Юрий Азаров - Новый свет
— Так що, лебеду вырубать? — спросил Каменюка.
— Не, — сказал Сашко, — лебеду в принудительном порядке, для неуспевающих или кто план не выполнит. От как мотор твой заглохнет, так мешок лебеды тебе отпустят, чтоб съел за смену со Злыднем на пару.
— А Злыдень при чем?
— А если он не обеспечит электрическую часть… Мотор между тем действительно заглох, и Каменюка кинулся в дизельную.
— Ну и чудак же вы, дядько Сашко, — сказала Маня, поглядывая на то, как погрустнело мое лицо и как сникло мое рыцарское достоинство: утонуло в этой несносной народной чепухе.
— Ну ладно, — сказал я, — пошутили, а теперь за работу.
— Добре, добре, хорошо, — уступчиво ответил Сашко, глядя на часы, которых не было у него.
Я понимаю: мне нужно срочно перевести насмешника Сашка на мою сторону. Я решаю немедленно подняться с ним до тех высот, где была спрятана моя возвышенная идеальность.
— Вас работа интересует? — спросил я, придав голосу своему загадочность.
— Работа.
— Пройдемте, — с нарочитой строгостью сказал я, подходя к пеньку.
Я на пенек еще пенек ставлю, а на него еще пенек возвышаю, а на последний — еще пенек, и сам забираюсь на вышину пеньковую, чтобы оттуда, сверху, Александру Ивановичу про будущее новой школы рассказать.
— Вы видите школу Сократа? — кричу я. — Это спор о судьбах человечества идет, смотрите, дети с наставниками в белых мундирах из павильонов вышли. Видите?
— Вижу, это там, за коноплей? — спрашивает Сашко снизу.
— Левее от конопли. А правее от нее — мы с вами в алых накидках, кони рядом в мыле, копытами, буланые, цокотом царственным в землю целятся!
— А мыло зачем? — слышу я снизу.
— Мыла нету — это оборот такой.
— Понимаю, в оборот попали, значит…
— А теперь над замком, взгляните, — шар воздушный летит. Дирижабль, сконструированный нашими питомцами, — первая премия в Лондоне. На дирижабле формула жизни начертана — вторая премия в Париже. А вот дальше, за аллеей липовой, фехтовальщики сражаются после уроков!
— Это в продленке, значит?
— Никакой продленки. Полная изоляция от дурных влияний.
— Вроде бы как в заключении…
— Напротив, полная свобода, только за территорию нельзя выходить. Видите, постовые стоят?
— С собачками?
— Может, и с собачками: все природное развивать будем всячески. И труд будет, и дружба будет, и уважение!
— А чего не будет?
— Не будет дурных влияний. Исчезнет бюрократизм, хулиганство, о воровстве мы будем вспоминать как об исторической реликвии. Последний человек, укравший что-нибудь, будет в память о грехе своем на большой фотографии вывешен…
— Иван Давыдович со шпалой в рукаве?
— Может быть, и он. Дальше слушайте. Да держите же пеньки, а то свалюсь я отсюда.
Сашко обхватил пеньки руками, голову вниз опустил, и я продолжал:
— Оскорблений человека не будет, принижения достоинства человеческого не будет, алкоголь канет в прошлое…
— Выпивки совсем не будет? — растерянно, глядя вниз, спрашивает Сашко.
— Исчезнет, как самое тяжкое зло!
— И пива не будет с таранкою?
— Это уже детали! Пиво, может быть, и оставим.
— Пиво надо оставить. И сухого трошки, — слышу я голос Александра Ивановича. — Это же солнце в бутылках.
— Хорошо, оставим для совершеннолетних, раз это солнце в бутылках. Оставим все светлое на этой земле.
— Жигулевское — самое светлое, — говорит Сашко. — А вот то темное бархатное — так и задарма не треба.
— Вам понятен наш замысел? — спрашиваю я сурово.
— Понятен, — отвечает Сашко.
— Вы согласны вступить на путь совместной борьбы за будущее?
— Согласен!
Я слез с пеньков и стал оформлять документы нового сотрудника.
— Ваш паспорт.
— Немае паспортов у нас в селе.
— А что есть? Документ какой-нибудь.
— Вот только это. — Сашко протянул мне трамвайный билет.
— Ничего, и это для начала сгодится. Когда получали билет?
— Года два тому назад, когда в военкомат вызывали.
— Хорошо, тут номер еще не стерся. Сгодится. А кем работали?
— Библиотекарем.
— О, значит, библиотека в селе есть?
— Нема библиотеки в селе.
— А как же вы работали?
— По штату есть библиотекарь, а я клуб на замок закрывал — это вся работа моя, и еще лозунги писал, например: «Скоро весна!»
— Это прекрасный лозунг. У нас тоже библиотека будет, если место под нее очистим от бурьяна. Вы будете первым моим помощником по ликвидации недостатков! — сказал я строго. — Главное усилие направите на приведение в порядок территории, — полезли из меня казенные отглагольные существительные. — Вы будете исполнять обязанности в мое отсутствие. Понятно вам?
— Что-то в толк не могу взять. — И он помотал головой. — Я сейчас.
Рядом стояла бочка с дождевой водой: листья плавали дубовые в бочке. Сашко голову в бочку окунул по самую шею, и когда вытащил ее оттуда, она казалась уже другой: глаза просветлели, прическа сама собой сделалась, потому Как владелец головы ловко откинул волосы назад, и расчески при таком методе не потребовалось.
— И долго тот бурьян рвать? — спросил Сашко.
— Пока весь не вырвем.
— И это за ставку библиотекаря?
— За ставку.
— Добре, — сказал Сашко.
— Ну и прекрасно, — обнял я нового сотрудника.
Я ему сказал, что мне надо в район ехать, чтобы документы оформлять на диваны, столы, кастрюли, чашки, ложки, трюмо, байковые одеяла, парты, котлы, мармитные печи, холодильные камеры, стиральные машины, станки токарные, фрезерные, сверлильные, точила маленькие и большие, тиски, верстаки, молотки, зубила, плоскогубцы, тетради, учебники, — список был бесконечный и в магическую силу этого списка моя рыцарская душа верила бесконечно.
На следующий день в обед я вернулся. На бурьянном поле брани никого не было.
Интересное дело — административный пыл. Как стал я исполняющим обязанности и самым главным человеком над бурьяном, так рьяность во мне появилась нечеловеческая, этакая фраза из моей души рыцарской полезла, прямо-таки холопская фраза, фраза того холопа, который из грязи в князи попал, кичливая фраза, холодная, безнадежно пустая. И мышление мое переиначилось, перестругалось, не мышление, а так, черт знает что, нервность одна: все виноваты, сволочи, никто работать не хочет, сознательности ни у кого нет, все только урвать хотят, разве можно настоящую жизнь построить при таком отношении к делу? Ведь я и задачу поставил четкую, и силу свою вложил, всю, какая была, когда бурьян счищал, и наставление было сделано должное, так нет — все сбежали. И мышление вытаскивало решения административные: собрать коллектив (это значит Сашка, Маню и Дашу), заседание провести, постановление принять. Не успело мое мышление выстроить какой-нибудь административный ход, как у моего пенька стоял Сашко. Он отвернул рукав пальцами и поглядел на часы, которых не было.
— Что же вы ответственное дело покинули? — сказал я. — Теперь придется всю ночь нам с вами рубить бурьян, чтобы план выполнить…
— Та хай йому чорт, тому бурьяну, уси полягали! — почесал затылок Сашко.
— Ничего не могу понять.
— Та что ж тут понимать! Лопухив пообъедались! Злыдня в город «скорая помощь» отвезла. Каменюка в отрезвитель попал: осотом горилку закусывал, а дивчатки дома сидят: в очи стыдно людям глядеть…
— А у вас что это под глазом такое?
— Так то батьки дивчат оглоблею меня колошматили, зверье чертово. Ну как их в будущее пускать? На цепь их, паразитов проклятых. Я к ним с добром, а они, сукины сыны, разорвать готовы.
— Вот до чего шутки ваши доводят, Александр Иванович, план мероприятий сорвали и еще репутацию новой школы подмочили…
— Да який там пидмочили. Очередь стоит за бурьяном. А я без вашего позволения никого во двор не пускаю: строго по разнарядке, говорю. Целебный лопух, объясняю, будет сдаваться на корню как есть государству и на экспорт…
— Нет, вы эти шуточки оставьте, Александр Иванович. Если мы станем народ дурить, это рано или поздно раскроется: несдобровать нам, идею опорочим.
— Добре, добре, хорошо, — отвечает Сашко.
— Новое дело, — говорю я. — Завтра поедем за чашками, ложками, кастрюлями, ботинками, шапками, досками, столиками. В четыре утра машина подойдет.
— Добре, добре, хорошо, — говорит Сашко.
В четыре часа мы стоим с Майбутневым на развилке дорог, откуда машина должна появиться. Прыгаем с ноги на ногу, я забыл про свое рыцарское достоинство, про шпагу и аксельбанты забыл, потому что холод, он одинаково вышибает спесь хоть у рыцарей, а хоть и у оруженосцев. Полчаса, час, полтора проходит, а мы все скачем на одной ножке, и школа будущего не лезет в голову, и Пущин с Гнедичем не лезут в голову, и лицеистки с румяными щечками, в морозце, на замерзшем озере не лезут в голову, мы все скачем на одной ножке, потому что машины нету, той машины, на которой мы оборудование будем завозить.
