Юрий Вигорь - Арбат
— Тираж книги давно распродан, это бестселлер, исчезнувший с прилавков, — пояснил он. — Стоит двести рублей только потому, что его нигде нет.
— А что у вас есть о истории русского фашизма? Эта тема сейчас интересует западных политологов. Как вы думаете: серьезно для России то, что я прочел в брошюре «Русский фашистский путь»? Фашисты и впрямь популярны в Москве и России? Они могут навести в стране порядок? Могут поднять промышленность? Национальный дух? Так, как это сделал Гитлер в 1932 году?
— Ну как может быть популярен нацизм в России, где от рук нацистов погибло более двадцати миллионов граждан? — зажегся Костя. — Нацисты были конструктивны, у них «слово» не расходилось с «делом», Гитлер сумел поднять промышленность, потому что у партии была экономическая стратегия и он был не лишен таланта провидца в экономике. А на что способны русские фашисты? Какая у них конструктивная программа? Что они понимают в экономике, в промышленности? Пусть попробуют поднять хоть один колхоз! Русские фашисты — мертвые куклы! Все они духовные импотенты. Гитлер же первым делом возродил национальный дух, национальное самосознание, он был активным генератором идеи…
— А почему нигде на книжных лотках нет «Майн Кампф»? — вертел головой Пол Хьюмен, оглядывая лотки. — Она что, запрещена в России? Ее считают опасной? Кто-нибудь ее издавал в России? На Западе она не актуальна и пылится на полках магазинов. Современный фашизм выбрал для себя иной, конструктивный путь, а не тот, которым шел фюрер. Сегодня иные политические технологии… И все же я куплю современное русское издание «Майн Кампф». Вы можете мне его достать к завтрашнему дню?
— Видите ли, — стал объяснять Рок, — курирующая нас управа «Арбат» не рекомендует торговать этой книгой с лотков. Мы не можем выполнить ваш заказ…
— Но вы же сказали, что она в России не запрещена по закону, — удивился Пол Хьюмен.
— Закон есть закон… а жизнь жизнью… У нас есть негласный перечень нерекомендованных книг…
— Что такое «негласный перечень»? И кто имеет право не рекомендовать, если не запрещает закон? — оживился американец. — Значит «Майн Кампф» все же запрещена? Тогда я хочу купить два экземпляра. Назовите вашу цену. Чего вы боитесь, ведь сотрудников управы здесь нет. Бизнес есть бизнес! Назовите мне, какие еще книги в России не рекомендованы властями. Это украсит мою коллекцию! В этом есть своя изюминка — «нерекомендованные»… Русские чиновники всегда были изобретательны. Ха-ха! Сегодня мне везет… Может быть, в России есть нерекомендованные романы? Я прочел ваших модных писателей: Пелевина, Владимира Сорокина, Ликсперова… У меня сложилось впечатление, что они живут в какой-то другой стране. Они не знают современной России. Или боятся о ней писать. Если бы я купил их книги в Штатах, я бы думал, что они описывают современную Россию. Но я побывал здесь и увидел все своими глазами. Вашей современной жизни нужны новые Булгаковы, нужен остросоциальный роман, а не модерновый выпендреж…
Я побывал за три недели в десяти театрах и не увидел спектаклей о современной жизни. Ваши режиссеры талантливы, но они трусливы… Ваша жизнь — это сплошной театр, но ваш театр — это позавчерашняя жизнь! Может быть, это проистекает от того, что театры еще не приватизированы? Над ними стоит «рекомендующее» или «нерекомендующее» Министерство культуры… Ваше кино еще трусливее, чем ваши театры и писатели. Я купил двадцать кассет фильмов о ментах, они построены схематично, и действие в равной мере может происходить на Украине, в Татарии, в Калмыкии, хотя происходит в Москве и Петербурге, но там нет московского социума, нет московской коррупции. Даже ваш плодовитый детективщик Борис Акунин предпочитает уйти от действительности и строит схемы во времени сто лет тому назад… В Америке за последние десять лет вышло тридцать шесть романов о покушениях на президентов. У наших детективщиков президент — своего рода цель номер один. Ваши детективщики и романисты предпочитают обходить фигуру президента… Это говорит о рабской духовности… Кремль может делать с вашим народом все, что угодно, и ему это сойдет с рук… Кремль никогда не будет уважать ваших писателей, потому что он их не боится. Сталин боялся писателей. Потому и расстреливал. Потому и приручал, дарил дачи, квартиры, машины, учредил литературную Сталинскую премию… Еще ее, кажется, получали актеры кино. Сегодня для работников искусства нет ни «кремлевских», ни «ельцинских», ни «путинских» премий. Государство обособилось от искусства, а искусство из осторожности обособилось от государства…
— Для иностранца вы очень смелый и разговорчивый человек, — сказал молодой интеллектуал с серьгой в ухе и пирсингом в носу, который до этого делал вид, что углубленно изучает книгу Александра Бовина «Пять лет среди евреев и мидовцев». Но по лицу его было видно, что он с любопытством прислушивается к разговору. — Простите, сэр, — продолжал он, — хочу спросить: вы изучаете Россию как «искусствовед» в штатском или вы действительно социолог, журналист, коллекционер? Я — русский фашист. И если хотите купить «Майн Кампф», то книга свободно продается в магазине фирмы «Витязь» у выхода из метро «Петровско-Разумовская». Давайте нарисую на пачке сигарет…
Они отошли в сторонку, а затем, оживленно беседуя, направились к метро. Смутно донеслись слова пирсингоносца:
— А как американские фашисты относятся к вашим американским жидам? Как относятся к эмигрантам-жидам из России? Надеюсь, вы читали книгу Дугласа Рида «Спор о Сионе»?
Фильтруя через лотки московскую публику, они пытались уловить колебания барометра общественной мысли, отследить вкусы не толпы, нет, ибо это бессмысленное занятие, но хотя бы мыслящей интеллигенции в отличие от эстетствующей интеллигенции, завзятых посетителей театров Марка Розовского, Маяковского, Калягина, Вахтанговского театра, которые перед началом спектакля убивали полчасика, прогуливаясь по Арбату. Эстетствующие интеллигенты были малоденежной публикой, их кошельки и портмоне являли жалкий, потертый вид, в них лежали, как небальзамированные мумии, захватанные, замусоленные десятки, изредка одна сиротливая пятидесятирублевка, которые с превеликими страданиями отрывались от сердца для покупки «Женских историй» Оксаны Пушкиной, исповеди Марии Арбатовой, бредового и тягомотного романа Татьяны Толстой «Кысь», который Костя так и не смог дочитать до конца. Это чтиво не будоражило мысль. Это была дань надуманной моде. А вдруг вас спросят знакомые: «А вы читали «Кысь»?»
Костя с Игорем Роком не соглашался и считал:
— Многим женщинам хочется именно женской прозы, этого не понять умом, это тяга гормонального свойства. Им нужны не идеи, не озарения плодворного характера, им нужна сама пульсация ткани повествования, микроструктура, проистекающая от женской яйцеклетки, пропитанная ее соками и запахами… Это своего рода читательский лесбос! Наслаждение дамской души дамской же душой. Зачем им мысли? Им нужны разнокалиберные эмоции, вплоть до мельчайших узнаваний в чужом женском своего женского… Такая проза и стихи будут нужны всегда.
И он был прав, неунывающий и наблюдательнейший друг Костя Збигнев. Татьяну Толстую, Марию Арбатову, Оксану Пушкину покупали исключительно женщины. Эстетствующие читатели мужского пола брали до поры до времени Владимира Сорокина «Голубое сало», «Пир», «Роман»…
Спрос на Пелевина схлынул, в неделю уходила одна книжка за полсотни, в то время как Сорокин «шел» по сто рублей. Пять-шесть книг в день. Его почему-то активно покупали работники американского посольства и посольства Великобритании, американские социологи, искусствоведы, театроведы. Они полагали, что это «русский модерн», выбросы лавы ленивой и загадочной русской души, которая всегда непредсказуема в своем квасном брожении. В затяжном брожении прокисающей лавы. Но ведь просыпается же Везувий! Нельзя забывать Помпеи… Русской Помпеи 1917 и 1992 года… Американцы удивлялись, что в неделю русские покупают не больше шести книг Сорокина.
— Скажите, а кого из писателей больше всего любит толпа? — спросил американский кинокритик Даниэль Хэнкс, постоянный покупатель и неутомимый говорун, очевидно приходивший сюда отшлифовывать свой русский.
— Любовь русской толпы непостоянна и непредсказуема, — ответил Игорь Рок. — То она упивается Венедиктом Ерофеевым, покупая в день до полусотни книжек «Москва — Петушки», то жадно требует «Черную свечу» Владимира Высоцкого…
— Ну а если говорить о мыслящем ряде, о хомо сапиенсах, о пульсации вкусов революционной интеллигенции. Что они покупают? — допытывался Даниэль Хэнкс.
— Хомо сапиенсы сюда не приходят, они не покупают книг, — грустно улыбнулся Костя, — а если и забредут, то молча шарят глазами по столам, тихо полистают одну, другую книгу и уходят несолоно хлебавши. Лицо русской интеллигенции сейчас расплывчато и невнятно… Она пребывает в стрессе… Кошелек ее сплюснут временем. Интеллигенты разобщены и сидят дома, штопая носки. Им не до революции… Философов сейчас в России нет, нет борьбы идей. Сейчас писателей-кумиров нет. Есть писатель-середнячок. Он еще не разобрался в жизни и пытается ее угадывать. Он выдумывает новую жизнь, препарируя труп старой жизни совкового периода…
