Маргарита Меклина - Моя преступная связь с искусством
двое круглых, с глупыми лицами, вылупивших цифры-гляделки настенных часов («эти, чтобы замерять схватки в кровати, а эти — на кухне»)
поносного, поношенного цвета вязаные, восточного вида остроносые тапочки, служившие верой и правдой какой-нибудь пожилой китаянке («наденешь в роддом»)
четыре виниловых сумки для памперсов («одну на каждый день, а три другие сгодятся»)
покрытую крышечкой кружечку, необходимую для размачивания сушеных абрикосов и фиг, которые затем должны пройти через три круга не ада, но блендера («отец, покажи!»).
И отец снова и снова жал на ракетную кнопку. Вымуштрованно отмерял, отсыпал, заливал, нажимал. Пробовать ему не давали («ты здоров как бык — витамины не для тебя!»).
Затем, повинуясь указаниям матери, отец продемонстрировал приобретенное в Китай-городке приспособление для массажа ступней.
Последними были медведи.
Мать доставала их одного за другим из мешка.
Черного медведя с коричневыми пятнами лап,
Розового медведя с умильной, расплывшейся мордой
Медведя с медведихой, соединенных пухлым, красным матерчатым сердцем с надписью «Счастливого Валентинова дня!»
Медведя-авиатора в кожаной куртке и крагах
Медведя без определенных занятий
Желтого, мягкого как пух или облако, медведя с бантом.
Муж содрогнулся.
Мать удивленно воскликнула:
— Ты же сказал, что пусть вместо кукол играет в медведей! — и с немеряными энергией и энтузиазмом принялась показывать главный трофей:
— Ну здравствуй, Теддя! — нажимая одетому в теплую фуфайку медведю на толстую лапу, говорила она.
— Я хочу похудеть, — медвежьим механическим голосом отвечал он.
— Здравствуй, Теддя! — настаивала она, не зная английского и вместо приложенных к медведю списку вопросов повторяя написанные у него на фуфайке слова.
Медведь заученно отвечал:
— Не вздумай погасить свет.
— Здравствуй, Теддя! — до посинения нажимая на лапу, наступала она.
— За это должен ответить кто-то другой, — урчал он.
— Здравствуй, Теддя! — не уставала она.
— Мне что-то не спится, — по-взрослому Теддя вздыхал.
— Здравствуй, Теддя! — ликующе твердила она, обхватив «Тедю» и поднося его поближе к мужу Ирены.
— Пожалуйста, извини! — рычал медведь граммофонным, громким, хорошо поставленным голосом, и тогда муж Ирены отворачивался, скрывая лицо.
— Здравствуй, Теддя! — приходя в восторг от оживленного контакта с неодушевленным медведем, продолжала она.
Слова текли из медведя рекой:
— Я боюсь тебя. О чем ты думаешь? Кто это? Почему на тебе голубая рубашка? Ты любопытна. Я очень расстроен. Мне стыдно. Это надо убрать. Мне плохо, я заболел. По-моему, ты не права. Пора мне тебя наказать.
Как только за родителями явилась сестра (она отвезла их домой на машине), муж взглянул на Ирену.
— Пойдем на свежий воздух. Боже мой! Я чуть с ума не сошел.
Они вышли на улицу. Ирена в мужниной просторной рубахе шла впереди; раздобревший за девять месяцев муж отставал (непомерный аппетит у него, как он объяснял, появлялся от стресса).
Сказал, заметив у дороги брошенный принтер:
— И куда все подевалось… где золотые скрижали, крутоногая мебель, нежная роспись… Принтеры, телевизоры, тостеры… через год после покупки все летит в мусорный ящик, в тартарары!
Ирена спросила, одновременно пытаясь определить, барахтается ли кто-то в «коробочке с маком» (она была так озабочена неродившейся дочерью, что едва живот замирал, барабанила по нему пальцами, будто подзывая рыбок в аквариуме: Маргалит, Маргалит, шевельнись!):
— А что моя мать? Неужели на ее плюшкинизм повлияло минималистское советское детство — она ведь в детдоме росла?
— Твоя мать — Энди Уорхол из города Оклэнда, — любуясь собственной мыслью, муж отвечал. Она выбирает самое уродливое, самое нелепое — и сериализует его. Одна-единственная бронзовая подставка для туалетной бумаги, лампа с красной шляпкой, как мухомор или навьюченный солонкой и перечницей чугунный осел — вещь незаметная. Когда их три или четыре — тут уже от них никуда не уйдешь.
— Или дружный коллектив из медведей! — Ирена со смехом прильнула к фонтанчику, попавшемуся на пути. Маргалит не подавала признаков жизни, и ей хотелось срочно оказаться дома и залечь на диван, предварительно выпив апельсиновый сок или чего-нибудь сладкого, и, прислушиваясь к тому, что происходит внутри, положить руку на драгоценный живот. Уже позже, после рождения сероглазой, серьезной, сосредоточенной Маргалит ей стало неловко за собственную бесцеремонность — как будто она стягивала одеяло с какого-нибудь занятого, знаменитого, хотя и престарелого, человека, но не для того, чтобы поинтересоваться его медалями и трудами, а чтоб убедиться, что он еще жив.
Ирена сказала:
— Забавно, что мать покупает свой ширпотреб в мексиканских и китайских лавчонках. Ведь эмигранты — это такой же бросовый ширпотребный товар. Во-первых, они все выглядят одинаково (как зонтики, тазики, тапочки, вазочки). Ну вот как китайцы выглядят все на одно лицо для белых людей. Во-вторых, их так много — и особенно это относится к нелегалам — что никто не в состоянии выучить их имена. Вонги, Рамиресы, Гонзалесы, Лопесы, Лиу… Раньше в какой-нибудь деревушке ты знал не только имя соседа, но и всех его предков. А теперь смотришь в эти затемненные, мрачные мексиканские лица и не знаешь, с кем говоришь. Их миллионы и они — как одноразовые, дешевые вещи — стоят копейки. Сегодня один (рабочий, повар, носильщик) — а завтра он не придет (может быть, его депортируют, а может, зарежут) и на его место встанет такой же другой.
Вернувшись с прогулки, Ирена нашла под столом оставленное родителями собрание книжек в пакетах. Просматривала рекламный листок («наши книжки для вашей малышки разовьют отзывчивость, социальные навыки, тактильную память») и отдирала прикрепленные матерью бирки-липучки:
книжка-картонка про глупого теленка
книжка-пищалка (чтобы извлечь писк, нажимайте на репку)
книжка-игрушка про мышку-норушку
книжка-подушка с царевной-лягушкой (стирать, когда загрязнится)
книжка-вырубка для вашего выродка
книжки-раскладушки (пусть ребенок «разложит» их сам).
А ближе к вечеру в различных закоулках квартиры Ирена обнаружила утконоса с измызганным ценником (мать, купившая его в «трифте»,[5] пыталась всеми силами показать, что он только что прибыл с игрушечной фабрики); безразмерную кофту с надписью «Мой Халуин», которую нерожденная внучка сможет носить лишь лет через пять, а также очередную порцию разношерстных в буквальном смысле медведей, один из которых — с умильной синтетической мордой и захватанным в комиссионке сероватым хвостом — неприятно был похож на кота.
Вооружившись шваброй, Ирена, сжав зубы, принялась выметать меховые трупики из углов, заодно зацепляя свалявшуюся, сиреневатую пыль. Подобрала на полу в кухне полиэтиленовый липкий мешок и принялась загонять в него, будто шайбы, игрушки. Проигрывала в голове диалог с матерью и усмехалась:
— Я их в кучу сметала — а они протестовали пища.
Когда год назад мать узнала о выкинутом семействе слонят, которых она, подобрав на помойке, вымывала с мылом в тазу, как детей, ее голос, наполнившись слезами, сорвался на крик.
Запыхавшись от усталости, Ирена поставила швабру за холодильник (швабра тут же упала) и заметила на груди темные влажные пятна. Подошла к зеркалу в ванной. Расстегнула пуговицы на мужской желтой рубашке и с любопытством уставилась на себя. В зеркале висели неправдоподобно большие, набухшие груди. На кончиках обеих грудей накапливалась светлая жидкость, которая затем обращалась продолговатыми каплями.
Перевернутые сосуды с нежно-коричневыми, замшевыми атласными горлами, наконечники стрел. На болтающихся в воздухе, оканчивающих грудь заострениях образовывалась серебристая жидкость и, отрываясь от них, падала в раковину.
Завороженная, Ирена стояла столбом.
Так проходило ее осознание материнства.
Женская грудь — и из груди капает молоко, как слеза.
* * *Муж Ирены позвонил свекрови из госпитальной палаты. Трубку взял говорящий по-английски отец.
— Переведите, пожалуйста, Ирене нужно переливание крови, а все, что покрыла страховка, уже израсходовано. Ваша жена упоминала питание для второй группы — а у Ирены тоже вторая — нужно срочно приехать и сдать.
— Сейчас я спрошу у нее, — ответил отец и провалился в глубины квартиры. Потом вынырнул:
— Мать хочет с ней лично…
— Вашей дочери очень плохо сейчас, ей только что влили кровь донора и врачи говорят, нужно еще…
— Ну вот она тут хочет что-то сказать, трубку рвет у меня…
Муж включил спикер.
