Виктория Токарева - Пять фигур на постаменте
Тамара листала пухлое дело. В деле была заметка «Радость солдата». По поводу отравленной собаки — ни слова. Видимо, этот факт имел значение только для Петька. Да и где та собака? О Ваське тоже ни слова. Тамара прочитала приговор. Солдат был осужден по статье «за предумышленное убийство». Он действовал не в состоянии аффекта, а вполне обдуманно. Петько ушел от Лидки к себе домой. Там взял топор и вернулся обратно, неся его за пазухой. Дорога — через весь поселок. Петько мог и протрезветь и передумать. Но он туго замыслил убить Лидку. Однако, когда он вошел в дом, Лидка сидела в туалете, а на первый план вылезла теща, и удар пришелся по ее голове, а не по Лидкиной. Тещина голова оказалась крепкой, и она выжила. Вмешалась судьба. Не Петько, а судьба смилостивилась над тещей. Преступные Действия производились в присутствии дочери, которая осознавала действия подсудимого. Она визжала от ужаса, Петько засунул ее в шкаф. Преступление в присутствии малолетнего, но сознательного человека отягощало преступление.
Тамара отодвинула приговор. Ей все было ясно. Петько изобразил себя в письме жертвой недоразумения: пресса, опубликовав ошибочную статью, довела его до тюрьмы. Пусть теперь пресса и вытягивает обратно. А он, бедный раб любви, ни за что ни про что сидит в заключении и чистит бочку картошки в ледяной воде.
— Вы его помните? — спросила Тамара у судьи.
— Помню, — односложно ответил судья.
— Какое он произвел на вас впечатление?
— Неважное.
— А именно?
— Ограниченный человек.
— А он не производил на вас впечатление страдающей души?
— А они тут все страдающие души.
Судья, как и Лидка, не был расположен к беседе. Ему в этом деле все было ясно.
— А как вы считаете — одиннадцать лет не круто? Все же теща осталась жива.
— Круто, конечно. Там не сахар. Но такие люди — сорняки. Их надо выдирать.
— Что значит выдирать? — удивилась Тамара.
— А зачем они?
— Все люди — люди. Каждый человек — человек.
— Это — не человек. И они — не люди.
— Не хотела бы я к вам попасть, — созналась Тамара.
— А вы и не попадайте.
Он улыбнулся. У него были хорошие зубы и довольно хорошие манеры. Узким лицом, белесостью, промытостью он походил на немца. «Нацист», — подумала Тамара, и ей захотелось на улицу, к «джорику», с которым она сроднилась. И время, протянувшееся в кабинете, показалось бесконечным. Не имеющим точки.
Тамара попрощалась и вышла из кабинета. Она торопливо пошла, потом побежала. Она сбегала с лестницы, как абитуриентка, поступившая в институт, только что увидевшая свою фамилию в списках принятых. Ее несла молодость, беспричинная радость и надежда. Казалось, еще немного — и будет найден выход из колеса. Она бежала к своему выходу.
С Петьком все было ясно. Определенность тоже высвобождала. Петько остался позади, как и его поселок.
Юра стоял возле «джорика», разговаривал с девушкой. Девушка вся была засыпана светлыми кудряшками, как тонкорунная овечка.
Тамара остановилась. Беспричинная радость деликатно отошла в сторонку, уступила место усталости. Оказывается, Юра жил до сегодняшнего дня целую жизнь, и эта девушка из его вчерашнего дня. А Тамара решила почему-то, что до нее он вроде и не жил. Оказывается, жил. Был любим. И сейчас любим вот этой овечкой, и она ему очень идет: легкая, ясная, без отягчающего прошлого. А Тамара — на что она рассчитывала, жена алкоголика, белка в колесе.
Юра увидел Тамару. Попрощался с овечкой, и она зацокала копытцами через дорогу, платьице коротенькое, ножки ровные, как макароны.
Тамаре показалось, что из нее, как из резиновой игрушки, вытащили затычку. Ушел весь воздух. Захотелось сесть на асфальт.
— Ну, что? — озабоченно спросил Юра, подходя.
— Ничего. Все в порядке.
— Что в порядке?
— Отвезите меня в гостиницу, — попросила Тамара. Сели в машину. Тамара была чужая, и больше чем чужая. Вернее, меньше. Она была враждебна.
— Что с вами? — Юра взял ее за руку.
— Ничего. Я устала.
— И это все?
— Все.
— Вы считаете, что усталость достаточная причина для…
— Для чего?
— Ну хорошо. Я отвезу вас в гостиницу.
Теперь обиделся он. Ехали отчужденные.
* * *Днепропетровск праздновал юбилей ВЛКСМ, и все гостиницы оказались забиты комсомольцами двадцатых годов, тридцатых и так далее, вплоть до семидесятых. Мест не было. Ночевать было негде. Уехать тоже было нельзя, Тамара наметила на завтра встречу с корреспондентом, автором заметки «Радость солдата». Знакомых в Днепропетровске у нее не было. Оставалось идти на вокзал и сидеть до утра В зале ожидания.
— Я могу пригласить вас к себе, — сказал Юра несколько официально. — У меня есть раскладушка.
Тамара молчала.
— Что все-таки происходит? — тихо потребовал Юpa, обегая ее лицо своими дымными глазами.
Что она ему скажет? Он для нее — и этот Юра, и тот. Первый. Она не могла себе представить, что тот Юра кем-то ее заменил. Прижизненная замена. Это все равно что увидеть себя в гробу. Как об этом скажешь?
Тамара промолчала.
* * *Юра жил на краю города в деревянном доме. Дом был длинный, два сруба, придвинутых один к другому. Это была частная постройка, принадлежащая Юриным родителям. Видимо, когда-то, в плохие времена, половину дома продали, и сейчас в этой половине жил тот самый сосед, к которому слетались все птицы и ушла жена. Каждая половина имела свой вход, но, должно быть, Юра часто встречался с женой на приусадебном участке.
Вошли в дом. В доме было две комнаты и кухня. Юра тотчас отправился на кухню и поставил чайник. Тамара обошла комнаты. В одной стоял стол и стул, в другой — раскладушка.
— Просторно у вас, — заметила Тамара.
— Жена всю мебель забрала. И всю посуду, — просто объяснил Юра.
— А на чем вы едите? На газете?
— Почему? Одна тарелка у меня есть. И одна вилка. Сейчас будем ужинать.
Юра достал из маленького висячего холодильника домашнюю колбасу, малосольные огурцы величиной с мизинец, помидоры — крупные, громадные, как маленькие дыни. И бутылку вина.
— Откуда это у вас? — поразилась Тамара.
— Мама вчера принесла.
— А где мама?
— Она в центре живет. Замуж вышла год назад, к мужу переехала.
— А сколько ей лет?
— Пятьдесят. Она на семнадцать лет старше меня. Так приятно видеть ее счастливой.
Значит, Юре — тридцать три, — посчитала Тамара. На пять лет моложе.
— Они вместе учились в институте. Первая любовь. Потом жизнь развела, а теперь соединила, — пояснил Юра историю своей мамы.
Тамара подумала: у любви не так уж много вариантов. Поэтому варианты часто повторяются, только г разными людьми.
Чайник тем временем вскипел. Юра взял таз, налил туда горячую воду, разбавил холодной.
Тамара сидела на табуретке, молча следила за ним. Юра поднес таз к ее ногам, встал на колени, снял с Тамары туфли и поместил ее ноги в таз. Вода была прохладной.
— Вы что, собираетесь ноги мыть и воду пить? — спросила Тамара.
— Воду пить не буду. Но усталость как рукой снимет. Вот увидите. А завтра я оболью вас водой из колодца.
— Мне нельзя. У меня радикулит.
— Радикулит лечат холодом.
Он стал растирать ее ступни сильными осторожными руками. Тамара не смущалась, ей было совершенно спокойно в его доме. Овечка разъединила их, создала дистанцию, и эта дистанция была уместна и удобна.
— А теперь пройдитесь! — скомандовал Юра.
Она пошла босая по кухне, оставляя темные мокрые следы. Ноги казались легкими. Если прыгнуть — зависнешь. Так, наверное, чувствуют себя космонавты в состоянии невесомости.
Юра разлил вино по стаканам. Выпили. Легкость пошла от ног вверх. У Тамары слегка закружилась голова, именно от этой легкости. Колбаса была свежей, пахла чесноком. Помидоры не резали, а ломали, и на разломе они искрились белым, как арбузы.
Петько уплыл куда-то в ирреальность, будто ничего этого «николы не було». Как та собака, которую то ли отравили, то ли нет. Всегда была ясность, чистота, деревянная изба, арбузные помидоры, заботливый ангел с правильным лицом.
— Ас кем вы разговаривали? — спросила Тамара.
— Где? — Он перестал жевать.
— Возле машины.
— Когда?
— Возле суда.
— А-а… — вспомнил Юра. — Это Римка. Жена Рудика.
— А Рудик кто?
— Мой институтский товарищ. Он сейчас барменом работает.
— Почему? — спросила Тамара, хотя ее совершенно не интересовала судьба Рудика.
— Надо жену кормить и трех детей.
— У этой девочки трое детей? — поразилась Тамара.
— Да. А что? Ей тридцать пять лет.
— Она вам нравится?
— Кто?
— Римка.
— Так она жена моего приятеля, — повторил Юра, и Тамара поняла, что жен приятелей он не рассматривает. И не видит. Это прикладное к приятелю и самостоятельного значения не имеет.
Тамара как бы поднялась из собственного гроба. Впереди — целая жизнь, по которой можно идти легкими чистыми ногами. Как будто темя ее не заросло в младенчестве. Надежда хлынула прямо в голову. Это было невыносимо. Тамара опустила лицо и заплакала.
