Ахто Леви - Бежать от тени своей
Птицы есть!.. Вот кто живет в этом поселке по-прежнему, не унывая – воробьи. Глядя на них, становилось веселее: снова возникало бодрое мироощущение, сознание того, что жизнь есть, что впереди нескончаемые леса, горы, озера, города, а в них миллионы людей, в них миллионы возможностей, в них песни, кино, театры, вино и женщины. Разве это не жизнь? Вперед!..
Кент шагал по главной улице поселка. Улица долгая – уже с километр тянется, но все еще нет ей конца, все еще по обеим ее сторонам полуразвалившиеся домишки. Уже не видно четырехметрового забора, даже вышек не видно. Что ж, прощайте! Он не испытывал особого удовольствия от их вида – есть зрелища более радостные!.. Конечно, разумом можно понять, что если человечеству нужны законы и правосудие и что справедливость и безопасность предпочтительнее анархии, без этих вышек, пожалуй, пока не обойтись, как врачу не обойтись без инструментов, причиняющих больному боль ради его же выздоровления…
Кент решил извлечь максимальную выгоду из установившейся погоды, то есть постараться идти как можно дольше, возможно, и до города добраться. Подойдя к последним угрюмым домам поселка, он увидел ручеек, а на его берегу – баню. Около бани… курицу!
О господи! Это была самая что ни на есть натуральная курица – белая, средней упитанности. Она разгребала землю, выискивая червей, и сама с собой тихо разговаривала. Сооружение почти у самого ручейка – маленькое, черненькое, с круглой трубой, – конечно же, могло быть только баней. При приближении Кента курица опасливо удалялась, но не слишком быстро. Удивительная вещь жизнь! Вчера он о курице и мечтать не мог, сегодня она – реальная еда. Но откуда она здесь? Видя, что курица ведет себя спокойно, он присел на бревно, чтобы сообразить: наяву это или он жертва галлюцинации.
«Цып-цып», – сказал он в раздумье и повторил: «Цып-цып»…
Что это означает на курином языке, ему было неизвестно, но все знают, что к этим пернатым обращаются именно так. Однако курица, недоверчиво вытянув шею, покосилась на него и сказала в ответ лишь: «ко-ко-ко».
Звучало как вопрос, вроде – что тебе надо? Но могло означать и какое-нибудь предложение из трех слов… Понять это было невозможно – здесь его знания куриного языка кончались.
Кент, обеспокоенный появлением курицы, осторожно обошел близстоявшие домишки, затем осмотрел и дома, расположенные подальше. Признаков жизни он нигде не обнаружил. Боясь потерять курицу, вернулся к баньке. Курица оказалась на месте. Кент всячески приманивал курицу, звал, просил, умолял – ничто, увы, не помогало.
Он открыл дверь в баню – в так называемый предбанник, – грязная лавка, печь. Если, подумал он, начну ловить эту дурочку на улице, она убежит. Курица подошла к открытой двери предбанника и встала боком, чуть наклонив голову, время от времени произнося все то же: «ко-ко-ко», как будто этим и исчерпывался ее лексикон.
– Входи, – пригласил Кент, – поговорим о жизни.
«Ко-о…»
Не надеясь больше на переговоры мирным путем, он решил применить хитрость: сгреб песок у печи и, посыпая его в предбаннике, приговаривал: «цып-цып-цып, цы-цы»…
Курица заинтересовалась, подошла ближе к двери. Кент продолжал сыпать. Подошла еще ближе. Проклятье! Песок кончился. Пока нагибался за новой пригоршней, она отошла на прежнюю позицию.
Долго длился этот поединок на сообразительность, и порою казалось, что человек берет верх, но курица не сдавалась и всегда вовремя оказывалась на безопасном расстоянии от пустого желудка Кента.
Он был вне себя. Может, объяснить ей по-человечески, что он уже давно ничего, кроме лесных ягод, не ел, что, не подкрепившись как следует, идти тяжело, что идти далеко и это тем более трудно, что помешать этому найдется кому (желающих много!), а помочь некому – никто не ве-рит, что он, в общем-то, хороший человек, хотя ему и не везет… Так что, моя добрая цыпа, отверни свой грязный зад и давай говорить по-человечески… Гуси, например, спасли Рим, видишь, какие славные птички! Я, конечно, не Рим, но ведь и ты не гусь…
Подлая курица не реагировала ни на какие речи.
Он смотрел на курицу во все глаза и все никак не мог поверить, что она – настоящая. А она, кажется, забыла про Кента, стала опять, царапая землю под ногами, приближаться к бане. Когда же повернулась на мгновение задом к бане, Кент осторожно открыл дверь и приготовил несколько пригоршней земли покрупнее. Ну вот, она квохчет уже у открытой двери. Кент сыплет «зерно». Вскочила! Стоит у порога, смотрит.
«Ко-ко? – идет сторожко, один шажок. – Ко-ко?» – еще несколько шажков, еще…
– Ура! – дверь закрыта. Кент готов кричать от радости.
Курица поздно поняла свою оплошность.
– Ну что, куриная морда, попалась?
И тогда, подгоняемая страхом, с жутким, каким-то даже не куриным криком она ринулась в окно, вышибла его прогнившие рамы – «ко-ко-ко-о!» – улетела. Больше Кент не видел ее…
Он вышел из поселка и продолжал путь по такой же разбитой дороге, по какой и пришел в него. Шел спокойно, бояться было нечего. Он радовался хорошей погоде и даже дороге, хотя она и была основательно повреждена, – можно было смело сказать, что ею не пользовались лет пять по меньшей мере.
Чем дальше он шел, тем хуже становилась дорога, а вскоре она и вовсе затерялась в кустах и траве. Лишь изредка встречались отдельные бревна, шпалы, но потом и они пропали.
Нет так нет!.. Кент продолжал шагать, придерживаясь того направления, какое избрал раньше. Через некоторое время ему повезло – нашел небольшое озеро, к которому легко было подойти. Можно было предполагать о существовании в нем какой-нибудь беспечной рыбы. И не ошибся. Он поймал осеннюю жирную муху, насадил на крючок (кто собирается в путешествие по тайге, должен иметь крючок), и вскоре бечевка, привязанная к осиновой ветке, затрепетала, как и его сердце. Он поймал еще много мух.
И пару мелких рыбешек, родословной которых, к сожалению, не знал, во всяком случае, они не были из семейства осетровых. Но какое это блаженство: поймать их тому, кто подыхает с голода!.. И что за божественный запах, когда они, бедненькие, слегка шипят на чуть тлеющих углях!
После такого королевского обеда можно и вздремнуть на куче сухого хвороста, но недолго – надо идти, пока светло.
Где-то высоко в небе раздался шум. Самолет. Он не виден. Это мог быть пассажирский лайнер, совершающий такой сравнительно небольшой перелет, как Владивосток – Москва. Интересно, за сколько он доберется? Часов за семь или восемь? Каких-нибудь девять тысяч километров… И несет он человек сто с гаком пассажиров… Эге! Сейчас бы сидеть среди них, вздремнуть, или журнальчик полистать, или с птичкой какой-нибудь – кто знает! – поболтать о жизни. А тут скоро стемнеет – своего носа не увидишь, холод пронижет. Иди тут или отдыхай – все одно паршиво, хуже некуда…
И что гонит человека? Как ни говори, а куском хлеба, теплом и определенностью был обеспечен он там, откуда ушел. Кто же его гонит в эту жуть, не снабдив даже кусочком хлеба, – одной только надеждой на удачу? Кто, что?
«Кто» и «что» – в этом не так уж трудно разобраться. Тем более когда где-то далеко-далеко маячит пленительный образ Лючии. Только тот образ не дает сам по себе ответа на более щекотливый вопрос: что дальше? К Лючии? Да. Но она ли конечная цель? На этот счет нельзя сказать ни «да» ни «нет», на это только жизнь даст ответ.
Он один, ему не за кого отвечать. Даже собаки у него нет, и потому-то его никто и ничто не привязывает.
Что же касается Лючии, он шел к ней от одного, считай, полюса до другого, а точнее – от северных сибирских сосен к реликтовым южным. Но, положа руку на сердце, одна ли Лючия всему виною? Нет! Кент еще достаточно молод, чтобы стремиться к приключениям во имя самих приключений. Они могут быть и трудными, и голодными, вот как сейчас, в тайге, но в них кроется прекрасная цена риска, обещающая радость за победу – Лючия! Потому вперед, без страха и сомнений! Вперед через топи и болота, сквозь таежные дебри – к Лючии! Может, она и есть удача, может, с ней все пойдет по-другому – повезет!..
А идти стало труднее. Кент несколько часов брел в кромешной тьме. Погода опять испортилась, опять заморосил нудный дождь, опять можно было ориентироваться только по направлению ветра. Идти приходилось медленно, спотыкаясь о сучья, корни, камни. Идти надо было только потому, что отдых в этой мокроте был просто невозможен.
Так он брел довольно долго, пока вдруг не обнаружил под ногами опять шпалы и обломки деревянного настила. О боже! Как он обрадовался! Значит, снова набрел на эту оборвавшуюся где-то с десяток километров назад дорогу.
Конечно, лежневка – не асфальт, но он мог двигаться теперь смелее, не задумываясь о направлении. Эх, добраться бы скорее до города, там встретит друг Ландыша, там можно помыться, побриться, переодеться. Достанут билет на самолет, прыжок – и он в Горьком. А из Горького добраться до Пицунды может и младенец. И воображение уже рисовало ему уютную кабину в пассажирском воздушном лайнере. Вперед, к Лючии! К златокудрой богине газосварки, дочери морского царя и грозе курортных хулиганов!
