Вильям Козлов - Время любить
— …Ты меня слышишь? — дошли до него слова Марии. Ее голос журчал рядом, будто лесной хрустальный ручеек. Это только здесь, в Андреевке, воспоминания так обступают его, что даже не понял, о чем Мария толкует!..
— Я не слышу тебя, — с улыбкой признался он. — Прости.
— Я спросила тебя, почему ты Абросимов, а твой родной отец — Казаков.
Значит, все-таки уловил смысл ее вопроса… Только ответил не ей, а себе самому…
— Два писателя с одинаковой фамилией…
— Ты собираешься стать писателем?
— Пока я, Маша, всего-навсего шофер Климовской заготконторы «Рога и копыта».
— Тебе покоя не дают лавры Остапа Бендера? — подковырнула она.
— Остап Бендер — мой шеф, — улыбнулся Андрей. — А я на подхвате.
— Это и будет началом твоего писательского пути? — серьезно спросила она.
— Кто знает, где начало, а где конец?
— Лермонтов в твоем возрасте был известным в России поэтом, — поддела Мария.
— Я ведь собираюсь прозу писать, — ответил Андрей. — Настоящий прозаик — это мудрый старый ворон, который триста лет живет и творит до глубокой старости…
— Насчет шофера ты пошутил? — спросила Мария.
— На два месяца завербовался в заготконтору, — сказал Андрей. — Понимаешь, им нужен шофер как раз на этот самый «газон», на котором мы сюда лихо прикатили. Такая выпала мне возможность поездить по району, побывать в самых отдаленных деревнях… Мог я отказаться? И знаешь, кто будет у меня начальником? Околыч!
— Я такой фамилии никогда не слышала…
— Я даже не знаю, фамилия ли это, — продолжал Андрей. — Просто его все зовут Околычем. Колоритнейшая личность: огромный, толстый, как цистерна, и сразу берет быка за рога. Знаешь, что он мне сказал? «Андрюша, зарплата — это чепуха! Ты каждый день будешь получать в клюв по червонцу, только во всем, милай, слушайся меня и поменьше суй нос туда, куда тебя не спрашивают. Усек?» Я ответил: «Да, усек». Представляешь, за два месяца я заработаю кроме зарплаты шестьсот рублей!
— Не из своего же кармана он будет тебе по десять рублей в этот… клюв давать?
— Меня это тоже здорово заинтриговало! — рассмеялся Андрей. — Деньги ведь не манна, с неба не падают. В общем, я прикинулся желторотым птенцом…
— С раскрытым клювом, — вставила Мария.
— Я много читал и слышал о любителях наживы, но в глаза ни одного еще не видел… Уж не сам ли господь бог послал мне Околыча? Может, он для меня — находка? Такую статью про него накатаю!..
— Ну вот, человек тебя собирается облагодетельствовать, а ты уже ему яму роешь…
— Я — журналист, — сказал Андрей. — И яму я вырою, если все будет так, как я предполагаю, не Околычу, а этому отвратительному явлению в нашей жизни…
— Явление или видение Андрею Абросимову… — рассмеялась девушка. — А вам помощник не нужен? Я бы тоже поездила с тобой и Околычем. И полюбовалась бы на это явление.
— Вот тебя бы он уж точно не зачислил в свою команду!
— Почему? Мне ведь в клюв ничего не надо. Я буду на общественных началах.
— Твои глаза, Мария, будут смущать его, если вообще возможно эту гору мяса и жира чем-либо смутить.
— И что же, мы два месяца с тобой не увидимся? — погрустнела девушка.
— При таких заработках я к тебе на самолете буду на выходные прилетать, — беспечно заметил Андрей.
— Да нет, твой Околыч запряжет тебя и на выходные, — сказала она.
— Ты так думаешь?
— Вот увидишь.
Подходя к дому, они увидели у ворот светло-бежевую «Волгу» с московским номером.
— Дядя Павел приехал, — сказал Андрей.
— Тут все его вспоминали… Кто он такой?
— Абросимов, — улыбнулся Андрей — Хранитель семейных традиций. Он всегда в этот день приезжает в Андреевку.
Павел Дмитриевич встретил их у калитки, расцеловался с племянником, галантно поцеловал руку Марии. Он ничего не спросил, но бросил на Андрея выразительный взгляд: дескать, подруга у тебя, великолепная! Высокий, в хорошо сшитом светло-сером костюме, белой рубашке с галстуком он выглядел очень представительно. Густые серебряные волосы на крупной голове, чисто выбритые загорелые щеки чуть отливали синевой.
— Один ты, Андрюша, в нашу абросимовскую породу вышел, остальные что-то все ростом мелковаты, — улыбаясь, густым голосом заговорил Павел Дмитриевич.
И действительно, дядя и племянник были почти одного роста, пожалуй, самые высокие здесь. Павел Дмитриевич склонен к полноте, хотя живот и не особенно заметен, а Андрей — узкобедрый, тонкий в талии, лишь в широких плечах да выпуклой груди ощущалась большая физическая сила. Крупное лицо у него продолговатое, серые глаза удлиненные, как у отца, абросимовский прямой широкий кос, густые темно-русые волосы.
— Появился тут у нас один акселерат, — сказал Андрей. — Генкин сынишка… Сашка Казаков!
— Покажите мне его! — загремел Павел Дмитриевич, оглядывая собравшихся во дворе родичей.
— Укатил куда-то на мотороллере, — сообщила тоненькая синеглазая Таня, двоюродная сестра Андрея, приехавшая из Калуги. Тане шестнадцать лет, у нее тонкие черты лица, белозубая улыбка, ямочки на розовых щеках.
— А ты кто, такая раскосая? — улыбаясь, спросил Павел Дмитриевич, глядя на невысокую полную блондинку с восточным разрезом светлых глаз и выпуклыми скулами. — Вроде бы азиатов в нашем роду не было.
— Эх, Паша! — засмеялась Нина Григорьевна. — Ты же Ольгу на руках носил тут двадцать лет назад.
— Я совсем забыл, что у тебя муж татарин!
— Не татарин, а узбек, — сказала Оля.
— Подождите… у нас, я смотрю, все национальности перемешались: у тебя муж узбек, а у моей Лариски — грузин, у Гали, по-моему, украинец…
— Все быстро к столу! — позвала с крыльца Галина Федоровна. — Взрослые — в большую комнату, дети — на кухню!
Черноглазая Галя спросила сестру:
— А мне куда идти — в большую комнату или на кухню?
Четырнадцатилетняя девочка была выше своей шестнадцатилетней сестры почти на голову.
— В кино со мной ходишь на сеансы для взрослых? — сказала Таня. — Пойдем в комнату!
Андрей с Машей задержались во дворе. В этот момент послышался треск мотора, и к калитке подкатил на сером запыленном мотороллере Саша.
— Не опоздал? — глазея на «Волгу», спросил он Андрея. — Дядя Павел приехал?
— Иди, он на тебя хочет посмотреть, — сказал Андрей.
Саша провел ладонью по сверкающей дверце «Волги», уселся на мотороллер.
— Там и так народу много, — сказал он. — Я потом поем.
Крутнул откидную рукоятку стартера и, поднимая желтую пыль на дороге, снова куда-то укатил.
— Твой дядя, наверно, академик? — спросила Мария. — Такой представительный.
— Да нет, он заместитель министра, — ответил Андрей.
— Андрюша, тут собрались все свои, мне как-то неудобно, — сказала девушка.
— А разве ты чужая? — засмеялся он и, обняв ее за плечи, повел к крыльцу.
Послышался нарастающий металлический шум — мимо станции без остановки прогрохотал товарняк. Утих вдали железный грохот, отстучали колеса по рельсам, скрылся дежурный в станционном помещении, а две высоченные сосны на лужайке кивали друг другу заостренными зелеными головами, будто о чем-то беседуя.
3
«Волга» осторожно выползла из зеленого лесного тоннеля на большую лужайку, в центре которой выделялась крытая березовыми жердинами землянка. К ней вела примятая травяная тропинка. Лужайку окаймлял негустой кустарник, за ним угадывалось большое, розовое в эту пору от цветов болото. Сразу несколько коршунов парили над ним. Павел Дмитриевич заглушил мотор, вылез из машины, вслед за ним выбрался Вадим Федорович. Некоторое время они молча стояли рядом, глядя на болото, над которым веером раскинулись высокие перистые облака. С болота плыл хмельной запах багульника. Посвистывали синие пищухи, тренькали синицы. Они то и дело пролетали над лужайкой с насекомыми в маленьких клювах. Наверное, вылупились птенцы, вот и таскают им корм. Вершины огромных сосен мерно шумели, иногда раздавался негромкий треск.
— Помнишь, так же трещало над головой ночами и тогда? — сказал Вадим Федорович. — Осенью как зарядит дождь, заберешься в землянку, ляжешь на нары и слушаешь стук капель и треск старых ветвей в лесу.
— Хочешь, покажу тебе осколок в сосне? — взглянул на него Павел Дмитриевич. — Сколько лет прошло, а он торчит в ране…
— Сорок лет…
— А ребята молодцы, поддерживают здесь порядок, — заметил Павел Дмитриевич. — Посмотри, даже ржавый штык воткнут в ствол, а на нем — немецкая каска!
— Далековато от Андреевки, — сказал Вадим Федорович. — По дороге видно, что редко сюда наведываются.
— Я разговорился с молодежью вчера вечером, — стал рассказывать Павел Дмитриевич. — Не очень-то их интересует война. Все больше расспрашивали про последний московский фестиваль, про театры, известных артистов. А война для них — это уже история.
