Софья Ролдугина - Кофе с привкусом вишни

Я коротко изложила его размышления о причинах, побудивших дядю Рейвена столь жестоко обойтись со мною, и затем рассказала о решении, которое мы нашли. Эллис рассмеялся:

— Да уж, только стайки прелестных леди в роли политической оппозиции маркизу и не хватало. Попросите свою приятельницу, герцогиню Дагвортскую, послать увещевательное письмо на розовой бумаге, пропитанной розовой эссенцией с розовым… с розовыми… А розовые чернила бывают, Виржиния?

— Нет, но можно развести красные, — всерьёз задумалась я.

— Лучше не надо, — усмехнулся Эллис. — Слишком похоже на завуалированную угрозу. Что ж, действуйте. Я предупредил старину Хоупсона, кстати. Если на него станут давить "осы", он просто ушлёт меня на месяц-другой в провинцию, якобы в наказание, а потом вернёт. Хоть отдохну немного… Ну, до встречи. Пойду-ка я расшевелю наших ребят и попытаюсь проникнуть в дом к Шелли. Время не ждёт.

Уже на пороге я спохватилась и вспомнила о странном поведении Мэдди, которая, к слову, так и не спустилась, чтобы проводить гостя.

Эллис, против ожиданий, не стал отмалчиваться и отшучиваться. Он посмотрел серьёзно исподлобья и спросил:

— Вы действительно хотите знать?

— Разумеется, — с достоинством кивнула я.

Детектив вздохнул, надвинул кепи на самый лоб и предусмотрительно отступил на ступеньку ниже, под ледяную морось, точно его кто-то собирался преследовать.

— В тот день Мадлен зашла ко мне, когда, как она думала, я спал, — произнёс он негромко. — И поцеловала.

Только гордость многих поколений Валтеров не позволила мне охнуть, вцепиться в дверной косяк, изумлённо округлить глаза или сделать ещё что-то в подобном духе. Но, полагаю, мысли всё равно были написаны на лице, потому что Эллис хмыкнул виновато.

— Вы говорите, "как она думала"…

— А я не спал.

— И что же? — Голос у меня предательски дрогнул.

— Я открыл глаза и посмотрел на неё. Хорошего дня, Виржиния, — добавил он и, соскочив с последней ступени, быстрым шагом направился вниз по улице, на ходу поднимая воротник.

Сказать, что Эллис меня задел — всё равно что назвать легендарный Июльский шторм, сорвавший крышу с Адмиралтейства, лёгким бризом. И вовсе не из-за смелости Мадлен. Видят Небеса, я сама позволяла Лайзо много лишнего, и это несмотря на строгое воспитание в пансионе и обязывающий статус. Она же росла без родителей, скиталась на улице, долго работала в театре, а подмостки — отнюдь не оплот нравственности. У неё сильный характер, а упорства хватит на двоих. Если детектив считает, что взгляда глаза в глаза и минутной неловкости достаточно, чтобы охладить любовный пыл и избавиться от романтических чувств, то его ждёт разочарование…

Нет, глубокий отклик вызывало нечто иное.

Когда-то Эллис обмолвился, что девять — или уже десять? — лет назад он вынужден был отправить свою невесту на виселицу за несколько дней до свадьбы. Прошёл не просто через потерю близкого человека, но через предательство и муки выбора. Даже в то время законы Аксонской Империи были не столь строги, как, к примеру, полвека назад. Если девицу казнили, значит, она совершила нечто из ряда вон выходящее; смертью каралась кровь на руках, а не кража или мошенничество. И детективу пришлось решать, что важнее — любовь или долг.

Чувства Мэдди всё усложняли. Точнее, не сами чувства, а её характер и обстоятельства жизни.

Будь она обычной девушкой, робкой и скромной, то дальше ни к чему не обязывающих взглядов дело бы не зашло. Будь она даже смелой, горячей, но кристально чистой, Эллис мог бы сдаться на милость победительницы и позволить себе стать счастливым. Но Мадлен и предавала, и лгала. Пусть бы и раскаивалась потом, но говорят ведь, что пятна на репутации — единственные, которые не выкипятишь, не отбелишь, слишком уж деликатная материя.

Я решила верить Мэдди, несмотря ни на что, приняла её как подругу.

Детектив же, обычно такой разумный и предусмотрительный, оказался ослеплён собственным прошлым… и, возможно, страхом повторения?

Когда-то давно — в иной жизни, кажется — Абигейл рассказывала мне о проклятии, которое-де обрушилось на замок Дагворт, о фамильном призраке и прочей ерунде в подобном духе. Некоторые люди после череды бед начинали считать таким проклятием уже себя. Если у мужчины погибают от болезни или несчастного случая две супруги, то он крепко задумается перед третьим браком — разумеется, речь идёт о джентльмене, а не о негодяе или бесчувственном чурбане… Уж не возомнил ли Эллис себя "проклятым"? Не потому ли открыл глаза?

И поняла ли Мэдди, что им двигало, или придумала иное, унизительное для неё объяснение?

"Нам нужно поговорить, — решила я. — Но не сейчас, естественно, иначе она снова увильнёт от ответа".

Это казалось вполне разумным решением, тем более что у меня оставались ещё более срочные дела в списке. Да и вмешательство в чужие любовные терзания редко для кого заканчиваются хорошо: как правило, доброхота записывают в виноватые, чем бы ни обернулось дело — словом, нужно действовать крайне аккуратно и осмотрительно.

Оглядев напоследок полупустой зал, я поднялась наверх, в комнату, которая служила Мэдди гостиной. Там, в ящике стола, был запасной письменный прибор, несколько листов хорошей бумаги, конверты и сургуч. Оставалось достать небольшую личную печать из ридикюля — и можно приступать к работе.

Давно мы не встречались по-дружески с леди Абигейл, леди Клэймор и леди Вайтберри — непростительно давно, я бы сказала. Надеюсь, они будут рады получить от меня весточку…

Письма разлетелись по Бромли в тот же день. Вскоре пришёл ответ от герцогини Дагвортской: она предлагала навестить её в ближайшее время.

"…На Сошествие мне преподнесли необычный подарок, — писала она. — Не стану даже намекать, чтобы не испортить впечатления. Но предположу, что нашей дорогой леди Клэймор он доставит больше удовольствия, чем вам. К слову, что слышно о редком сорте чая с чудесными розовыми цветами? Думаю, он стал бы украшением вечера…"

Я смутно припоминала, что ещё осенью обещала подарить Абигейл необычный чжанский чай с лотосом. В сухом виде он походил на плотно сжатый, накрепко связанный пучок травы, но в кипящей воде превращался в цветок. Настой имел терпкий вкус с фруктовыми нотами и нежный экзотический аромат. В "Старом гнезде", увы, диковинка не прижилась, потому что имело смысл заваривать её только в прозрачной посуде, а гости предпочитали для чаепития фарфор стеклу и даже хрусталю. А вот в коллекции герцогини Дагвортской, насколько мне помнилось, был один любопытный экземпляр — пузатый кофейник из анцианского стекла, привезённый из Серениссимы.

Судя по письму, герцогиня собиралась устроить что-то вроде небольшого званого вечера для крайне узкого круга, но зато пригласить музыкантов, а также развлечь нас некой "диковинкой" — подарком на Сошествие.

Звучит привлекательно.

Что ж, значит, нужно достать из запасов шкатулку с чжанским чаем и взять с собой, когда отправлюсь в гости к Абигейл — вместе с ворохом последних бромлинских слухов, которые завсегдатаи неизменно приносят в "Старое гнездо".

Оставалось ещё кое-что важное — дело Эллиса. Хотя он и отказался вежливо от моей помощи — или, вернее сказать, мягко отстранил меня, сперва поманив загадкой, — я не собиралась сдаваться. Напротив, появился азарт. В голове постоянно вертелись мысли, как можно обойти и запрет дяди Рэйвена, и завуалированную просьбу детектива "не лезть в расследование".

Только бы Абигейл согласилась помочь!

Письмо от герцогини пришло днём, а прочитала я его только вечером, вернувшись домой. Ответ хотела набросать следующим утром, в кофейне, но не успела: ко мне поднялась Мэдди и сообщила, что в зале меня кое-кто ждёт.

Каскад волос цвета яблоневого мёда, немодная изящная шляпка, платье холодного синего оттенка с серой отделкой, неизменный серебряный лорнет…

— Леди Клэймор, какой сюрприз!

— Леди Виржиния, — улыбнулась она, поднимаясь. — Вижу, у вас новая картина? — и она указала на небольшую пастель в раме из светлого дерева, размещённую между окнами.

— Да, подарок небезызвестного Эрвина Калле. Или лучше сказать — "прославленного"? — пошутила я, и Глэдис рассмеялась: конечно, она прекрасно знала, как любит величать себя этот невероятно талантливый художник со своеобразными манерами.

Мадлен принесла ей кофе "для леди" и несколько маленьких орехово-инжирных пирожных на тарелке — за счёт заведения, разумеется. Поначалу говорили о рутинных вещах, о скверной аксонской погоде и новых вывертах моды; беседа текла мягко и неспешно, как переливаются густые сливки из одного кувшина в другой. И лишь отдав должное этикету и традициям, Глэдис отложила лорнет, слегка наклонилась ко мне и произнесла, понизив голос: