Януш Вишневский - Приток крови
И теперь мы втроем. Точнее всемером. Мы и четверо наших детей. Иногда нам кажется, что нашей тройке не хватает гена ревности. Но это неправда. Не могу себе представить, что кто-то может отобрать у меня их обоих. Убила бы…
O HORMONACH, MIŁÓSCI I WOLNEJ WOLI
О гормонах, любви и свободной воле
То, что любовь к кому-то — исключительно проявление свободной воли — догма, и человек, осмеливающийся ее опровергать, a priori считается не совсем нормальным, еретиком. Нельзя заставить полюбить, как нельзя запретить любить. Литература, а особенно поэзия последних двух тысячелетий была бы гораздо беднее, если бы не мотивы, связанные с человеческой трагедией, происходящей, когда невозможно с этой догмой смириться. Не были бы написаны гениальные симфонии, картины, сняты великие фильмы, если бы не истории любви — роковой или счастливой. Любовь как апофеоз абсолютно свободной воли для большинства людей, независимо от культуры, в которой они воспитаны, является аксиомой. Это подтверждают и сексологи, и антропологи, и социальные психологи, и социологи независимо от мировоззрения.
Никто и сегодня, по правде говоря, не в состоянии определить момент, когда любовь зарождается и почему у одних она длится долго, а у других — нет. Никто также не знает, от чего она умирает. Нет ответа и на вопрос, почему те, а не другие два человека по собственной воле испытывают любовь друг к другу. Не так давно (с середины 1980-х), правда, пока не досконально, стало известно, что происходит в мозгу этих людей.
Знаменитый американский антрополог из университета Ратгерс в Нью-Джерси доктор Хелен Фишер, автор книги «Анатомия любви», одна из немногих, кто отважился поделиться с миром своими сомнениями, касающимися доминирования свободной воли при выборе партнера при создании долгосрочного союза, основанного на любви. Фишер уверена в биохимическом генезисе эмоций и утверждает, что при выборе предмета любви в той же мере, что и воля, действует даже не уровень, но распределение концентрации гормонов и нейротрансмиттеров,[8] влиянию которых, начиная с эмбрионального периода, подвержен наш организм. По мнению Фишер, решающее значение имеют пять из них: тестостерон, серотонин, эстроген, допамин и норадреналин.
Исследования мозга с помощью томографа в репрезентативной группе мужчин и женщин, подтвержденные статистическим анализом их анкет, доказывают, что люди демонстрируют тенденцию объединяться в пары (гетеросексуальные или гомосексуальные) в зависимости от своего гормонального типа. Несмотря на обоюдную волю, вряд ли возможно, чтобы два несовместимых гормональных типа создали длительный союз. Фишер выделила четыре типа личности, связав их с доминирующим активным — либо мало активным — гормоном.
Руководители (проводники): люди, у которых сеть связей между отдельными областями мозга во внутриутробный период была сформирована с помощью высочайшей концентрации тестостерона в организме матери. Они прагматичны, активны, обладают аналитическим умом, смелы, не слишком поддаются эмоциям. Обычно доминируют в союзе (как мужчины, так и женщины) и определяют направление, которого следует придерживаться. Видят свою жизнь не как единое целое, а как цепь не связанных между собой отрезков, по которым перемещаются из пункта А в пункт Б.
Переговорщики (дипломаты): люди, мозг которых в эмбриональный период был сформирован под влиянием высокой концентрации эстрогена матери. Им свойствен поиск связи между мельчайшими событиями, они часто грезят наяву, чувствительны, постоянно пытаются найти свое я. В конфликтных ситуациях ведут себя дипломатично, ищут их разрешения, идут на компромиссы. У большого процента обследованных с таким гормональным типом обнаружена склонность к меланхолии и даже депрессии. Кроме того, в анкетах они признавались, что им необходима не только близость, но и забота партнера.
Строители (конструкторы): у этой группы доминирует серотонин, который является гормоном покоя. Как правило, это люди рациональные, признающие авторитеты, догматичные, их главное стремление — создание гнезда, семьи. Рассудок у них превалирует над эмоциями.
Исследователи (открыватели): люди с повышенной концентрацией допамина — оптимисты по рождению, пытливо интересующиеся миром и людьми (как в свое время представители Ренессанса), креативны, постоянно в поиске интеллектуального вызова, к тому же — очень чувственны.
Конечно, указывает Фишер, нет человека, который представляет один чистый тип. В каждом из нас есть черты и исследователя, и переговорщика, и строителя, и руководителя, но только один из типов является доминирующим.
Хелен Фишер очень интересно описывает это в своей недавно вышедшей в Германии книге,[9] убеждая читателей, что одной свободной воли недостаточно, чтобы полюбить на всю жизнь и быть счастливым. Необходимо еще и найти человека, который обладает сходной (био)химией или дополняет нашу. Руководительница не ждет от поэтичного переговорщика, что он укажет ей путь, но зато ей нравится вести его туда, куда стремится она сама…
DARIA Z UKRAINY
Дарья с Украины
Не знаю, есть ли лимит страдания, выпадающего на долю человека. Может, нам и в самом деле достается столько страданий, сколько мы можем вынести.
Моя фамилия Шмидтова. Не Шмидт, а Шмидтова. Потому что я не Шмидт. Я не могла бы называться «фрау Шмидт». Даже выйдя замуж за любимого мужчину, я не могла бы стать немкой. Поэтому я заплатила большие деньги, чтобы так было написано в моем паспорте. Это была неудачная инвестиция. Шмидт, мой бывший муж, в один прекрасный день пришел к выводу, что я для него «слишком толстая и слишком старая», а его сослуживцы приводят на вечеринки «куда более красивых молодых девиц». Он так и сказал. По пьяни, конечно. Я не хотела выглядеть толстой старой коровой на корпоративах «Дойче банка», поэтому подала на развод. Я, может, и толстая, но ведь не старая. А тогда мне было всего двадцать восемь. Дочь Шмидта от первого брака старше меня на два года. Да и не толстая я вовсе! Для Марселя я была худой. И для Дарьи тоже…
Произнося имя Дарьи, я обычно плачу. Я бы и сейчас заплакала, но ведь я в психушке, и мне уже три недели дают психотропные средства. Либо они на самом деле действуют, либо у меня закончились слезы.
Марсель…
Он появился в моей жизни в тот день, когда я развелась со Шмидтом. Выйдя из здания суда, я пошла в соседнее бистро. Развод — всегда поражение. Даже если это развод с таким ничтожеством. Я пила водку, вспоминала напрасно прожитые с мужем годы и, видимо, была похожа на женщину, которая нуждается в поддержке. Марсель подсел к моему столику, протянул бумажные носовые платки и, как он уверял, без памяти в меня влюбился. Настоящего Марселя я открыла для себя двумя годами позже. А прежде пережила депрессию, два запоя, четыре увольнения с работы по статье, зависимость от валиума, пять переездов, восемнадцать различных диет и два аборта, а еще переспала с четырнадцатью мужчинами и одной лесбиянкой, Дарьей из Москвы. Из отчаявшейся я превратилась в отчаянную.
Если исключить Дарью, то инженер Эдвард Мёрфи, сформулировавший свой известный закон подлости, был абсолютно прав: если есть вероятность того, что какая-нибудь неприятность может случиться, она обязательно произойдет.[10] Однако Мёрфи не мог предвидеть всего. Самое плохое произошло со мной в день моего тридцатилетия в Панкове. По собственной вине, пребывая в состоянии подогретого тремя выпитыми бутылками вина отчаяния и двадцатью четырьмя месяцами поисков своего места в жизни, я представила себе, что спустя какое-то время все же смогу полюбить Марселя. Тем более что начиная с той встречи в бистро он постоянно присутствовал в моей жизни. И что если так случится, это гораздо лучший выход из ситуации, чем одиночество и очередная катастрофа, к которой я неминуемо иду. Я позвонила ему, и тем же вечером он оказался в моем доме. Уже во время нашей первой ночи любви и после нее он стал расспрашивать меня о мужчинах, бывших в моей жизни. Это повторялось каждую ночь. Какое-то время я уверяла себя, что это из-за любви и всегда сопутствующей ей ревности, из-за мужского тщеславия, что это пройдет, когда мне удастся убедить Марселя, что я принадлежу только ему…
Марсель итальянец. Его отец эмигрант из Ирана, а мать сицилийка. Долгое время я объясняла себе его расспросы итальянским менталитетом, исламскими традициями и особенностями характера.
Но постепенно расспросы превратились в допросы. Дошло до того, что Марсель мог несколько раз за ночь заниматься со мной любовью, а потом придушивал ремнем, заставляя снова и снова рассказывать о других мужчинах: как я дышала, что говорила, как раздвигала ноги, пробовала ли на вкус их сперму, было ли мне хорошо… Задыхаясь, я говорила ему правду, а когда рассказывать стало нечего, начала сочинять. По утрам Марсель был нормальным человеком, но к вечеру я снова становилась для него «величайшей чешско-немецкой шлюхой». А когда забеременела, его болезненная ревность превратилась в шизофрению. Я стала для него одновременно и возвышенной святой любовью и грязной проституткой, носящей его семя. Я понимала, что должна бежать, но все время откладывала свой побег. Когда у меня отошли воды, пока за мной ехала карета «скорой помощи», он изнасиловал меня прямо на полу в прихожей, чтобы доказать, что я принадлежу только ему. Дарья, которая единственная из всех знала о выходках Марселя, через два дня после родов забрала из моей квартиры все, что поместилось в ее маленькую машину, и отвезла нас с ребенком к моей матери в Братиславу. В больнице я оставила Марселю письмо, в котором написала, что улетаю в Лондон, и умоляла его обратиться за помощью к психотерапевту.
