Раймон Кено - Упражнения в стиле

Небрежно 

Сажусь в автобус.

— До ворот Шамперре едете?

— Что, читать не умеете?

— Простите.

Он теребит мои талончики на своем животе.

— Вот вам.

— Спасибо.

Осматриваюсь.

— Послушайте-ка, вы.

Вокруг его шляпы что-то вроде шнурка.

— Поосторожней не можете?

У него очень длинная шея.

— Да что же это такое, послушайте-ка, вы!

Вот он бежит на свободное место.

— Ну и ну.

Это уже я сам себе сказал.

 Сажусь в автобус.

— До площади Контрэскарп едете?

— Что, читать не умеете?

— Простите.

Закрутилась его шарманка, и под тихий недовольный мотив он вернул мне мои талончики.

— Вот вам.

— Спасибо.

Проезжаем мимо вокзала Сен-Лазар.

— Смотри-ка, тип, которого мы только что видели.

Прислушиваюсь.

— Пришил бы ты еще одну пуговицу к плащу.

Он показывает ему где.

— У твоего плаща слишком большой вырез.

Да, действительно.

— Ну и ну.

Это уже я сам себе сказал.

Пристрастно 

После чрезмерного ожидания автобус наконец вывернул из-за угла и остановился у тротуара. Несколько человек вышло, несколько других вошло; среди последних был и я. Втиснулись на площадку, кондуктор яростно дернул за шнур, и транспортное средство отъехало. Отрывая из книжечки нужное количество талонов, которые должен прокомпостировать человек с ящиком на животе, я принялся рассматривать соседних пассажиров. Одни соседи. Ни одной женщины. А раз так, то какой интерес рассматривать? Вскоре обнаружил то, что можно было бы назвать сливками окружающего меня грязноватого общества: парень лет двадцати с маленькой головой на длинной шее, большой шляпой на маленькой голове и маленькой кокетливой плетеной тесемкой вокруг большой шляпы.

Какой жалкий тип, подумал я.

Но тип был не просто жалким, а еще и злобным. Посмел возмущаться и обвинять какого-то буржуа в том, что тот утюжит ему ноги при каждом перемещении входящих и выходящих пассажиров. Тот строго на него посмотрел, пытаясь в готовом репертуаре, проносимом через различные жизненные ситуации, найти суровую реплику, но, видимо, в тот день он запутался в своей картотеке. Что касается молодого человека, то, испугавшись возможной затрещины, он воспользовался внезапной пустотой сидячего места, бросился к нему и уселся.

Я вышел раньше, чем он, и не смог продолжать наблюдение за его поведением. Я уже пророчил ему забвение, когда через два часа из окна автобуса увидел его на тротуаре Римской площади, такого же жалкого, как и раньше.

Он ходил туда-сюда вместе с приятелем, должно быть его наставником по части элегантности, который с щегольским педантизмом советовал ему уменьшить разрез плаща, пришив к нему дополнительную пуговицу.

Какой жалкий тип, подумал я.

Затем мы, я и автобус, поехали дальше.

Сонет [3] 

Младой наглец стоял тут в шляпе со шнурком,С цыплячьей шеею, такой меланхоличной,Готовясь совершить свой ритуал привычный —В автобус влезть, хоть он в сей час набит битком.

Автобус «S» пришел, и вот юнец тотчасПроник в него, найдя местечко на площадке,Где неимущий люд теснится в беспорядке,Меж тем как богачи сидели развалясь.

Но вышеназванный наш молодой жираф,От давки в той толпе чувствительно страдая,Усесться смог, пред тем соседа обругав.

Когда ж он вышел, друг хотел ему внушить,Его пальто весьма пристрастно обсуждая,Что пуговицу бы неплохо перешить.

Обоняние [*] 

В этом полуденном автобусе S, не считая обычного запаха, а-а, бея, выгод, ежей, заик, кайл лемм, мен нео опер, сетей, уф! фейхоа, цэ-у, чая, шей, щей, эй, ню, присутствовала некая пахучесть длинной юношеской шеи, некое пованивание плетеной тесьмы, некая вонища злобы, некий трусливый и озадаченный шмон, настолько резкий, что, когда спустя два часа я проезжал мимо вокзала Сен-Лазар, я его вновь почувствовал и идентифицировал в косметически смоделированных и сфабрикованных ароматах, исходящих от неудачно пришитой пуговицы.

Вкус [*] 

У этого автобуса был определенный вкус. Даже странно, но это, несомненно, так. У каждого автобуса свой вкус. И не только на словах, так есть на самом деле. Стоит только попробовать. Итак, у этого автобуса — скажу прямо, маршрута S — был легкий вкус жареного арахиса; больше ничего говорить не буду. Площадка имела свой специфический привкус, привкус арахиса не только жаренного, но еще и раздавленного. В метре шестидесяти от вибрирующей плоскости любой гурман — но таких там не нашлось — мог бы, лизнув языком, ощутить нечто кисловато-солоноватое, а именно мужскую шею лет тридцати. На двадцать сантиметров выше искушенному нёбу представилась бы редкая возможность дегустировать горькое послевкусье плетеного шнурка. Затем мы отведали цикория с корицей укора, риса с сыром ссоры, саке (осадка на дне) досады, перцовки ярости и грога горечи.

Два часа спустя мы смогли насладиться десертом: пуговицей от плаща... Чем не засахаренная курага в рахате?

Осязание 

На ощупь автобусы — мягкие, если их зажать между ног и поглаживать двумя руками от головной до конечной части, от капота до задней площадки. Но когда оказываешься на этой площадке, то начинаешь ощущать что-то более грубое и твердое, а именно обшивку или поручень, а иногда что-то более округлое и упругое, а именно чью-нибудь задницу. Иногда их две, тогда все согласовывается во множественном числе. Еще можно ухватить кишкообразный и подвижный предмет, из которого вылетают идиотские звуки, или же приспособление с плетеными спиралями, более нежными, чем четки, более шелковистыми, чем колючая проволока, более бархатистыми, чем канат, и более тонкими, чем кабель. А еще можно потрогать пальцем человеческую тупость, слегка вязкую и клейкую по причине жары.

Затем, если подождать час или два перед ребристым вокзалом, можно сунуть свою жаркую руку в восхитительную прохладу одежной складки выше пуговицы, которая пришита совсем не на своем месте.

Зрение 

В общем, все продолговатое и зеленое с белой крышей и окошками. Окошки изобразить не всякому по силам. Площадка — бесцветная, если уж на то пошло, серовато-коричневатая. Полно изгибов и кривых, так сказать, целое скопление S. Но в полдень, в самый час пик, еще то переплетение! Чтобы все получилось, надо из магмы выделить светло-охристый прямоугольник, приделать к одному концу светло-охристый овал, а сверху пририсовать корзинищу в темно-охристых тонах, обмотанную витой да еще к тому же и запутанной тесьмой цвета земли и жженой сиены. Затем мазнем «утиным пометом»[*], чтобы представить бешенство, намалюем красный треугольник, чтобы выразить гнев, и прыснем зеленым, чтобы передать поднимающуюся желчь и дристающий испуг[*].

Потом подрисуем вот такой маленький симпатичный плащик голубовато-зеленого цвета, а вверху, точно над разрезом, тютелька в тютельку, маленькую симпатичную пуговку.

Слух 

Автобус S с гуденьем и ревом подъехал и проскрипел тормозами перед безмолвным тротуаром. Солнечная тарелка бемольно вызванивала полдень. Пешеходы, заунывные волынки, поочередно затянули свою песню. Некоторые голоса поднялись на полтона, и этого оказалось достаточно, чтобы они понеслись к поющим аркадам ворот Шамперре. Среди пыхтящих счастливчиков присутствовал эдакий кларнетище, которому трудные времена придали человеческую форму, а извращенность шляпника нахлобучила на кимвал причудливый инструмент, похожий на гитару, которая сплела свои струны, чтобы сделать из них пояс. Внезапно на фоне минорных аккордов ведущих пассажиров и подыгрывающих пассажирок, а также блеющих тремоло кондуктора грянула бурлескная какофония, в которой яростные пассажи контрабаса смешались со злобным визгом трубы и боязливым гудением фагота.

Затем после вздоха, после тишины — паузы и повторной паузы, — раздалась торжествующая мелодия пуговицы, переходящей на верхнюю октаву.

Телеграфично 

НАБИТЫЙ АВТОБУС ТЧК ЮНОША ДЛИННОЙ ШЕЕЙ ШЛЯПОЙ ПЛЕТЕНОЙ ТЕСЬМОЙ ОБРАЩАЕТСЯ НЕИЗВЕСТНОМУ ПАССАЖИРУ БЕЗ ЗАКОННОГО ОСНОВАНИЯ ТЧК ВОПРОС ПАЛЬЦАМ НОГАМ КОНТАКТ ПЯТКОЙ ЯКОБЫ СПЕЦИАЛЬНО ТЧК ЮНОША ПРЕРЫВАЕТ СПОР РАДИ СВОБОДНОГО МЕСТА ТЧК ДВА ЧАСА ДНЯ РИМСКАЯ ПЛОЩАДЬ ЮНОША СЛУШАЕТ СОВЕТЫ ОДЕЖДЫ ПРИЯТЕЛЯ ТЧК ПЕРЕСТАВИТЬ ПУГОВИЦУ ТЧК ОТПРАВЛЕНО ИЗ ПЛАНЕТНОЙ СИСТЕМЫ АРКТУРА