Андрей Аствацатуров - Люди в голом
Мы вошли внутрь, сдали в гардероб пальто, и тут пришла экскурсовод — тетка средних лет и повела нас смотреть комнаты. Она что-то говорила. Очень много говорила. Я не слушал. Стоял, о чем-то думал. Смотрел по сторонам. На стене фотографии: Ленин в кругу соратников. У стен — стенды: там какие-то раскрытые книги, газеты и даже фотографии. Старая мебель. Лампа, чайник — таких уже не делают. Вспомнил стихи Сергея Михалкова:
Уж в этом чайнике нельзя,Наверно, воду греть.Но как нам хочется, друзья,На чайник посмотреть.
Мне стало стыдно. Потому что смотреть на чайник совершенно не хотелось. Экскурсия тем временем продолжалась. Мы зашли в очередную комнату. В углу была видна небольшая лестница. Она закруглялась и вела куда-то на второй этаж. Проход на лестницу был перегорожен двумя стойками с красной веревкой.
Тетка-экскурсовод встала спиной к веревке, подождала, пока мы все зайдем в комнату, и произнесла: — Всем вам, конечно, известно стихотворение… — тут она выдержала паузу и начала декламировать:
Вверх идут ступени,В доме тишина.Здесь работал Ленин,Сидя у окна.
Я поискал глазами Старостина. Он стоял где-то слева. На его физиономии сияла счастливая улыбка. Поймав мой взгляд, он подмигнул мне и принялся дергать плечами. Руки его при этом болтались как плети. Старостин беззвучно шевелил губами: хрусть-хрусть.
Вот, значит, по какой лестнице к Ленину ходили скелеты…
Я представил себе, как скелеты, один за другим, переставляя костяные конечности, поднимаются по ступенькам наверх, к Ильичу, и меня стал разбирать смех. Когда вокруг торжественная обстановка и нельзя смеяться, от этого делается еще смешнее. Я прикрыл рот ладонью, но смех стал просачиваться сквозь пальцы похрюкиваньем, постепенно набирающим громкость. Тетка-экскурсовод ничего не замечала, но одноклассники стали на меня оглядываться. Я делал героические попытки побороть смех.
И тут сзади раздался грохот. Кто-то из девчонок громко взвизгнул. Я обернулся и увидел, что наш отличник Леша Петренко лежит на полу, рядом с ним — октябрятское знамя, а одноклассники столпились вокруг и пытаются привести его в чувство. Леше как самому достойному доверили знамя нашего октябрятского отряда. И еще пять минут назад он стоял с этим знаменем, глядя, по своему обыкновению, прямо перед собой. Видимо, он не выдержал духоты и грохнулся в обморок. В комнатах музея на зиму законопатили окна и было очень жарко.
Интересно, что тетка-экскурсовод даже бровью не повела, как будто ничего не случилось. Она спокойно дочитала стихотворение, обстоятельно и с выражением. Потом, правда, сказала:
— Посадите, ребята, мальчика на стул. Пусть тут посидит. А мы пока продолжим осмотр экспозиции. Не будем задерживаться. Через десять минут придет следующая группа.
Откуда берется навоз
Прошло три месяца. Наступил теплый май 1977 года. Мы, первоклассники, радовались скорому приближению лета и предстоящим долгим каникулам.
— Лето, — наставляла нас Валентина Степановна на последних уроках, — нужно провести с пользой. Вот вы летом будете отдыхать. А для других это время года — пора тяжелого труда. Например для трудящихся наших колхозов и совхозов. У них много работы. Кто знает, чем колхозники занимаются летом?
Витя Андреев поднял руку. Витя был двоечник и всегда молчал. Поэтому Валентина Степановна обрадовалась:
— Андреев?
Витя вышел из-за парты, собрался с мыслями и произнес:
— Летом колхозники и совхозники собирают урожай.
Валентина Степановна рассердилась.
— Какие еще «совхозники»?! Нет такого слова в русском языке! И урожай не собирают летом. Дети! Когда у нас собирают урожай?
— Осенью! — выкрикнула отличница Оля Семичастных.
— Правильно, осенью, — похвалила Валентина Степановна. — Молодец, Оленька, — и тут же бросила на Андреева гневный взгляд: — Садись, Андреев. Дети! Оля правильно сказала. Урожай собирают осенью. А летом колхозники и колхозницы сгребают сено в стога, чтобы оно сушилось, и заготавливают удобрения, навоз. А что такое навоз?
Все растерялись. Я понимал, что значит слово «навоз», но поднять руку не решался. Все синонимы этого слова казались мне неприличными. Одноклассники тоже хранили молчание.
Миша Старостин ухмыльнулся, подмигнул мне и поднял руку. Валентина Степановна вспыхнула:
— Опусти сейчас же руку, Старостин!
— А что?
— Ничего! Говорят тебе, опусти руку! Пусть Леша Петренко нам скажет, что такое «навоз».
Отличник Леша Петренко поднялся и, весь красный, запинаясь, произнес:
— Навоз — это такие какашки!
Мы все захохотали. Леша пытался дальше говорить, но его слова потонули в нашем гоготе.
— А ну тихо! — одернула нас Валентина Степановна. — Ничего смешного. Продолжай, Алеша! Все правильно.
— Навоз дают животные, — сказал Леша. — А колхозники используют его для того, чтобы удобрять поля.
Валентина Степановна посадила Лешу на место и начала что-то говорить уже сама, но я ее не слушал. Я повернулся к Старостину.
— Мишка! Слушай… я не понял, как его заготавливают.
— Кого?
— Ну… навоз.
— Навоз — это говно! — уверенно сказал Старостин. — Говнецо… Так у нас во дворе говорят.
— Это я и без тебя знаю.
— Ну?
— А как его заготавливают?
— Не знаю… — тут Старостин задумался. — Ты сдавал анализ кала перед первым сентябрем?
— Сдавал.
— Наверное, так же и в колхозе. Сидят на унитазах целыми днями летом. Не все, конечно. А только специальные люди. Жирные. Вроде нашей Степановны. Сидят и какают. Только воду не спускают. Потом у каждого собирается целая коробка. Они ее вываливают в общую кучу, и на самосвал…
Пока я слушал Старостина, воображение рисовало мне очень странное зрелище сидящих в ряд на унитазах колхозников со спущенными штанами. Эта картина мне показалась сомнительной. Колхозы (нам об этом говорили) — это флагманы коммунизма. И сидеть на горшке целый день — это неправильно, не по-ленински. Я решил поделиться своими сомнениями со Старостиным.
— Мишка?
— Ну что?
— А чего это Петренко про животных сказал? Что это они дают навоз.
— Петренко — дурак! — разозлился Старостин. — Ну как животные могут что-то давать? У них ведь рук нет, и они глупые.
Снова «люди в голом»
В таком духе Старостин просвещал меня весь следующий год. Пролетел второй класс. Третий. Нас приняли в пионеры. Начался четвертый.
Как-то на перемене Миша отозвал меня в сторону. Я с неохотой подошел. К тому времени он стал мне немного надоедать. Я не знаю, почему. У него появились какие-то новые друзья во дворе. Миша мне о них постоянно рассказывал, и мне было очень скучно. Кроме того, Миша стал общаться с другими одноклассниками. Пытался их просвещать на свой лад, чего делать, конечно, не следовало.
— Чего звал? — спросил я его.
Оглянувшись по сторонам, Миша полез во внутренний карман пиджака и извлек оттуда стопку черно-белых фотографий, небольших по размеру.
— Зырь сюда!
На первой фотографии я увидел улыбающуюся голую женщину. На следующей — еще одну. На других оказались и женщины, и мужчины, тоже совсем голые. Они обнимались, стояли, сидели, лежали в разных позах. У всех были радостные лица.
Фотографии не произвели на меня особого впечатления. У нас дома было много толстых альбомов с репродукциями, на которых попадались голые люди. В основном почему-то женщины. И еще в Эрмитаже мне показывали статуи древнегреческих богов, богинь и героев, изображенных абсолютно голыми. Я тогда спросил взрослых, почему в древней Греции все так ходили. И мне объяснили, что в Древней Греции было очень жарко и одежды не требовалось. Так что Миша в тот раз ничего нового мне не открыл. К тому же люди на его фотографиях мне показались не очень красивыми. Впрочем, их радостные лица полностью компенсировали в моем представлении этот недостаток. Раз они улыбаются, радуются, думал я, значит это — хорошие, добрые люди. И не важно, что голые. Никому ничего плохого ведь они не сделают.
— Ну как тебе?
Я пожал плечами:
— Так себе…
Тут прозвенел звонок. Миша сунул фотографии в карман, мы побежали на урок, и я тут же забыл об этих картинках.
Дня через три моей маме позвонила наша классная руководительница и сказала, что в классе произошло «чепе» и что маме нужно в ближайший четверг придти на внеочередное родительское собрание.
Мама не на шутку встревожилась. Повесив трубку, она тут же позвала меня. Я в этот момент сидел на кухне и слушал радио.
— Андрюша! Иди-ка сюда!
Я поднялся и зашел в комнату.
— Что там у вас в школе произошло?
