Вера Колочкова - Из жизни Мэри, в девичестве Поппинс (сборник)
Видела она эту жену – бледная моль в тапочках. Чего по ней страдать-то? Так и хочется сказать – иди да и помоги ей, раз убиваешься. Денег там дай или с детьми посиди. Только нельзя. Она ж понимает – игра все это… Рисуется он перед ней, цену себе набивает. Посмотри, мол, что я ради тебя, Адочка, натворил в прошлой своей жизни. Оцени по достоинству.
И каждый день он будто бы к ней, к бывшей жене, сходить собирается. Вот и сегодня утром, уходя на работу, посмотрел ей трагически в глаза и говорит: «Ада, мне надо сходить туда…» А стонать на эту тему вообще с вечера начал. Надо же. Такой молодой, а уже зануда. Ну ничего, она его быстренько от этого недостатка избавит, дайте только официально, так сказать, определиться. А пока она и потерпит, ладно уж, отчего и не подыграть мужику. Только бы не сорваться да не заорать на него раньше времени. Спугнешь – потом ищи себе нового претендента. Нет уж, она потерпит. Вон и ключ в дверях поворачивается, идет. Держись, Адочка, держись, умница…
Ада последний раз взглянула на себя в большое зеркало, поправила на груди алые кружева пеньюара и улыбнулась сама себе полными губами – хороша! И пеньюар этот красный необыкновенно идет к ее смоляным кудряшкам, рассыпанным волной по полным плечам…
– Здравствуй, милый! Как я соскучилась! Ужинать будешь, милый? – вышла она в прихожую к Толику, неся на лице заготовленную у зеркала улыбку.
– Не знаю… – трагически произнес Толик, бросая портфель на тумбочку и проходя в комнату. – Ничего не хочу. Даже думать ни о чем не могу!
В комнате он устало-небрежно опустился на диван, запрокинул голову на низкую спинку, помотал ею из стороны в сторону, прикрыв глаза.
– А что такое, милый? – участливо спросила Ада, присаживаясь с ним рядом. – Что случилось?
– Ну ты же знаешь, Адочка… Мне же надо сегодня идти туда.
– Ах да, милый, прости, я совсем забыла! Но все равно надо поужинать, ты такой бледный!
– Конечно… Ты думаешь, все это легко выносить? Это выше моих сил, пойми! Будут снова слезы, снова плач детей. А Ленино лицо! Ада, ты бы видела ее лицо! На нем такое страдание безысходное написано, боже мой.
– Как я тебя понимаю, милый! Действительно, тяжело… Но ты держись. Ты помни – я всегда, всегда с тобой.
Ада погладила Толика по коленке, потом по щеке, старательно изобразила понимающе-любящий взгляд. Про себя же подумала зло: «Интересно, а какое должно быть у бабы лицо, если ты ей на руках троих детей оставил? Их же кормить-поить надо… Эх ты, сволочь моя ненаглядная. Ну погоди, дай только замуж за тебя выйти… Ты у меня тогда про все узнаешь – и про страдания, и про горе, и про слезы». Вслух же тихо, с придыханием произнесла:
– Ничего, милый, мы справимся. Мы же вдвоем, нам ничего не страшно. Вместе мы все вынесем, все испытания судьбы.
– Нет, ты меня не понимаешь, Адочка! Это… Это так мучительно! Я даже не знаю, на что она там существует. Я понимаю, что обязательно должен туда сходить, Адочка! Но сделать это так трудно!
– Ну конечно, милый. Я понимаю, как ты страдаешь…
– Вот чем она кормит детей, скажи? Наверняка с ними дома сидит, раз детсад закрыли. И с работы ее, конечно же, уволят. Глупая клуша! Ведь говорил же – зачем ей столько детей! Теперь я вынужден страдать и мучиться совестью – как она там с ними! Ну вот скажи – за что?
– Ты ни в чем не виноват, милый. Тем более детей она сама хотела. Ну прошу тебя…
– Ах, ну что она могла сама хотеть? Ей просто ума не хватило вовремя мне сказать! Глупая курица. Вечно смотрела на меня влюбленными коровьими глазами. А я теперь вынужден страдать… Это же мои дети, Адочка! Я ведь не перестал после ухода быть их отцом, ты ж сама понимаешь. У меня вот друг один есть, Павел, он тоже, как и я, жену свою оставил. Но у него-то всего один ребенок! Ему легче… А я? А мне каково? Да еще и жена абсолютно к жизни не приспособлена.
– Толик, а родители у нее есть?
– Да в том то и дело, что нет. Сирота она. Есть, правда, сестры, но они вообще где-то в замшелой провинции обитают… Конечно, я понимаю, что несу за эту женщину огромную ответственность, и из чувства долга мне мучительно больно рвать с ней, но по-другому я не могу… Не могу!
– Как я тебя понимаю, милый… – притворно вздохнула Ада. – Может, ты сегодня все-таки не пойдешь туда? Может, завтра? А сегодня ты просто отдохнешь.
– Да, Адочка, пожалуй, ты права.
– Вот и хорошо, милый! Ты сейчас примешь спокойно ванну, а я пока приготовлю что-нибудь вкусненькое. Давай устроим романтический ужин, милый. С красным вином. С французским. При свечах.
Позже, стоя на кухне и изо всех сил колотя молотком по распластанному на доске куску свинины, Ада с тоской подумала, что и завтра ей предстоит выслушивать подобные монологи, и послезавтра… И так изо дня в день. Когда он уже наиграется, черт побери? Да и в самом деле – надо спровадить его к бывшей сходить, иначе она сама возьмет да и припрется сюда со своим выводком, когда и правда есть нечего станет. Знает она это все. Проходила уже. А может, ну его вообще, этого Толика? Хотя нет, чего это она… Столько сил и нервов положено. Нет, так просто она его от себя не отпустит. Не на ту напал! Вот пусть сначала разведется и женится.
* * *На следующий день, проводив Лену на работу, Катя заблаговременно сложила в сумочку и ключи, и телефон, и запасной памперс для Тонечки, и даже кипяченой воды налила в бутылочку заранее. Все, хватит. На молоке, как говорится, обжегшись… Пора приступать по-настоящему к обязанностям няньки, хватит пугать и без того насмерть перепуганную новыми своими обстоятельствами Леночку. Так и не удалось ей вчера с ней пошептаться – посиделки со Светой затянулись до глубокого вечера, пока у всех не начали сами собой слипаться глаза. Катя кое-как до своей раскладушки и добралась. Вот уж сегодня вечером они с Леночкой наговорятся всласть.
Однако и вечером разговора не получилось. Вернее, разговор был, конечно, но совсем, совсем не такой, какого хотелось бы Кате. А всему виной эта противная Вероника Владимировна – Ленина обожаемая свекровушка, – черт ее принес в самое неподходящее время. Очень неприятная особа. Похожа на старую ее школьную учительницу черчения – такая же скрипуче-злючая, как ржавый циркуль… И имечко у нее такое же вредное – язык сломаешь, пока выговоришь. Только-только Ленка с работы пришла – бледная, усталая, с провалившимися измученными глазами, – а она уж тут как тут. Только ее и ждали будто.
– Елена, я хочу поговорить с тобой очень и очень серьезно! – с порога начала вещать свекровь чеканящим, словно отдающим военный приказ голосом. – Мне совершенно не нравится, что ты оставляешь детей с этой малолетней девчонкой! Что это такое? Ты же мать, в конце концов! Как же это можно? Я чуть с ума не сошла, когда днем сюда позвонила.
– Но мне же работать надо, Вероника Владимировна, – опешив от такого резкого натиска, растерянно развела руки в стороны Лена. – Кто ж нас всех кормить теперь будет?
– Это ты на что намекаешь, интересно? – протянула свекровь, прищурив глаза. – На своего мужа-подлеца, что ли? А кто виноват в случившемся, ты не подумала?
– А кто виноват? – снова опешила Лена.
– Да господи! Ты же сама и виновата! Хорошая жена, между прочим, в первую очередь про мужнину карьеру думает, а потом уж детей заводит! А ты ему что? Не успели дети из одних пеленок вылупиться, ты ему тут же следующего ребенка преподнесла! Опутала его семейными проблемами, бытовыми трудностями, тяжелой ответственностью. Вот он и сбежал! Так что ты сама, только сама во всем виновата, Леночка. И не ссылайся теперь на Толика. Он что – он материально помогать будет, конечно… А твое теперь главное дело – дети! Ты же мать! Вот чем ты их кормишь, интересно?
Свекровь важно прошествовала на кухню, по-хозяйски заглянула в холодильник. Лена шла за ней, понуро опустив плечи. Взгляд ее был загнанным, устало-равнодушным, словно вобрал в себя все неудавшиеся попытки к какому-либо сопротивлению. Катя, держа Тонечку на руках, вошла было с возмущенным лицом на кухню, но Лена только рукой ей махнула – уйди, мол, от греха подальше.
– Так, что тут у вас? – продолжила свою инквизиторскую инспекцию Вероника Владимировна. – Сыр жирный… Творог… А сосиски самые дорогие куплены! Ты совсем не экономишь, Елена!
– Так для детей же.
– Ну и что? Дорогое – не значит хорошее! И вообще – тебе надо научиться все, все тщательно учитывать! Распределять продукты, распределять деньги, чтоб хватило надолго. А творог можно готовить самой, это значительно дешевле получится.
Катя, не выдержав напряжения – так ей хотелось сказать вслух, что она обо всем этом думает! – от души хлопнула, выходя, кухонной дверью, заставив Веронику Владимировну резко вздрогнуть.
– О боже… Какая несдержанная, грубая девочка, эта твоя сестра. И ты с ней оставляешь детей! Ты вообще думаешь, что творишь, Елена? Ты видишь, что ей еще самой в куклы играть надо? Нет, это ужас, ужас… В общем, отправляй ее немедленно обратно и займись своими прямыми обязанностями. Ты же мать! Как у тебя сердце не разрывается, когда ты на работе сидишь?
