Михаил Сегал - Молодость
5
Уже метров за сто до больницы воздух стал уплотняться, а около ворот превратился почти в стену. Каждый шаг давался с трудом, Лика шла, не поднимая глаз, глядя только вниз, на кроссовки.
Постепенно больница брала свое: звуками и запахами. Звуком была тишина. Жизнь города здесь обрывалась, ее не пускали за стены больницы. Не пускали шум, а вместе с ним – саму жизнь. Запахом была еда. То ли обед здесь никогда не прекращался, то ли помещения никогда не проветривали. И если на стены можно не смотреть, а мертвую тишину перекрикивать песнями у себя в голове, то невозможно же не дышать. И так, шаг за шагом, больница побеждала: щами, картофельным пюре и котлетками.
Но в этот раз, похоже, действительно был час обеда. Одни старики сидели в столовой, другим несли еду нянечки. И почему-то во всех палатах были открыты двери. Лика подумала, что, наверное, жутко неприятно болеть, когда все ходят и смотрят. Когда она лежала с температурой, то натягивала одеяло на голову: хотелось закрыться от всех и быть «в домике».
Она шла и заглядывала в двери: быстро, чтобы не смутить стариков. Они сидели, лежали, жевали, утюжили тапками такие большие теперь для них расстояния от окна до кровати. И всех их было жалко, и казалось, что никто их не любит. И конечно же у них были родственники, но вот именно сейчас, здесь их не было, и оттого старики выглядели беззащитными, как дети. Только дети в больнице хоть и тоскуют, и плачут, но все же ясно по кому – по маме. А у стариков мамы нет, и их слезы совсем другие, незаметные. И сами они стараются быть незаметными. Открывайте двери, глазейте на меня – я занимаю мало места, я очень компактный, почти прозрачный.
Лика прошла мимо последней палаты, дальше был только туалет. А еще дальше у окна стояло несколько кроватей, и вначале не было понятно, что там тоже лежат люди: седые головы сливались с подушками. Свет из окна слепил глаза, лиц не было видно. Щурясь, Лика прошла сквозь лучи и увидела на одной из кроватей незнакомого старика. Он подозрительно смотрел на нее, словно выпроваживал. Другой загородился газетой. Она развернулась, чтобы уйти, но тут газета опустилась, и за ней возникло спокойное, как всегда, улыбающееся лицо дедушки. Лика кинулась к нему и стала целовать морщинку за морщинкой.
– Почему ты в коридоре? Давай я поговорю, тебя переведут в палату! Они не имеют права!
– Палаты заняты, Ликочка.
– Пусть кого-то другого сюда переведут.
– Кого?
Ну да, правильно. Чем те старушки хуже?
– Да я здесь вообще молодею, – сказал дедушка, – практически как в госпитале. Я тебе не рассказывал? Лежал вот практически так же в коридоре, только вдобавок еще с одним солдатом на кровати. И представляешь: кровать сама по себе узкая, обычная, там и одному-то не повернуться, а этот солдат стал мне две трети уступать. Как лейтенанту. Я говорю: «Слушай, в больнице все равны! Забирай половину!» А он мне: «Есть!» – и ни с места. Видно, кто-то из офицеров напугал его на передовой.
С лучезарной улыбкой дедушка уставился на Лику. Она не могла не улыбнуться. И, словно ревнуя к тому, что внучка пришла не к нему, старик с соседней койки строго поинтересовался:
– На каком фронте воевал?
Дедушка ответил нехотя:
– На Белорусском.
– Брест, Минск?
– Борисов.
– Ранение?
– Нет. От тифа чуть не помер.
Подошли нянечки и увезли старика. Может, «на процедуры», может, в палату, может, еще куда-то. Ни они не сказали, ни он не спросил. Просто подошли и увезли. Словно время пришло.
Лика удивилась:
– Ты разве тифом болел?
– Нет, конечно.
– Ты же сказал: «От тифа чуть не помер».
– Ну, заболел бы – помер.
И расплылся в улыбке, довольный своей шуткой.
А потом еще час Лика ждала главного врача. Она знала, что после посещения больного все должны идти к нему и спрашивать: «Доктор, ну как?» Так делал дедушка, когда болела бабушка, так делал папа, когда болела мама. Без этого было никак нельзя. И Лика тоже пошла.
Она ждала своей очереди, сидела, ходила по коридору, рассматривала стенды. Черно-белый, молодой еще главврач широко улыбался ей с пожелтевшей, пришпиленной к холсту газеты. А вот он же, но уже старый и цветной стоял с коллегами на фоне больницы. Шли годы, люди заходили и выходили из кабинета, а он получал ученые степени, лысел, писал статьи и набирался мудрости. Вместе с последним человеком в очереди закончилось знакомство Лики с его карьерой. Она зашла в кабинет, аккуратно прикрыла дверь. После коридора здесь было светло, белоснежный халат главврача сиял в лучах заката.
Лика стала расспрашивать про дедушку, стараясь казаться осведомленной в вопросах медицины. Спрашивала про давление, про «общее состояние» и даже про «перспективы». Но врач словно не понимал ее. То есть про давление и «перспективы» он понимал, даже понял, о каком больном идет речь, – он не понял, почему про все это спрашивает такая маленькая девочка.
– Скажи, пожалуйста, где твои родители? Почему прислали тебя?
– Они по работе уехали. Вы мне скажите все, что нужно.
Врач встал, снял халат. Начал собираться.
– Ничего не нужно, лечим.
– А что ему можно приносить?
– Все. Все, что он обычно в жизни ест. Это же сердце, а не пищевое отравление.
– А что нужно, чтобы его в палату перевели?.. Я имею в виду… дополнительно?
– Кто тебя так спрашивать научил? Взрослые? Дополнительно нужно, чтобы нам дополнительный корпус, наконец, построили… Ничего не нужно… Все нормально, девочка, не волнуйся. Никакой угрозы особо нет, просто возраст. Бывает. Но, конечно, родителям лучше вернуться. Ты еще маленькая совсем.
Они стояли на пороге, врач словно выпроваживал ее. Лика вышла, он запер дверь на ключ.
– Я не маленькая. Я могу за ним ухаживать.
– Ухаживать… Можешь. Ладно, все нормально. Инсульта, как говориться, не было, и слава богу.
6
Пятое апреля, пятнадцать градусов! День тянется, долгий и счастливый. Сядешь на скамейку, солнце, не торопясь, тебя согреет, потом испечет. И вот сны уже какие-то успели присниться, а прошло… пять минут! Да даже если пять дней пройдет, это будет только середина апреля. А первое июня, за чертой которого настоящее, бесконечное лето, еще так далеко!
До репетиции оставалось время. Елена с Ликой сидели на широченном подоконнике в коридоре около гримерки и сосредоточенно смотрели друг на друга.
– Хрррр, – хрюкнула Лика. Получилось в точности, как у свиньи, не отличишь.
– Хрррр, – попыталась повторить Елена.
Лика помотала головой: «Нет, не то, не похоже!»
– Хрррр, – ну вот, это же просто.
– Хрррр, – не успокаивалась Елена, – как ты это делаешь? Куда язык надо?
– Сек…хрхрр…реет!
Мимо степенно прошла Анна Николаевна. «Девчонки» поздоровались. Но как только она скрылась, Лика проникновенно квакнула.
– Куаааааааа, – и это было так похоже, что если закрыть глаза и представить жабу, то – да, точно, вот такая она, жаба.
– Квааааааа, – попробовала повторить Елена.
– Куааааааа, – торжествовала Лика, – сначала в образ войдите, а потом квакайте!
– Квааааааа, – не унималась Елена.
– Хррррррррррррр, – подвела итог Лика, они засмеялись, нежно обнялись и поцеловались. Все будет хорошо еще очень-очень долго. Целую жизнь – до июня, а потом вторую жизнь – до конца лета. То есть – вечность.
7
Своим фирменным кошачьим прыжком Лика влетела в комнату. Еще в полете она поняла, что дедушка спит, и поменяла лапки на «мягкие». Бесшумно приземлилась. Валерий Иванович уснул за столом за какой-то работой, так и не выпустив из пальцев авторучки. Лика, затаив дыхание, поднырнула под его склоненную голову, нежно поцеловала в губы: совсем легко, так, чтобы он не отличил поцелуя от легкого ветерка. Потом – в щеку и в волосы. Вдохнула дыхание дедушки, его спокойствие, чистоту. Сладость этого запаха успокоила ее. Она вернулась к двери и хлопнула так, как будто только что вошла.
Дедушка проснулся и улыбнулся. Или наоборот. Скорее, даже улыбнулся во сне, а потом открыл глаза. Лика кинулась к нему, обвила шею руками и снова стала целовать: в щеки, в волосы. Валерий Иванович расставил руки и терпеливо ждал. Но Лика не останавливалась.
– Стоп-машина, – сказал дедушка, – а то мое сердце не выдержит…
Она успокоилась.
– Надень бабушкины тапки, холодно… И шаль накинь!
Лика стала послушной-послушной, влезла ногами в теплые тапки, накинула бабушкины кофточку и шаль.
– Что это ты делаешь?
– Да вот, не знал, что квитанции зелеными чернилами заполнять нельзя. Теперь сижу, обвожу синими… Раньше бабушка за все платила, я и не ходил никогда в сберкассу.
