Феликс Кандель - Коридор
У няни кастрюли-сковородки на столе не помещаются‚ она Нинкин стол заняла. У Нинки столик маленький‚ узенький‚ с двух сторон отпиленный: они позже всех приехали‚ в щель между столами влезали. Нинкина мать обед сготовит – много‚ жирно‚ посуду приберет и мыть его начинает теплой водой с мылом‚ и ножом скоблит‚ как в деревне. Чтобы стол был светлого‚ струганного дерева. Она и сама такая: чистая‚ ладная‚ румяная‚ по коридору идет – паркет трещит. Тетя Шура на фабрике работает: ударница‚ активистка‚ бригадир‚ две грамоты у нее. Соберутся на праздник – бригада‚ одни бабы‚ десять человек на восьми метрах‚ и песни голосят. А мужа за дверь выставляют‚ чтоб не мешал. Муж у нее‚ дядя Паша‚ мелкий‚ плюгавый‚ совсем мужчина неинтересный. Мужиков в деревне войной вымело – она за него пошла. Был‚ правда‚ еще один‚ Сеня-инвалид‚ да он так хотел‚ без женитьбы‚ но она согласия не дала. Уж на что времена тяжелые: кого в гражданскую побило‚ кого в империалистическую‚ кого красные мобилизовали‚ кого – белые‚ кого – зеленые‚ ополоумели бабы без мужиков‚ а Нинкина мать соблазну не поддалась‚ законного мужа хотела‚ за первого воротившегося замуж пошла. Первым дядя Паша оказался. Только детей у них долго не было. "Я человек тухлый‚ – объяснял дядя Паша. – Во мне жила войной подорвана". Потом Нинка родилась. Это уж когда они в столицу переехали. Не иначе‚ с московских харчей‚ с городской пищи.
Последним у двери стол Кукиных. Кукины жильцы тихие‚ неприметные‚ их неделями можно в квартире не встретить. Утром встанут и на работу‚ вечером придут‚ в комнате запрутся и до утра затихают‚ только на машинке стучат. Редко когда в туалет прошмыгнут. Она сверхурочную работу берет‚ переводы печатает‚ а он по приемнику передачи слушает‚ арии из оперетт. Тихо-тихо‚ из коридора не разберешь. Очень любит Кукин арии из оперетт‚ еще с той поры‚ когда молоденьким студентом возил по ресторанам артисточек‚ папашины деньги расшвыривал. Он теперь пожилой‚ она пожилая – детей нет. На кухне стол пустой‚ газетой застеленный‚ и над столом‚ не как у других‚ ни терки‚ ни воронки‚ ни мочалки. Они в комнате на плитке готовят. Плитка особая‚ из-за границы привезенная. Он от Внешторга в Париж–Лондон ездил‚ оборудование закупал. И она с ним – переводчиком. Приехали – двадцать чемоданов привезли. Так и стоят в комнате один на одном‚ до потолка. Трюмо с фарфоровыми купидонами‚ кровать никелированная с шишечками‚ люстра хрустальная: один дядя Паша заходил – видел. Постучится понахальнее, они и пустят. Даже чай пил у них дядя Паша‚ с французской конфетой. Кукины его боятся: он пролетарий‚ ему терять нечего. А больше никого к себе не пускают‚ взаперти живут. Когда прислуга у них была‚ они и прислугу не пускали. Она днем на кухне сидела‚ ночью в ванной спала: положит тюфяк в ванну и кран потуже завернет‚ чтобы не капало; и только вечером‚ когда они дверь отпирали‚ комнату убирала‚ пыль смахивала‚ другую работу под присмотром делала. Жадные они‚ Кукины. Себе – мясо‚ прислуге – кости. Себе – гречку‚ ей – ячневую. Себе – сливочное‚ ей – подсолнечное. Яблоко чистят – из кожуры компот варят. Карандаш на бумажке чинят – сор в ведро выбрасывают – бумажку обратно несут. Как ни таись‚ как ни запирайся‚ коммунальная квартира всё видит‚ всё замечает. Много у нее глаз‚ у коммунальной квартиры. Не зря замки висячие на двери‚ не зря в комнату никого не пускают‚ не зря сама Кукина в обед через весь город домой едет‚ дверь дергает. Дернет пару раз – и обратно на работу. А по утрам старик Кукин‚ будто на службу‚ к сыну приходит. На стул сядет‚ подбородок на трость уложит и сидит в темном коридоре, дверь стережет. Старик Кукин – купец первой гильдии‚ бакалеей торговал на Тверской‚ дом имел в Дегтярном переулке: о шести этажах дом. Всего лишился старик. Теперь он ученый‚ теперь у сына вещи стережет. У самого жена чуть живая‚ ухода требует‚ а он сюда ползет. Двумя трамваями‚ с пересадкой. Глаза не глядят‚ ноги не ходят‚ а едет. Не зря‚ стало быть. Всё видит коммунальная квартира‚ всё понимает‚ и оттого у Рената ключ в дверях торчит. Не от рассеянности‚ не от безалаберности‚ а из принципа. Чтобы старик Кукин‚ сидя на своем посту‚ видел ключ в ямалутдиновской незапертой двери.
Костик доел кочерыжку и в коридор пошел‚ к кукинской двери. Встал вплотную‚ лицом к лицу‚ глазами часто моргает‚ старика передразнивает.
– Иди‚ мальчик‚ – советует Кукин уснувшим голосом. – Иди в свою комнату. Иди.
Пришла из кухни няня‚ повела Костика одеваться и на бульвар. В коридоре тихо стало‚ только на улице чуть громыхает. Сразу и не разберешь: то ли трамвай едет‚ то ли гроза собирается. Глаза закрываются‚ палка на подбородок давит. Спит старик Кукин на боевом посту.
5
Бульвар – это клуб. Собираются няни молодые‚ пожилые‚ средних лет‚ рассаживаются на скамейках по интересу. У молодых разговоры про женихов‚ про наряды‚ про субботние гуляния с солдатами в Александровском саду. Няни средних лет больше про хозяев‚ про их личную жизнь: всё знают няни и друг с дружкой семейными тайнами делятся. Няни пожилые о товарах – что‚ где‚ почем‚ да про деревню‚ про покосы‚ про урожай: "Дожжей бы нонче‚ дожжей..." А в Москве сушь египетская‚ в Москве лей не лей – урожая не будет‚ а в их деревне‚ может‚ дождя-то и не надо‚ в их деревне‚ может‚ потоп с небес‚ но находит жара на город‚ срабатывает вековое‚ и хоть давно из деревни‚ не один десяток годов‚ а глядят‚ сощурившись‚ на небо и шепчут сухими‚ дрожащими губами: "Дожжей бы нонче‚ дожжей..." А то вдруг соберутся в кружок‚ что молодые‚ что старые‚ и на картах судьбу пытают: "Сейчас‚ через час‚ к вечерочку‚ на всю ночку"‚ и слова значительные произносят: "поздняя дорога‚ веселые хлопоты‚ фальшивая надежда"‚ а то и "переменная жизнь с крупным разговором через червовый интерес". А одна молоденькая няня‚ сама еще девочка‚ играет со своей воспитанницей в классики‚ и обижается на нее‚ и ссорится‚ и оспаривает им одним известные правила. Ребенок – он и есть ребенок.
Выходит на бульвар няня с Костиком‚ и Нинка выходит с ними. Интеллигентные дети Нинку боятся. Она их бьет. Смертным боем. Ходит по бульвару‚ руки за спину‚ и жертву ищет. Нинке бы во дворе гулять. Там все такие. Могут палкой огреть‚ могут кирпичом засветить. Но Нинка во двор не ходит. Во дворе ее бьют‚ на бульваре – она. Нинка ходит на бульвар. Девочки с локонами и мальчики в бархатных штанишках не хотят с ней водиться‚ не желают разговаривать‚ а Нинке и не надо‚ чтобы с ней говорили. Она и так молчит всё время. Хочет – по бульвару ходит и жертву ищет‚ не хочет – домой идет и пяткой в дверь колотит‚ пока не откроют.
Няня любит гулять с Костиком‚ по много часов выгуливает. Своя компания – свои разговоры. "Дожжичку ба," – говорит она‚ обтирая губы концом платка‚ и все няни согласно кивают головами: "Дожжичку..." На улице теплынь ранняя, май месяц‚ скоро на дачу: наговориться теперь на все лето‚ до осени. А то сборы начнутся: крупу закупают‚ мыло‚ соль с сахаром‚ баллон от кислорода по горло керосином заливают – всё лучше‚ меньше потом из города возить. И так Вера Гавриловна что ни день полные сумки таскает. В поселке ничего не купишь‚ одно молоко козье. Зато ребятам приволье: речка‚ лесок‚ чистый воздух‚ да и няне неплохо: там свои соседи‚ извечные‚ который год у одних хозяев снимают. У них комната‚ и у соседей комната‚ терраса общая.
Костик по бульвару бегает‚ даже вспотел. У Костика друг на бульваре – Сашенька. Сашенька мальчик нервный‚ впечатлительный: когда кому-нибудь больно‚ Сашенька вместе с ним плачет. Родители Сашеньку у гомеопата лечат‚ родители спят и видят‚ чтобы он хоть разочек подрался. А он не дерется. У него организм не так устроен. Костик с Сашенькой вокруг скамейки бегают‚ друг друга догоняют. Если по прямой бежать‚ вдоль бульвара‚ можно и не догнать‚ а это обидно. А так всё поровну‚ и не поймешь‚ кто за кем: Сашенька-миротворец придумал. Они бегают‚ визжат радостно‚ а Нинка от злости на спину ложится и под скамейку ползет‚ головой вперед. Она всегда так делает‚ если что не по ней. Нинке клоун в цирке язык показал‚ так ее потом полчаса из-под стула выковыривали. Сашенька сразу бегать перестал‚ в сторону отходит: не может он спокойно смотреть‚ как человек под скамейкой мучается. Да и страшно стоять рядом: вылезет Нинка наружу‚ – грязная‚ лохматая‚ сиплая от ярости‚ – и бить начнет наотмашь‚ направо и налево. Или плеваться.
Ходит по бульвару тихий дебил Гена‚ кучерявый и узколобый‚ роста великаньего. Ему бы в баскетбол играть‚ да нет еще баскетбола‚ не культивируется. Подходит к каждому‚ пальцем в грудь тычет‚ смехом заливается: "Ты‚ – говорит‚ – сумасшедший‚ шедший‚ шедший‚ шедший..." Понять трудно‚ будто большой толстый язык с трудом ворочается во рту. Мало ему‚ языку‚ там места. Тесно. Зимой Гена снег сгребает с дворниками – штаны драные‚ ватник немыслимый‚ ботинки битые сорок пятого размера; летом в камушки играет с детишками‚ в салочки‚ и жутко глядеть‚ как несется по бульвару великан‚ и восторг у него на лице‚ и криком захлебывается рот‚ а за ним орава ребятишек: не оторвать их от него‚ свой он‚ великан‚ ребячий. А на великане сандалии на босу ногу и длинные черные штаны с голубыми бретельками; сам‚ говорят‚ бретельки пришивал‚ очень нравятся ему эти бретельки‚ тельки‚ тельки‚ тельки...
