Эрик Орсенна - Долгое безумие
— Папа…
Ну вот, мне удалось-таки выговорить слово, которое с возрастом трудно слетает с уст. Результат не заставил себя долго ждать: он потрясенно уставился на меня.
— Да?
— Ты не думаешь, что самое время?
— Какое время?
Его пальцы забегали по тирольской шляпе. Если так пойдет дальше, он, пожалуй, сломает перо.
— Ну, время признаться им. В том, что произошло.
— Я тебе позвоню. Где ты остановился?
— Отель «Хуан бич».
Отец ушел.
Вытянувшись на слишком мягкой постели в гостиничном номере, не сводя глаз с женщины в голубой шляпе — репродукции с полотна Матисса, — я вновь и вновь мысленно возвращался к поразительной чуткости отца, стоило зайти речи о любви. Он был непревзойденным мастером по части различного рода предположений.
— Предположим, ты ее найдешь, и, тронутая твоей настойчивостью, она согласится уступить тебе. Стоит ли желать этого? Посмотрим. Стоит-то стоит, но куда ты ее поведешь? В гостиницу? Чтобы свести этот дар небес к банальной интрижке? Чтобы влиться в армию изменяющих женам? Чтобы предаться любви на множество раз оскверненных простынях? Чтобы позволить насмешливым взглядам прислуги пачкать ваше первое свидание? Ну уж нет. Дудки. Может, напроситься к другу? Едва ли это лучше: сообщнический дух, неизбежно возникающий в таких случаях между мужчинами, нарушает эксклюзивный характер свидания. Нарождающаяся любовь никак не вяжется с армейским панибратством. Позднее этого не избежать, когда настанет час подбирать и склеивать осколки после того, что ты натворил. Но не будем забегать вперед и портить начало. Снять квартиру? Одно из двух: либо ты там живешь — а у женщин на это нюх, — и она может испугаться (он что, хочет поселить меня здесь?) или испытать отвращение (сколькие перебывали здесь до меня?), либо ты там не живешь, и, кроме постели и музыки, там ничего нет — тогда ваше общение рискует ограничиться рамками телесных удовольствий, а ведь оно должно охватывать все области…
Телефонный звонок прервал размышления Габриеля.
Габриель XI на том конце провода сейчас был менее красноречивым. Его голос превратился в некое пришепетывание, затравленное шипение:
— Не могу говорить. Они сейчас вернутся. Завтра в одиннадцать на авеню Вестер-Веймисс, 13, Канны, Ля Бокка. Доброй ночи.
Дама в голубой шляпе с интересом взирала на меня со стены. Казалось, она была довольна нами, мужчинами Орсенна. Женщины по-настоящему интересуются только одним — самым главным в жизни: любовными историями. Она мне желала успеха.
Дело было за малым: отыскать мою единственную и неповторимую.
VI
О перипетиях любовной жизни моего отца мне было известно все. Он поведал мне о них в баре «Юнивер» в городе Сен-Мало, окруженном крепостными стенами, в день моего бракосочетания.
— Габриель, согласен ли ты с тем, что перед тем, как дать клятву верности, нужно узнать самого себя? — начал он.
Мои мысли витали в облаках, и я не сразу понял, куда он клонит.
— Так вот. Даже с учетом игры генов ты все равно мой сын. Согласен?
Я не отвечал, попивая шоколад и рассматривая развешанные по стенам фотографии, на которых были корабли.
— Дальше: знать себя — это знать меня. Я слегка смущен. Особенно в связи с предстоящей церемонией. Но именно поэтому и считаю своим долгом поговорить с тобой. И как можно скорее. Я не задержу тебя. У тебя и так хлопот в этот день хватает. Ну так вот. Габриель, ты меня слушаешь? Помимо твоей матери, у меня были еще две женщины. Две сестры.
Вот в этот момент он и вручил мне снимок. И я взглянул на него, что было фатальной ошибкой, но что мне оставалось делать? Это была фотография тридцатых годов: две девушки с ракетками в руках, в длинных юбках, на волосах — повязки. Одна — блондинка, улыбается. Другая — брюнетка, с пристальным взглядом, вопрошающим, что есть тайна мира.
Тут до меня дошло, я встал и взял отца за руку.
— Спасибо за честность. Но мы должны расстаться. Хотя, может, уже и поздно. Три женщины. У моего отца было по меньшей мере три женщины в его жизни! А я-то, дурак, собираюсь сказать «да» одной, слышишь, одной-единственной, раз и навсегда. Ты хочешь разладить мою свадьбу, мое счастье, до того, как оно началось? Да?
Я был весь в огне. Молодой, полный правил, убеждений и страхов.
На нас стали оборачиваться, посетители в основном были моряками. Видимо, не отдавая себе в том отчета, я начал рычать.
Схватив отца за правое плечо — он был в смокинге, — я потащил его к выходу. Он безропотно подчинился. То же самое произошло у него однажды и с его отцом. Приглашенные на свадьбу уже собрались перед замком, который в Сен-Мало служит мэрией.
Я крикнул им: «Сейчас вернусь», а вслед за тем и нечто невероятное: «Я буду вовремя, когда потребуется мое согласие». Я хорошо помню это, поскольку мне много раз об этом напоминали.
Я запихнул отца в такси, и мы покатили к вокзалу. Он молчал. Кто способен роптать на судьбу?
Он позволил засунуть себя в поезд, отправляющийся в Ренн. Перед тем как вернуться на собственное бракосочетание, я дождался, пока состав исчез из виду. Я был взбешен и одновременно напуган. Узнать о полигамии отца… в такой день… и без того уж не стоило выбирать Сен-Мало — порт, корабли, маниакальное желание странствовать, повидать мир… А ведь брак-то — это нечто противоположное: оседлость, упорядоченность.
А сам снимок я обнаружил некоторое время спустя. Под аплодисменты, смех, вспышки я произнес «да» и в поисках ручки, чтобы расписаться в книге актов, сунул руку в карман… Сестрички были там. Я покраснел. Это приписали волнению.
VII
Свернув с широкой артерии, ведущей к Круазетт, Габриель оказался на авеню Вестер-Веймисс — узкой улочке, поднимающейся в гору среди серых стен, с которых свешивались плети мимозы и тамариска. Ворота загородного дома под номером 13 чем-то напоминали монастырские.
Я долго не решался дернуть колокольчик. В конце концов, ничто меня к этому не принуждало. Никакой другой город не позволяет так легко бежать от себя, как Канны: поезда, такси, автомобили внаем, аэропорт Ницца — Лазурный берег…
Странный вопрос не давал мне покоя: «Доживи моя мать до наших дней, согласилась бы она провести остаток жизни вместе с двумя сестрами? Три жены отца…»
Две пожилые дамы.
Время их не пощадило: высушило, изгрызло одну, слегка раздуло другую, и обеих сделало желтыми. И все же верх над ними не одержало. Их сразу можно было признать: да, это они, любительницы тенниса, Клара — напористая, во всем любящая доходить до края, и Энн — деловая женщина, неутомимая добытчица. Их элегантность устояла под натиском лет. Такого рода люди никогда не сдаются. Только смерти по силам одолеть их красоту.
Две старые англичанки, одетые в одинаковые или почти одинаковые палевые платья в цветочек.
Клара забавлялась с фотоаппаратом «Лейка». Энн, хоть и прилегла на шезлонг, все время была в движении: приподнималась, теребила листву магнолии.
Они не замечали нашего присутствия. У нас с действительностью свои отношения — когда надо, мы умеем превращаться в призраков. Сестры продолжали беседовать, словно нас не было вовсе.
— Ты не находишь, что он какой-то странный последнее время?
— Мне это тоже приходило в голову. Думаешь, завел себе кого-нибудь?
— Ну что ты, в его-то годы!
— Витает в облаках больше обычного, что правда, то правда.
— Если мы будем уделять ему больше внимания, может, он остепенится?
— Да какое там, он ведь по природе своей кочевник.
Рассуждая, Клара приложила «Лейку» к правому глазу и стала примериваться, что бы ей заснять в саду. Никогда не знаешь, что может случиться, пусть даже на дворе зимнее утро, сиротливо и пусто, и дом XVIII века затерян среди сверхсовременных загородных вилл дантистов, вышедших на пенсию и поселившихся в облюбованном ими пригороде Канн. Клара нажала на кнопку, и оба Габриеля, бредущие по саду один за другим, попали в кадр.
— Кто этот красавец-мужчина в расцвете лет? — удивилась Клара.
— Мой сын, — ответил Габриель.
Она продолжала по старой профессиональной привычке нажимать на кнопку.
Три снимка той сладчайшей минуты в твоем распоряжении. На первом — Габриели, крадущиеся по саду, словно по минному полю: на носочках, со всеми предосторожностями неверных мужей, возвращающихся домой в четыре утра. На втором — прямо-таки олицетворение реванша в чистом виде: слегка потрепанный в течение каких-нибудь пяти десятков лет двумя сестричками Габриель XI, сложив губы сердечком, заявляет им, что у него есть сын, причем выношенный другим чревом. Глаза блестят, на губах легкая улыбка. Он даже кажется выше, чем на самом деле, да и стройнее — видно, распрямился, чтобы выдать им эту новость. Щеки пусть и не дотягивают до романтической исхудалости, которой он бредит с молодых ногтей, все-таки хоть немного, да утратили младенческую припухлость. Вообще в такие минуты в человеке вылезает что-то мелкое, суетное, мстительное! Но отец такой трогательный! К тому же, если знать историю его жизни с Энн и Кларой, имеет право на некоторую моральную компенсацию.
