Мануэль Пуиг - Предательство Риты Хейворт

IV. Разговор Чоли с Митой. 1941 год

– Мита, мальчик у тебя – просто загляденье. Славный до невозможности.

– 

– Нет, уверяю тебя. Поди, подрос и подурнел, думала я, и лицо грубое стало, как у мужчины.

– 

– Вот и я того же боялась! Думала, обязательно подурнеет, ему ведь скоро восемь, а он все такой же славненький. «Мамочка, пойдем к Чоли, у которой дом с лестницей», в этом мерзком городишке ему моя лестница, верно, казалась как во дворце.

– 

– Бабушкин дом! он ведь гостил у бабушки и теток в Ла-Плате. Но я же не такая старая, как твоя бабушка, или старая? Смотришь, как растут дети, и невольно задумываешься о возрасте.

– 

– Помолодела лет на десять, потому что слежу за собой.

– 

– Ты права, дело не в этом. Он и не думал умирать так скоро.

– 

– Вот бы рассердился, что я крашу глаза и хожу с распущенными волосами. Все они сволочи.

– 

– Это тебе повезло, их ведь на тысячу один порядочный.

– 

– …Ты же ему ни в чем не перечишь. Я, как подумаю, что целых двенадцать лет прожила с этим подлецом, в отчаяние прихожу.

– 

– Только ради мальчика, а так двенадцать лет – коту под хвост.

– 

– А что в этом плохого – с утра болтать? Хауреги, бывало, и не слушал меня.

– 

– Битый час втолковывала ему, что испортила пиджак. Дырку прожгла, когда пятно выводила: он пиджак просит и собирался надеть в таком виде, не знал, что там дырка.

– 

– И как ты могла терпеть его ревность? Длинные рукава в летнюю жару, понятно, он-то никогда не посмотрит на другую, а вот Хауреги на всех женщин пялился. Он под конец был страшнее некуда, к пятидесяти годам.

– 

– Можно весь день ходить неприбранной, но к вечеру я сажала малыша за уроки, обязательно принимала ванну и переодевалась, а потом шла посидеть на балконе.

– 

– Тебе все равно, как ты выглядишь, потому что Берто не хочет, чтобы ты была слишком привлекательной.

– 

– Знаешь, что он у тебя домашний, сидит под боком на своем складе и оттуда ни на шаг, да и куда ему ходить в Вальехосе?

– 

– Нет, я больше тосковала в Буэнос-Айресе, на первых порах мерзко быть продавщицей, даже в заведении высшего разряда.

– Сколько ты там уже не была?

– 

– Ну а твоя мама?

– 

– Но его тоже в кино не затащишь, верно? В кино-то мог бы с тобой разок сходить.

– 

– Снотворное! Ты же училась, должна знать лучше моего. Вечно читать газету до поздней ночи, может, он от этого такой нервный, зачем ты его балуешь? не читай ему вслух газету! – чем зарабатывать столько денег и гробить себя, лучше бы сходил с тобой разок в кино, а то вечно ты одна с Тото таскаешься.

– 

– Зато на улице меня неприбранной не увидишь, конечно, тут нет интересных людей, с кем можно поговорить. А после, когда шла на кухню готовить ужин, я всегда переодевалась или повязывала голову косынкой и набрасывала халат, а то одежда портится и запах пристает. Стоило мне чуть принарядиться, он смеялся, как бы говорил «чего ради?».

– 

– Но в поездках ни один не мог удержаться, чтобы не сказать: «какая вы интересная, Чоли».

– 

– Интересная – чтобы люди думали: «кто она?»

– 

– Из-за теней на глазах, правда?

– 

– Такие ради мужчины готовы на что угодно, воруют, крадут драгоценности, на границе становятся контрабандистками, а шпионки? – и вряд ли все это из-за денег, кто-то их попросит, они и впутываются.

– 

– С тюрбаном. В темном тюрбане я такая загадочная, конечно, теперь я работаю агентом в «Голливуд косметике» и в моем распоряжении любая косметика даром, вожу с собой кучу бесплатных образцов, так что могу подбирать, что мне лучше подходит.

– 

– Такая, чтобы накраситься и быть элегантной.

– 

– При твоих скромных туалетах нельзя сильно краситься: твой тип – женщина с образованием. У каждой свой тип.

– 

– Нет, но если бы ты сказала, что ты в Вальехосе самая эффектная, я бы с тобой раздружилась.

– 

– Хорошо еще, что на этот раз я в Вальехосе проездом.

– 

– Их это бесит. Хотели посадить меня под замок, всю в трауре.

– 

– Правда? Просто я теперь понимаю в элегантности. И язык у меня подвешен, скажешь, нет? Хоть и не училась, да? Мы с тобой ладим, Мита, потому что ты независтливая, красишь одни губы и пудришься немного, но ты сама знаешь, эти местные никогда не любили нас за то, что мы чужачки.

– 

– У тебя свой дом. И Берто в двух шагах на складе, ты его не видишь, только когда ходишь в кино, с шести до восьми, достаточно тебе один раз вернуться с середины фильма, если что заподозришь, хотя не думаю, чтобы Берто тебе такую пакость устроил.

– 

– Что? Да стоит ему глазом повести, как любая из старых знакомых мигом прибежит, ты здешних тихонь не знаешь.

– 

– Когда я ему возразила, что ты училась и поэтому он должен всегда к тебе прислушиваться. Ах, как бы я хотела учиться!

– 

– Почему нельзя ему сказать?

– 

– Он против меня настроился с тех пор, как я защищала женщин, которые красятся.

– 

– Взяла мальчика в последнее воскресенье, что провела в Буэнос-Айресе. Ему пришлось захватить из школы учебник повторить географию, ты бы видела, как он знает карту Европы.

– 

– Мне так лучше, я ведь очень высокая, у меня тип американки.

– 

– В поездках.

– 

– Темные очки в белой оправе, а волосы осветленные под цвет меди и гладкие.

– 

– Шеф «Голливуд косметике». Говорить-де следует мало, держаться с достоинством, великолепно одеваться и не очень церемониться с клиентом.

– 

– «Берите пример с американки, которая приезжала из фирмы в прошлом году, она никому не доверяла» – еще бы, она все больше молчала, потому что по-испански почти не говорила. А я взяла это на вооружение, тем более у меня тип американки, и теперь ни с кем не церемонюсь.

– 

– В костюмах из недорогой чесучи, свободного покроя, типа спортивных, с туго затянутым красивым поясом, чтобы подчеркнуть талию, и волосы хорошенько расчесаны щеткой, кажется, вся копна прямо шелковая, и когда танцуешь в ночном кафе, откинешь голову, а волосы так и струятся водопадом на плечи, очень соблазнительно, а если едешь провожать кого-то в аэропорт, они развеваются на ветру, это всегда волнует. Ну и сохранять их шелковистыми тоже надо уметь, если никогда не мыть, станут жирные, а мыть часто, делаются сухие и секутся.

– 

– На лицо хороший слой крема и почти без румян (чем бледнее, тем интереснее), а на глаза побольше теней, чтобы взгляд был загадочный, и черная тушь на ресницы. Знаешь, мне идут все прически Мечи Ортис. Ни одна артистка мне так не нравится, из аргентинских.

– 

– Это надо видеть, какую прическу себе ни сделает, все ей идут. Представляю, до чего нахальный был у нее муж, она ведь вдова, а ты не знала?

– 

– С длинными волосами она бесподобна, длинные такие и спереди высоко зачесаны. Вот интересная женщина!

– 

– Это от страданий, и ведь чтобы сыграть такие сильные роли, ей, наверное, много в жизни пришлось пережить, видно, что у нее идет из души. Она в актрисы пошла, сразу как овдовела.

– 

– А в фильме, когда она влюбляется, прямо чувствуешь, как она умирает от любви к этому человеку, все ей нипочем, она жертвует всем, чтобы уехать с ним.

– 

– В Буэнос-Айресе их навалом, на часок поболтать, и все. Не знаю, смогла бы я, как она, но для этого надо влюбиться по-настоящему, безумно влюбиться. Я уже ничего не жду, понимаешь? Ничего.

– 

– Не могу.

– 

– Он всегда был красавец, киноартист.

– 

– Из деревни в город и обратно, но его никогда не видели с девушкой, вечно ходил один с каким-нибудь другом, с девушками не гулял. Но все равно то и дело разносился слух, что кто-то от него без ума и собирается покончить с собой или уйти в монастырь, даже из тех, у кого жених…

– 

– Он же у тебя на привязи – никуда не ходит и по горло в делах.

– 

– Не хочешь знать с кем, не буду говорить. Сколько лет прошло: я до свадьбы с Хауреги еще о чем-то мечтала.

– 

– Разница в годах. Но он меня тогда во всем ублажал: приедет, бывало, ко мне в Брагадо и каждый день водит в кафе, я там выпивала немного пива, а то братьям не нравилось, если я пила вермут. А Хауреги был большой молчун.

– 

– Что он станет рассказывать о своих делах, когда мы поженимся и сблизимся.

– 

– Я и губы-то почти не красила, ты меня понимаешь?

– 

– Зимой. Когда мы приехали в Вальехос, стояли безумные холода, у нас была печурка, так она едва нагревала комнату. До чего холодно было раздеваться! Хауреги только того и ждал, сразу набросился, а я стою, ничего не знаю, как ангелочек.

– 

– Ты при сестрах раздевалась?

– 

– Я ни разу.

– 

– Он до свадьбы всю меня трогал, но только под одеждой, другое дело, когда тебя без всего трогают. Так противно голой, сразу видны все дефекты.