Зэди Смит - О красоте

- Понятно. Передам.

В дверь позвонили. Говард чмокнул сына в затылок, поднырнул под его рукой и пошел открывать. За стеклом маячило помертвевшее от холода, знакомое ухмыляющееся лицо. Говард поднял палец в знак приветствия. Это был Пьер, один из многочисленных осевших в Новой Англии переселенцев с непростого острова Гаити, и он предусмотрительно шел навстречу нежеланию Говарда водить машину.

- Кстати, а где Зур? - вспомнил Говард на пороге.

Леви пожал плечами.

- Фигзна, - этот странный комок согласных заменял ему ответ на многие вопросы. - В бассейне?

- В такую погоду? Упаси боже.

- Она стопудово где-то в доме.

- Тогда передай ей от меня привет, хорошо? Вернусь в среду. Нет, в четверг.

- Конечно. Береги себя.

В машине по радио какие-то люди орали друг на друга на французском, который, насколько мог определить Говард, отнюдь не был французским.

- В аэропорт, пожалуйста, - перекрикивая звук, сказал Говард.

- Хорошо. Но поедем медленно. На улицах ужас что творится.

- Хорошо, только не совсем уж медленно.

- Терминал?

Из-за его сильного акцента Говарду в этом слове почудилось название романа Золя[[7]].

- Что-что?

- Какой у вас терминал?

- Не знаю… Сейчас выясню, билет у меня под рукой… Не беспокойтесь… Поезжайте, а я вам скажу.

- Все время куда-нибудь летите, - чуть завистливо сказал Пьер и засмеялся, глядя на Говарда в зеркало заднего вида.

Говард подивился на его непомерно широкий нос, вольготно рассевшийся в центре приятного, дружелюбного лица.

- Да, вечно в разъездах, - добродушно сказал Говард, который, впрочем, не считал, что так уж много путешествует; правда, когда все-таки приходилось уезжать из дома, это всегда было и дольше, и дальше, чем ему хотелось бы.

Он снова подумал об отце: по сравнению с папашей он просто Филеас Фогг. Тогда, много лет назад, представлялось, что путешествия - ключ к сокровищам. Все мечтали о возможности ездить по миру. За окном проплыли фонарный столб, наполовину засыпанный снегом, и прислоненные к нему два замерзшие велосипеда на цепочках, отличимые лишь по рукояткам руля. Он попытался представить, как утром выходит из дома, откапывает из-под снега свой велосипед и едет на какую- нибудь подобающую работу, вроде тех, которыми поколениями занимались Белси, - и не смог. На мгновение его поразила мысль: оказывается, он разучился ценить

богатства собственной жизни.

* * *

Вернувшаяся домой Кики решила по пути к себе заглянуть в кабинет мужа. Там стоял полумрак, шторы были задернуты. Говард забыл выключить компьютер. Она собралась было уходить, как вдруг послышался тот утробный, булькающий электронный звук, эдакий сигнал бедствия, который невостребованная машина издает каждые минут десять, при этом, словно в упрек за то, что ее оставили одну, отравляя воздух какими-то миазмами. Кики подошла и тронула клавишу, экран вспыхнул. В папке для входящих лежало новое письмо. Справедливо полагая, что оно от Джерома (муж переписывался лишь со своим помощником, Смитом Дж. Миллером, с Джеромом, Эрскайном Джиджиди и ограниченным кругом газет и журналов), Кики его открыла.

Кому: [email protected] От кого: [email protected] Дата: 21 ноября

Тема письма: ПОЖАЛУЙСТА, ПРОЧТИ

Пап, отбой. Зря я тебе сказал. Все кончено, если вообще начиналось. Очень, очень, очень тебя прошу никому не говорить, просто забудь обо всем. Каким дураком я себя выставил! Хочется съежиться и умереть.

Джером

Испустив горестный вопль и выругавшись, Кики вцепилась в свой шарф и дважды крутнулась вокруг своей оси; наконец, тело догнало ум и перестало суетиться, ибо ничего поделать было нельзя. Говард уже устраивал свои ноги в тесном пространстве между креслами, мучаясь вопросом, какую книгу оставить для чтения, перед тем как убрать сумку в багажный отсек… Слишком поздно: не остановить, не дозвониться. Говард панически боялся канцерогенов: проверял на этикетках, нет ли в продуктах диэтилстилбестрола[[8]], не терпел микроволновок и не пользовался мобильным телефоном.

Относительно погоды у жителей Новой Англии абсолютно бредовые представления. Говард сбился со счету, сколько раз за десять лет, проведенных на Восточном побережье, какой-нибудь дурень из Массачусетса, услышав его акцент, бросал на него сочувственный взгляд и говорил что-нибудь вроде: «Холодно у вас там, а?» Что ж, давайте разберемся, вскипал Говард. В июле и августе в Англии не теплее, чем в Новой Англии, что верно то верно. И в июне, наверное, тоже. Зато октябрь, ноябрь, декабрь, январь, февраль, март, апрель и май - то есть все те месяцы, когда важна температура за окном, - в Англии теплее. Там почтовые ящики не забивает снегом. Там редко увидишь дрожащую белку. И нет нужды браться за лопату, чтобы откопать мусорные баки. А все потому, что в Англии не бывает настоящих морозов. Да, моросит дождь и ветер дует; иной раз и град случается, а в январе бывают такие вторники, когда время еле ползет, и впереди ни просвета, и воздух пропитан влагой, и никто никого не любит, но все равно в Англии приличного джемпера и вощеной куртки на шерстяной подкладке вполне хватает при любом метеопрогнозе. Говард это знал и оделся по английской ноябрьской погоде - в свой единственный «приличный костюм» и легкий тренчкот. Он самодовольно посматривал на сидевшую напротив женщину из Бостона, которая жарилась в прорезиненном плаще: у корней ее волос проступали и украдкой скатывались по щеке свободолюбивые горошинки пота. Поезд мчался из «Хитроу» по направлению к городу.

На Паддингтонском вокзале двери открылись, и Говард вышел в теплый смог. Шарф он скатал и запихнул в карман. И, в отличие от туристов, не стал глазеть по сторонам: на исполненный величия интерьер и замысловатый, на манер оранжерейного, потолок с мозаикой из стекла и стали. Он сразу направился на воздух, где можно было свернуть и выкурить самокрутку. Отсутствие снега приятно изумляло. Курить, не надевая перчаток, подставляя лицо ветру! Говарда мало трогал английский пейзаж, но сегодня обыкновенный дуб и какое-то офисное здание, оба без единого белого блика, на фоне голубоватого неба показались ему картиной редкостного великолепия и изящества. Прислонившись к столбу, Говард нежился в узком коридорчике солнечного света. Неподалеку стояли в ряд черные такси. Люди объясняли, куда хотят попасть, а таксисты великодушно помогали им устроить багаж на заднем сидении. Говарда неприятно царапнуло дважды за пять минут прозвучавшее слово «Долстон». Во времена его детства это были грязные трущобы в Вест-Энде, с грязными людьми, которые пытались его, Говарда, уничтожить, и не последнюю роль в этом играли его родные. Теперь в этом районе, похоже, жили вполне нормальные люди. Блондинка в длинном зеленовато-голубом пальто, с ноутбуком и комнатным растением в руках, паренек-азиат в дешевом блескучем костюме, сверкающем на солнце, как железная крошка, - во времена его детства невозможно было и представить, что в Восточном Лондоне появятся такие обитатели. Говард бросил окурок и столкнул его в сточную канаву. Повернув обратно, он прошел через вокзал и влился в поток пригородных жителей, который и увлек его в подземку. В стоячем вагоне, прижатый к какому- то стойкому читателю, Говард пытался уберечь подбородок от твердой обложки и обдумать как таковую свою миссию. Ключевые моменты: что сказать, как сказать и кому - еще не были проработаны. Слишком уж хмурым и предвзятым делали Говарда мучительные воспоминания о следующих трех предложениях:

Даже при такой вопиющей скудости аргументации все это, несомненно, имело бы гораздо большую убедительность, если бы Белси знал, о какой картине идет речь. В письме он обращает свои нападки на «Автопортрет» 1629 года, хранящийся в Мюнхене. К несчастью для него, я в своей статье более чем внятно указал, что обсуждаемая картина есть «Автопортрет с латным на- шейником» того же года, которая находится в Гааге*.

Предложения принадлежали Монти Кипсу. Вот уже три месяца они звенели в ушах, жалили и даже, казалось порой, обретали реальный вес: мысль о них давила Говарду на плечи, как будто кто-то подкрался сзади и навьючил на спину полный рюкзак камней. Говард вышел из вагона на Бейкер-стрит, перешел платформу, чтобы попасть на линию Джубили в сторону севера, а там его удачно поджидал нужный состав. Ясное дело, так вышло потому, что на обоих автопортретах Рембрандт в белом воротнике, черт его дери; на обоих лица проступают из мрачной, параноидальной тени и взгляд полон юношеской робости. И все равно. Говард упустил из виду немного другой поворот головы, описанный в статье Монти. У него

* «Автопортрет с латным нашейником» (около 1629 года, Гаага, Ма- урицхейч) - официальный портрет молодого Рембрандта в элегантном кружевном воротнике, его «визитная карточка».