Ромен Гари - Тюльпан
— Они выставят меня подыхать в Европу! — ужаснулся Тюльпан.
Утром новость о «Голодном крестовом походе, начатом молодым беглецом из Бухенвальда», появилась во всех газетах Гарлема, и ее тут же перепечатали основные издания Нью-Йорка. А на следующий день «Глас народа», совершенно ошалев от мысли, что делает scoop[15], опубликовал на первой полосе под заголовком «Белый Махатма Гарлема» фото Тюльпана в простыне и с прялкой. «Мы присутствуем при уникальном явлении нового сознания, — писал Флапс, — историческом моменте, когда сумма совершенных обществом преступлений внезапно легла невыносимым грузом на плечи индивида и пробудила в нем душераздирающее чувство его личной ответственности…»
— Лени.
— Патрон?
— Скоро у нас будет машина, радио, холодильник. Мы будем счастливы.
— Да, патрон.
— Мы уедем отсюда.
— Да, патрон.
— Мы поедем жить куда-нибудь в Голливуд, подальше от цивилизации.
— Да, патрон.
VII
История Сэмми Подметки
Многочисленные ганди продолжали являться всюду, особенно в бедных кварталах города. Но серьезно конкурировать с Тюльпаном они не могли, будучи, по большей части, лишь жалкими самозванцами без широты жеста и дерзости воображения. Они приходили и уходили быстро, словно земные ночи, и не оставляли следа, рассеиваясь так же печально, как и рождались: без выгоды для себя, без пользы для человечества. Впрочем, один из них какое-то время, казалось, сиял в небе Гарлема как постоянное светило. Но и он в свой черед канул в небытие. Звали его Бабочкин, Хаим Бабочкин, и он во всеуслышание объявил себя последователем гарлемского Ганди. Однако у него сразу обнаружилась стойкая тяга к отклонениям от доктрины, выдававшая сильную путаницу в идеях, которая и вылилась незамедлительно в прямое отрицание слов Учителя. Сознавая опасность, Тюльпан тут же состряпал заявление для прессы и другое — для радио, в которых резко изобличил Бабочкина в спекуляции и отказал ему в праве произносить свое имя. Официальное отречение было вызвано тем тревожным обстоятельством, что новый Ганди, в отличие от своих эфемерных предшественников, имел большой успех и, помимо прочего, перетягивал на свою сторону многочисленных последователей Тюльпана. Не порывая открыто с движением «Молитва за Победителей», Бабочкин объявил о создании новой, «сионистской», ветви движения. Его программа была проста, даже элементарна. Он заявил, что склоняется к полному отделению от белой расы и открытию, немедленному и без всяких условий, африканской земли — «священной родины», как он выражался, — для эмиграции ее черных сынов. Бабочкин провозгласил свой пост жестким протестом против любых новых попыток погубить черную расу путем прогрессирующей ассимиляции; в нескольких простых, но, нужно признать, весьма трогательных словах он заявил, что поддерживает Африку — «сильную, черную, единую», — и громко потребовал создания новой африканской армии, каждый офицер которой должен был бы сначала доказать, что у него нет ни капли арийской крови.
— Не изводите себя, патрон, — умолял дядя Нат после пресс-конференции, во время которой Тюльпан разнес, как ему казалось, позицию Бабочкина, окрестив того «уклонистом». — Не волнуйтесь и постарайтесь не делать трагедии. Помните, что случилось с Сэмми Подметкой.
— И что же случилось с Сэмми Подметкой, дядя Нат?
— Однажды утром, патрон, он проснулся с хорошеньким нимбом над головой. Не с какой-то дешевой штуковиной, учтите, а с настоящим первоклассным нимбом, от которого глаза слепли. Так вот, можете мне верить, патрон, можете не верить, но это принесло ему одни неприятности. Для начала он потерял всех клиентов: он же был чистильщиком обуви, знатным чистильщиком, но люди, даром что закоснели в грехах, все равно смущались, когда их ботинки натирал негр с настоящим нимбом. И они шли к другим чистильщикам. Заметьте, люди сразу стали ужасно добры с Сэмми Подметкой, в высшей степени обходительны. Но все его избегали. Например, когда он заходил пропустить стаканчик к Безумному Гарри, всем становилось неловко, и все молча тянули спиртное, и Безумный Гарри был недоволен, потому что, натурально, он не был настолько безумен, чтобы выставить за дверь негра с нимбом. Это могло далеко завести, такое дело, вы понимаете.
— Отлично понимаю, дядя Нат.
— И еще, у Сэмми Подметки была подружка, с которой он жил во грехе, Матильда Большой Вальс, как ее прозвали. Так вот, для нее это был жуткий шок, для Матильды-то. Она сразу бросила Сэмми Подметку. Сказала напоследок, чтоб он ее простил, что все кончено, и приняла постриг. Таковы женщины, патрон.
— Да, дядя Нат. Женщины таковы.
— Все это несчастье кончилось тем, что Сэмми Подметка стал жутко обидчивым, а если на него хоть чуть-чуть заглядывались, очень сердился и бросался с кулаками. Хорошо еще, что здесь все шпики — ирландцы: они не смели тронуть и волоса на его голове, а когда встречались с ним на улице, просили благословения, и Сэмми с большим удовольствием благословлял их пачкой «Честерфилда». При таком житье-бытье, как вы понимаете, он кончил тем, что заделался настоящим хулиганом, таскал свой прекрасный нимб по всем злачным местам Гарлема, и видеть это было больно. И он пил, и никогда не платил за выпивку. Это не слишком вежливо было, патрон. Это бросало тень на всю корпорацию.
— А лечиться он не пробовал, дядя Нат?
— Пробовал, патрон, он все перепробовал. Сначала он пошел к самому лучшему нью-йоркскому специалисту по волосяному покрову. Но тот был иудей и отказался даже пальцем пошевелить, сказав, что это может далеко завести, такое дело, и что с ними уже была история вроде этой, примерно две тысячи лет назад. В конце концов он даже дал Сэмми Подметке денег, чтобы тот ушел и никогда больше не приходил. Потом кто-то сказал Сэмми, что это, возможно, от нервов, и он пошел к психиатру, но это тоже не помогло, патрон, это было не от нервов. Потом он поехал в Голливуд и немного поработал статистом у Сесила Б. де Миля[16]. Наконец он сделался настоящим бандитом, убил человека или даже двух, скрывался от полиции в Гарлеме, и никто не смел на него донести из-за этой истории в Библии, вы помните. Ведь никогда же не знаешь заранее, правда?
— Помню. Заранее никогда не знаешь.
— И потом, в прошлом году, нимб одним махом погас, и бедный Сэмми Подметка так и умер сразу.
— Как, дядя Нат, прямо сразу?
— Да, это было ночью, он спускался по лестнице при свете своего нимба, ни о чем таком не думал, и тут нимб погас, и Сэмми в темноте оступился и свернул себе шею.
— Это очень грустная история, дядя Нат.
— Ах, патрон, грустных историй нам хватает. Надеюсь, это будет вам уроком.
VIII
Ко всем голодным
Тюльпану платили пять тысяч долларов в неделю за то, что каждое воскресенье он обращался по радио к своим последователям, число которых в мире ежедневно увеличивалось. Исследование, проведенное солидным институтом статистики, подтвердило, что только в одном Китае это число превысило пятьдесят миллионов, из которых, к несчастью, каждый год более пяти миллионов умирали от избытка фанатизма. В Европе количество его приверженцев достигло значительных размеров, особенно среди малолетних детей. В Южной Америке, Греции и Калькутте пример Голодающего встретили с таким энтузиазмом, что полиции неоднократно приходилось выстрелами разгонять толпу его учеников. Во всех независимых государствах были немедленно приняты экстренные меры: возрастные рамки занятия проституцией снизили до тринадцати лет для девочек и четырнадцати для мальчиков; немедленно были созданы исследовательские учреждения с целью тщательно изучить растущую кривую детской смертности; наконец, была введена обязательная дезинфекция, чтобы предотвратить эпидемии в оккупационных войсках и среди туристов, приезжавших поглазеть на руины, — в общем, было сделано все, чтобы дать свободным людям мир по образу и подобию их свободы…
Итак, несколько недель подряд каждое воскресенье Тюльпан мог обращаться с братским посланием к ученикам. Но вдруг газеты объявили, что во многих странах речи Постящегося Европейца подвергают цензуре, что некоторые европейские правительства выказывают «озабоченность» и скромно выражают Госдепартаменту США протест против этих «едва прикрытых» призывов к расхищению, резне, насилию — одним словом, к социализму. В ближайшее воскресенье вся Америка услышала следующее:
— Ко всем голодающим мира, — начал Тюльпан, — я обращаюсь от всего сердца с моим братским посланием. Сегодня, как всегда по воскресеньям, я буду читать вам главу из Книги и прошу вас поразмышлять над ней вместе со мной. Страница 241, строфа четырнадцатая: «Нашпигуйте салом большой кусок не слишком жирной вырезки, положите в кастрюлю свиных шкварок, половину говяжьей ноги, лук, морковь, тмин, гвоздику, перец и соль, чеснок. Залейте стаканом воды, половиной стакана белого вина и варите на медленном огне, пока мясо не станет совершенно мягким…»
