Марио Бенедетти - Весна с отколотым углом
ВЗАПЕРТИ (Река)
Я только что был у реки. Думаешь, я немного свихнулся? Нет, ничуть. Если я раньше не сошел с ума, теперь я, должно быть, вне опасности, мне уже сделали прививку. И все же я был у реки. Несколько недель назад я сделал важное открытие. Прежде воспоминания кидались на меня без всякого порядка. Думаю, скажем, о тебе, или о Старике, или о Беатрис, а через секунду-другую — о книге, которую читал в школе, и сразу же вслед за этим — о каком-нибудь сладком блюде, которым меня угощала Старушка еще на улице Окарт. Словом, воспоминания правили мною. И вот однажды я подумал: освобожусь-ка я хоть от этого. С той поры ими правлю я. Конечно, не совсем. Когда я падаю духом или вконец устану, воспоминания, пусть на минуту, обретают былую власть. И все же обычно бывает не так. Обычно я планирую их, то есть решаю сам, что мне вспоминать. Решу, например, вспомнить давний день в одном из младших классов, или веселый вечер с друзьями, или один из бесконечных споров в ФЕУУ, или (насколько это возможно) перипетии какого-нибудь из редких моих загулов, или искреннюю беседу со Стариком, или утро, когда родилась Беатрис. Сама понимаешь, чаще всего я вспоминаю о тебе, но и тут я навел порядок, иначе все сводилось бы к твоему телу, к нашим ночным объятиям. Это я не всегда могу вынести. Очень уж долго тебя со мной нет. Или меня с тобой нет. Думаю о тебе, и сперва хоть и больно, а все-таки приятно. Я радуюсь в пустоте; но потом становится худо, и я не могу прийти в себя несколько часов. Вот я и навел порядок, другими словами — решил вспоминать все хорошее, что бывало с нами, а не только наши ночи. Мы столько беседовали с тобой! Не знаю, как ты, но я этих бесед не забуду. Помнишь субботу, когда я, проспорив часов пять, убедил тебя в правоте нового пути? А как мы были в Мендосе? А в Асунсьоне? Неважно, что раньше, что позже. Потому я и написал, что был у реки. В этом воспоминании ты не участвуешь. Рио-Негро, недалеко от Мерседес. Мне лет, двенадцать-тринадцать, я на каникулах, у дяди и тети. Сад не очень большой, но доходит до реки. Между рекой и домом много густых деревьев, так что, когда я на берегу, из окон меня не видно. Мне нравится, что я один. Кроме того лета, я почти не слышал, не видел, не осязал природы. А тогда и птицы меня не пугались — может быть, принимали за деревце или за куст. Ветер бывал обычно слабый, листья не спорили меж собой, а тихо шептались, приветливо кивали, заверяя меня в добрых чувствах. Иногда я прислонялся к самому старому дереву, и морщинистая кора принимала меня, как сына. Такая кора как холка любимой лошади. Погладишь ее и ощутишь, что вы связаны дружбой — не сентиментальной, не сладкой, как с невыносимо верным псом, но такой крепкой, что в городе по ней тоскуешь. А бывало, я садился в лодку и выплывал на середину реки. Меня особенно пленяло, что и тот, и другой берег — на одинаковом расстоянии. Понимаешь, они были совсем непохожи. Птицы на них жили разные, особенно же отличались деревья, они как будто держались особняком, для каждого берега — свои. Я сидел в лодке и ничего не делал. Просто смотрел. Не читал, не играл. Жизнь проходила надо мной, от берега к берегу, а я ощущал себя ее частью и думал, как это ни странно, что хорошо бы стать сосной, ивой, эвкалиптом. Через много лет я понял, что нельзя продержаться на середине реки, надо пристать к тому или другому берегу. Конечно, я принадлежал лишь одному из них. Видишь, я не ошибся, когда сказал в начале письма, что был у реки.
БЕАТРИС (Небоскребы)
«Небоскреб» — это одно слово, как «электровоз». Небоскребы — такие дома, где очень много туалетов. Это очень хорошо, потому что много народу может сразу ходить в туалет. В небоскребах есть еще хорошие вещи. Например, там лифты, в которых кружится голова. Такие лифты очень современные. Если дом старый, в нем лифта нет или он есть, но голова не кружится, и людям, которые там живут и работают, ужасно стыдно, что они несовременные.
Грасиела, это моя мама, работает в небоскребе. Она меня туда брала только один раз, и я один раз ходила там в туалет. Вот здорово! В мамином небоскребе есть лифт, и там очень кружится голова, меня чуть не стошнило. Потом я рассказывала про это в школе, и ребята ужасно завидовали и очень хотели покататься в мамином лифте. А я им сказала, что это опасно, потому что он ужасно быстрый и, если ты высунешься, голову оторвет. Они поверили, потому что они дураки. Лифты в небоскребах очень современные, никаких окошек там нет.
Когда такой лифт портится, в нем царит паника. Когда у нас перемена, в классе царит веселье. Царит — очень хорошее слово.
Кроме лифтов, в которых кружится голова, у мамы на работе есть швейцар. Швейцары в небоскребах очень толстые и не могут ходить по лестнице. Когда они худеют, им нельзя работать в небоскребе, и они идут в шоферы или в футболисты.
Небоскребы делятся на высокие и низкие. В низких меньше туалетов. Низкие небоскребы можно называть дачами, но садов у них не бывает, это запрещается. Высокие небоскребы отбрасывают тень, только не такую, как деревья. Я больше люблю тень от деревьев, потому что в ней светлые пятнышки и она двигается. В тени от высоких небоскребов царят важные люди и нищие, а в тени от деревьев царит травка и еще царят разные жучки.
Наверное, там, где мой папа, вечером царит печаль. Мне очень хочется, чтобы папа пошел в небоскреб, в котором работает Грасиела, это моя мама.
В ИЗГНАНИИ (Приехал из Австралии)
Мы познакомились в аэропорту города Мехико перед барьером кубинской авиатаможни. Я летел в Гавану с тремя чемоданами и должен был платить пошлину за лишний вес багажа. Вдруг стоявший позади меня человек сказал, что у него всего один маленький чемоданчик, и предложил зарегистрировать наш багаж: вместе, тогда получится сорок килограммов, то есть как раз столько, сколько дозволено. Я, разумеется, согласился, поблагодарил за любезность, служащий таможни начал оформлять наш совместный багаж. Нежданный мой благодетель достал паспорт, и каково же было мое изумление, когда я увидел, что паспорт у него уругвайский. И не какой-нибудь там особенный, дипломатический или еще какой, а просто самый обыкновенный уругвайский паспорт. Незнакомец улыбнулся: «Вы удивились, не правда ли?» Я признался, что правда. «Давайте пойдем выпьем по чашечке кофе, я объясню».
Мы уселись за столик. «Вы ведь Бенедетти, так?» — спросил он. «Ну да, только откуда вы меня знаете? Мне ваше лицо не знакомо». — «Ничего странного. Вы стояли на трибуне, а я — в толпе. Я много раз вас слушал на уличных митингах во время избирательной компании в семьдесят первом. Помните последний митинг Широкого фронта перед президентским дворцом, весь проспект Аграсиада был тогда забит народом. Вы в тот раз не выступали, но на трибуне были. Серенъи выступал, очень здорово говорил генерал». Он, видимо, припоминал подробности, чтобы внушить мне доверие, но я и без того ничуть не сомневался. Есть такие лица — сразу видно, что человек честный и простодушный.
Он представился. Будем называть его Фалько, хотя на самом деле фамилия у него другая, но столь же типично уругвайская. «Для начала да будет вам известно, что я уже около пяти лет живу в Австралии. Я рабочий. Слесарь или водопроводчик, где как». — «Что вас занесло сюда?» — «По туристской путевке приехал. С экскурсией. Два года деньги копил, чтоб позволить себе это удовольствие, съездить на неделю на Кубу». — «А как вам живется там?» — «С точки зрения материальной неплохо. Только… и все тут. И потом, ты знаешь (можно я буду говорить на «ты», ладно?), в Австралию люди эмигрировали не по политическим причинам, а больше — по экономическим. Ты, конечно, скажешь, что в конечном счете экономика тоже связана с политикой. Все верно, но сами-то эмигранты этой связи не понимают. И получается, что нашему брату довольно-таки трудно жить там среди эмигрантов, совсем не так, как в других местах. Иной раз вздохнешь полегче, если приедет, например, ансамбль «Лос Олимареньос», все соберутся их послушать, потому что родные песни все-таки всех волнуют. И не только песни. Все вспоминается: деревья, цветы, наши герои, наши улицы, деревни, небо наше родное, сумерки, реки, каждый самый маленький ручеек. Но вот как уедут «Лос Олимареньос», все возвращаются к повседневной жизни и снова разобщены, каждый сам по себе. Я Австралию называю «наш Восточный архипелаг», потому что каждая семья, каждая пара, каждый человек живут там как на острове, каждый — на своем островке, никто ни с кем не общается, словно в пустыне живешь, с удобствами вроде бы, а все равно — в пустыне. Некоторые деньги посылают оставшимся в Уругвае родным, это хоть какой-то смысл придает жизни их и работе». — «А вы не пытаетесь сжиться с обстановкой, с австралийцами подружиться?» — «Это, видишь ли, не так-то просто. Прежде всего мешает языковой барьер. Конечно, время идет, и многие в конце концов овладевают английским, но, когда до этого доходит, человек уже привык к одиночеству и уже трудно изменить налаженный образ жизни. К тому же, хоть Австралии и нужны рабочие руки, австралийцы не слишком-то охотно принимают иностранцев. Вот я не раз бывал в домах австралийцев, но только как водопроводчик. И много раз так случалось: сидит семья вся в сборе за столом, беседуют, а войду я со своими инструментами, в ту же минуту замолчат». — «А почему тебе так на Кубу хотелось?» — «Сам не знаю. Тянуло, и все тут, как в детстве или в юности, будто колдовство какое. Ты скажешь, вот дурак-то, в колдовство верит, как маленький. Не могу тебе объяснить, завертело меня, голова кругом пошла. Вот интересно, я сейчас сказал «голова кругом пошла» и тут же сообразил — уже лет пять я этих слов не произносил. Там все родные слова забудешь, сам не замечаешь, как начинаешь английские вставлять. Ну ладно, так вот насчет Кубы. Конечно, мы, уругвайцы, слишком много мечтали тогда, в шестьдесят девятом, в семидесятом, — в семьдесят первом, может, немного меньше. Но все же мы думали, что в нашей стране удастся все переменить. А оказалось — нет, невозможно и, наверно, не скоро теперь. А на меня такое нетерпение напало, так захотелось поглядеть страну, где сумели довести дело до конца. Ты мне вот что скажи: как думаешь, есть возможность остаться мне на Кубе? Работать, конечно». — «Ты не спеши, посмотри сначала, как тебе там понравится. И еще вот о чем подумай: люди тебе, конечно, придутся по душе, политический строй тоже, а вот от климата известись можно. Никаких тебе четырех времен года, сплошное лето, сперва знойное, а потом дождливое. Мне лично это все равно, но многие из наших, я знаю, просто маются на Кубе от жары да от сырости. И потом, семь дней — слишком короткий срок, не успеешь похлопотать как следует. Да еще вычти субботу и воскресенье, что ты там пробудешь». — «Да, это все верно. Но кубинцы к иностранцам приветливы?» — «Ты там иностранцем не будешь. Ты же латиноамериканец, так? Но дело тут гораздо сложнее. Представь себе на минуту, что будет, если Куба (с которой сейчас выпускают всех, кто желает) станет впускать к себе всех, кто захочет здесь поселиться? Какие очереди выстроятся в Монтевидео, в Буэнос-Айресе, в Сантьяго, в Ла-Пасе, в Порт-о-Пренсе! И потом, у них пока еще с жильем серьезные трудности». — «Но стоит все-таки попытаться, как думаешь?» — «Попытайся, конечно. Ничего не потеряешь».
