Маргерит Дюрас - Голубые глаза, черные волосы
Кладет голову чуть выше приоткрытых губ.
Его лицо как раз напротив нее, уже в ее влажности, почти на ее створках, в пределах ее дыхания. От его покорности наворачиваются на глаза слезы. Он долгое время остается там, закрыв глаза и не двигаясь, возле омерзительных гениталий. И тогда она говорит ему, что это он ее настоящий любовник, из-за того, что он никогда ничего не хотел, из-за того, что его губы так близки, что это невыносимо, что он должен сделать это, любить ее своим ртом, любить, как любит она, она любит того, кто доставляет ей наслаждение, она кричит, что она любит его, просит сделать это, все равно ведь они не знают друг друга, ни он ее, ни она его.
Она все еще кричит, когда он уже отстранился.
Она замолчала.
Он прячется у стены рядом с дверью. Он говорит:
— Меня нужно оставить, это бесполезно, я никогда не смогу.
Она ложится ничком на пол. Она кричит от гнева, еле сдерживаясь, чтобы не ударить его, потом смолкает, плачет. Засыпает. Он подходит к ней. Будит ее, он просит сказать ему, что она думает о том, что случилось. Она думает, что им уже слишком поздно расставаться.
Затем отворачивается. Он возвращается к стене. Она говорит:
— Может быть, любовь бывает такой ужасной.
Она спит, закрывшись черным платком, до наступления дня.
На следующий вечер она идет к стене. И снова спит всю ночь. Он не будит ее. Не говорит с ней. Она уходит на рассвете. Простыни сложены. Свет не выключен. Он спит, он не слышал, как она ушла.
Он просыпается. Внезапно ему становится страшно от мысли, что его бросили.
Начинается гроза. Он так и остается в комнате, в круге света от люстры.
Вечером она не приходит. Время, когда она обычно появляется, уже прошло. Он ждет, думая, что собственными руками убьет ее, когда она вернется.
Она приходит посреди ночи, очень поздно, почти на рассвете. Она говорит, что опоздала из-за грозы. Потом идет к стене со стороны моря, на свое обычное место. Она, наверно, думает, что он не спит. Бросает одежду на пол, ложится, поворачивается к стене. И сразу же засыпает.
Когда она уже уснула, он начинает разговаривать с ней. Он говорит, что прогонит ее до назначенного срока. Кажется, что она его не слышит. Она ничего больше не слышит.
Он плачет.
Он плачет, только когда она здесь, в его собственном доме, который она захватила. Он плачет только тогда, когда она здесь, в то время как он бы хотел, чтобы она была здесь, лишь когда он прикажет. Слезы быстро теряют всякую причину, так же как и сон. Он плачет, она спит. Иногда, просыпаясь, она тоже начинает плакать, но совсем тихо.
Когда она засыпала, укрывшись простынями, возможно, у него возникало желание воспользоваться этой женщиной, проникнуть в нее, чтобы узнать, что произойдет, войти в нее, ощутить тепло ее крови, испытать незаконное, недостойное наслаждение. Но чтобы это сделать, нужно, чтобы она была мертва, а он забыл убить ее.
Он говорит, что она солгала, объясняя, почему опоздала. Это слово все время вертится у него на языке: ложь. Доказательство тому, что она сказала неправду, — ее сон. Он говорит, а она спит, — она лжет, как и все остальные женщины. Она не просыпается.
Он кричит: завтра она навсегда уйдет отсюда. Он хочет покоя. У него есть другие занятия, кроме как быть тюремщиком в собственном доме. Он закроет дверь, и она больше не придет сюда.
Он выключит свет, чтобы она думала, что здесь никого нет. Он скажет ей: не стоит больше приходить, никогда.
Он закрывает глаза. Прислушивается к тишине, всматривается в темноту. Света под дверью не видно. Она стучится, он не отвечает, тогда она кричит, чтобы он открыл. Она не знает его имени, она просит, чтобы ей открыли дверь. Это я, откройте. Он может представить ее одну в городе или среди людей, которые гуляют по пляжу, он уже представлял, как она идет сюда в темноте через этот пляж. Но он не может представить ее перед закрытой дверью. Она тут же все поймет. Поймет, что дверь заперта изнутри и что это обман. Она тут же обо всем догадается, когда увидит, что свет не горит.
Нет, он ошибается. Он начинает представлять все заново: она не будет кричать, она уйдет, не постучав в дверь, чтобы никогда больше не возвращаться. Если кто-то и сделает этот жест — убить, бросить навсегда, уйти, так это она. Глядя, как она спит, он внезапно понимает: она из тех людей, которые никогда не возвращаются, потому что она верит в то, что ей говорят. Точно так же, как она верит, что спит.
Он спит долго. Когда он просыпается, уже позднее утро. Все залито солнцем. Оно проникает в комнату, пена его лучей, сверкающих как сталь, просачивается сквозь дверные щели.
Она уже ушла.
Внезапно к горлу подступает тошнотворная слабость. Он сам накликал эту беду. Он знает, как это делается.
Он выключает свет. Ложится на пол, то засыпает, то просыпается, не вставая, чтобы поесть. Никуда не уходит из комнаты. Охраняет ее и свое одиночество.
Когда приближается час ее прихода, он думает о том, что она должна уйти, но решив это сама, она сама должна понять, что он никогда не сможет ей ничего приказать.
Он хотел бы сейчас с кем-нибудь поговорить. Но никого рядом нет, ее нет, чтобы поговорить с ней. По комнате разливается страдание, заполняет голову, овладевает руками, лишает сил и — смягчает одиночество, принуждая его оставаться здесь и думать, что он, может быть, скоро умрет.
У стены лежат сложенные простыни. Она оставила их на полу, как это сделала бы какая-нибудь гостья. Он раскладывает их и накрывается ими: он вдруг начинает мерзнуть.
Вечером она стучится в дверь, оставленную открытой.
О героях этой истории ничего не будет известно, говорит актер, ни кто они такие, ни почему они такие.
Временами они подолгу будут предоставлены сами себе. Вокруг них в сумраке будут безмолвно стоять другие актеры, они же вдвоем, оглушенные тишиной, останутся в ярком свете.
Часто она спит. Он смотрит на нее. Порой во сне их руки соприкасаются, чтобы тут же отпрянуть в сторону.
Они будут ослеплены светом, голые, с обнаженными чреслами, два ничего не видящих существа, застигнутых врасплох.
В течение последующих ночей между ними ничего не происходит, они просто спят. Все идет к забвению событий этого лета.
Иногда, в рассеянности, их тела сближаются, касаются друг друга, они едва просыпаются и тут же опять засыпают. Когда они касаются друг друга, их тела замирают. И так продолжается, пока один из них не отвернется и не отодвинется. Но не происходит ничего ясного. По-прежнему ни взгляда. Ни слова.
Иногда они говорят друг с другом. То, что они говорят, не имеет никакого отношения к тому, что происходит в комнате, кроме того что о комнате они ничего не говорят.
Иногда она отворачивается, как будто защищаясь, то от крика животного, то от ветра, стучащего в дверь, то от его накрашенного рта, от нежности его взгляда. Каждый раз она вновь засыпает. Иногда, ближе к рассвету, она засыпает очень глубоко. Ее дыхание едва слышно. Иногда кажется, что рядом уснувший зверь.
Утром он слышит, как она уходит. Но тоже едва. Он не шевелится. Можно подумать, что его тоже настигает это, непосильное утреннее отсутствие. Она же уходит, как если бы он спал на самом деле.
Будто больше ничего не происходит, кроме этой лжи.
Она приходит вместе с ночью в условленный час и обнаженная, голая ложится в свете люстры на белые простыни.
Она похожа на мертвую, чье лицо закрыто черным шелком. Так он думает, когда у него плохое настроение.
Наверно, еще ночь. Снаружи беспросветно темно. Он ходит вокруг ее белых простыней.
Море подошло к самому дому. Должно быть, скоро утро. Бессонное море за стеной совсем рядом. Это его медленный шум, приносящий смерть.
Она открыла глаза.
Они не смотрят друг на друга.
Так продолжается вот уже несколько ночей. Никак нельзя определить, что они переживают в этот момент. Никакого выхода, чтобы избежать страдания, не существует.
Она спит. Он плачет.
Он оплакивает тот образ из далекой летней ночи. Ему нужна именно она, именно ее присутствие рядом с ним, чтобы оплакивать молодого иностранца с голубыми глазами, черными волосами.
Без нее этот образ был бы пустым и бесплодным, иссушил бы его сердце, его желание.
Он не видел его тела. Он видел только, что молодой иностранец был одет во все белое.
Он был бледен, он приехал с Севера, думает он, из тайной страны.
Высокий.
Он не слышал, какой у него голос. Он замирает. И вновь проходит путь от парка к отелю.
Закрыв глаза, он слушает тишину. Он слышит крик. Как и прежде, он не различает в нем никакого слова, никакого смысла. Когда он открывает глаза, уже слишком поздно, человек с голубыми глазами приближается в тишине к открытому окну.
