрылся в кустах.
— Вы его кагором поддержите, — посоветовал Веткин. — Для аппетита. Я слышал, у вас кагор разрешен для причастья.
Отец Василий раздвинул в улыбке бороду, показав розовые губы и сплошные новые зубы: он знал о слабости Веткина.
— Кагор тут не подойдет, — ответил извинительно. — Что назначено для одноразового причастья, то грех давать для постоянного утробного удовольствия, для аппетита.
— А если понемногу, батюшка?
— Если понемногу, но с продолжительной постоянностью — выйдет много, и тогда придет грешная привычка, укрепится пагубное пристрастие. Ты сам-то со многого начинал?
— С фронтовых сто грамм, батюшка.
— Еже-дне-евно!
— Так ведь время-то какое было, сами знаете.
— Знаю, лихое время. После войны тоже не курорт был. И вот сто граммов уже не хватает, потом новые заботы пришли…
— Вот лечусь, — сообщил Веткин приятную и удивительную даже для него самого новость. — Целых две недели и рот не брал. И такая это зараза: подумаю — тошнит, и не думать не могу, тоскливо без нее. Будто потерял что-то необходимое, главное.
— Мужайся, крепись. — Отец Василий поднял на Веткина голубенькие умные глаза, подбодрил отеческой улыбкой.
— Тоска, говорил Марк-подвижник, есть крест духовный, посылаемый нам к очищению бывших прежде согрешений. В Евангелии сказано: «В мире скорби будете». Кто хочет спастись, терпит скорби, кто уклоняется от спасительного пути, тоже не избегнет скорбей. Значит, лучше терпеть скорби бога ради, ради своего спасения, чем страдать бессмысленно, неизвестно для чего.
— Я понимаю, а все равно тяжело без привычки.
— Быть трезвым тяжело? — удивилась Юрьевна.
— Да. Все становится как-то чрезмерно сложным, ненужно серьезным…
— А пьяному разве лучше, — возразил отец Василий.
— Главная беда: умрешь в непотребном виде и предстанет твоя душа пред господом пьяной или с похмелья. Как она перед ним оправдается?
— Пьяным-то, он и бога не найдет, заблудится, — сказала Юрьевна. — Там же не в Хмелевке, край чужой, посторонний, знакомых нет. А если встретится такой, как Монах, толку тоже немного. Он людей-то вон хуже зверей считает. Можно такое понять, батюшка?
— Прискорбно это, но понять можно. Вы вот всю жизнь его по кличке зовете, а то и вовсе без лица — дядя, дедушка, старик. И только потому, что в молодости еще схоронил он любимую супругу свою и больше не женился, не блудил беззаконно и жил по христианским заповедям, вы прозвали его Монахом. А когда он не захотел переселиться с вами на место новой Хмелевки и остался в своем доме на одиноком острове, вы нарекли его чужестранным именем Робинзон. А этот Монах-Робинзон с детства на вас работает, с совестью своей сроду в сговор не вступал, каждую божью тварь-скотинку, каждый кустик и деревце бережет пуще глаза своего.
— А людей не любит, — не отступила Юрьевна. Отец Василий укорчиво покачал головой.
— Нe судите и не судимы будете. Поспешный же суд есть всегда суд неправедный. Вы же знаете, божий мир велик и прекрасен, Федор охраняет его от нас, от нашего неразумия, алчности, прихотливости. Для кого бережет? Да для нас же, о нас он беспокоится, о нашей пользе.
— Если бы он думал о нашей пользе, против машин не выступал бы. Сеня вон совсем другой человек, а он и против Сени настропалился. Скажи, Веткин?
— Не скажу, Юрьевна. Монах, он не столько против машин, сколько против вреда от наших машин. А мы с Сеней имеем к технике прямое отношение и, значит, виноваты. Ну, а что касается человеческой природы, это вопрос сложный и не очень оптимистический, по-моему…
Отец Василий не согласился с Веткиным, и они заговорили о человеке и грешной жизни, а эта тема задержала ил в беседке надолго.
Родилось что-то великое, и это великое было наречено кратко:
МГПД — механическая грузопассажирская дорога. Сеня зачарованно глядел на белую больничную стену, как на экран, и видел всю свою дорогу в цветных панорамных картинах родного района, затем области, потом Российской Республики, всей Советской страны. Объемные картины, крупномерные. И сначала стоп-кадрами, которые Сеня придирчиво рассматривал и мысленно зачеркивал неудачные детали, исправлял, дополнял. Когда предварительная корректировка закончилась, стоп-кадры ожили, и он увидел своё изобретение и действии на знакомой местности Хмелевской округи, потом на рельефных картах области, республики, страны.
Конечно, общесоюзные, республиканские и областные карты с действующей на них моделью механической грузо-пассажирской дороги были привлекательны своей масштабностью, но они давали только самый общий план и слишком походили на плакат с кругами кровообращения. Затокартина живой местности района, с невиданными до сих пор самодвижущимися дорогами была удивительной. Сеня видел сразу весь район, а крупный план давал ему сильно увеличенные фрагменты картины, на которых можно было узнать людей, рассмотреть грузы, детали двигателей и шум работающих на дороге моторов. В общем, несильный шум. Можно было даже поговорить.
— Шатунов! Как слышишь меня?
— Привет, Сень! — Витяй высунулся из стеклянной операторской будки рядом с дорогой. — Здорово ты придумал, старик, модерново, котелок у тебя варит. Теперь туг красотища: ни машин, ни шоферов, ни ГАИ…
Да, теперь тут была лишь магистраль, большая дорога, но двухрядная эта дорога двигалась сама в обоих встречных направлениях, связывая все села, усадьбы совхозов и бригадные деревни района. А от Хмелевки такая же самодвижущаяся ветка, с грузовыми и пассажирскими рядами шла на областной центр, сливаясь на середине пути с «дорогой» соседнего Суходольского района, а от областного центра — на Москву…
Но тут надо не только снять кавычки с «дороги», но как-то изменить и само это название, поскольку место дороги заступил транспортер. Движение этому скоростному транспортеру (скорость его при необходимости можно менять в самом широком диапазоне) сообщали двигатели тех автомобилей, грузовых и легковых, которые еще вчера бегали по старой дороге. Переоборудовать их для стационарной работы — дело не сложное, любой сельский механизатор сделает.
И вот на картине видно, как магистраль (может, так и назвать — МГПМ: механическая грузо-пассажирская магистраль?), подобно большому кругу кровообращения, обслуживает жизнь всего районного организма, прокатывая на себе в оба конца грузо-пассажирские потоки, необходимые для его жизни. Очень надежно, даже красиво. Потому что нет ни беспорядочного снования разнокалиберных машин, ни пыли и бензино — резиновой вони, ни рева перегруженных двигателей. Спокойно, размеренно, плавно течет равнинная река грузов, а параллельно ей на пассажирской ленте сидят на складывающихся лавочках люди. Ни сутолоки, ни давки, как сейчас в автобусах. Будние дни еще терпимы, а в субботние, когда труженики едут в город, тебя не только изомнут без всякой вежливости, но и оставят без пуговиц, с оторванными рукавами одежды.
И вот родилась спасительная МГПМ, наша радость и надежда. Давайте же посмотрим на нее со всех точек зрения, учтем все ее последствия добра и зла.
Главная мысль здесь в том, что при неизменном КПД двигателя внутреннего сгорания, благодаря производственной и эксплуатационной реорганизации, кпи[1] всех двигателей, включенных в систему, повышается примерно втрое. За счет чего? За счет того, что двигатель теперь выполняет только работу выгодной полезности — перевозит людей и самонужные грузы. А когда этот двигатель стоит на машине, он вынужден возить, кроме груза, еще самого себя, шасси с кузовом и кабиной, водителя, бензин, воду в радиаторе, масло в картере… Поглядите на улицу: едет человек на собственном «Москвиче» и радуется в счастье удобства. А чему тут сознательно радоваться, когда машина в тонну весом, с двигателем семьдесят лошадиных сил везет семьдесят килограммов бесполезного груза!
