Андрей Рубанов - Йод
Автомобили делали из пластмассы, дома из картона – эксплуатируй активнее, зарабатывай больше, выбрасывай смелее, бери кредит и хватай новое!
Несколько богатых людей, миллионеров, которые в прошлой жизни симпатизировали мне (молодому и преуспевающему) и которые теперь могли стать моими если не друзьями, то добрыми знакомыми, казались существами иного мира, инопланетянами. Сама мысль о том, что нужно попробовать восстановить с ними знакомство и, может быть, трудоустроиться, казалась мне нелепой. Деловой мир любит агрессивных победителей и немедленно отторгает проигравших. Кому нужны неудачники? Весь мир переполнен ими. Ежедневно тысячи их глядят на вас отовсюду. Обманутые и ограбленные друзьями, родственниками, чиновниками, партнерами, они заполняют каждое утро вагоны метро и едут на свои службы и работы. Плохо одетые, раздраженные, часто откровенно злые, с перекошенными помятыми лицами. Неудовлетворенные женщины, мучимые похмельной жаждой мужчины, деградировавшие от пива и попсы подростки, голодные больные старики – несчастные граждане огромной богатой страны. Там, среди них, сплющенный в толпе, вдыхающий запахи немытых тел, нечистого дыхания, такой же напряженный и потухший, ехал теперь и я. Бывший победитель, а теперь человек без названия. Без дела, без дома, без денег, без ничего.
При этом если окружающие меня люди отравлены безысходностью, то сам я вдобавок отравлен отвращением к самому себе.
Я имел и не удержал, был и перестал быть, имел возможность – и упустил ее. 2
В пять утра я похлебал воды из-под крана, прижался лбом к оконному стеклу и понял, что да, надо убивать, иначе никак, жить с этим нельзя. Наступило спокойствие. Так с облегчением включаешь дальний свет, повернув ночью с оживленной дороги на пустынный проселок.
Я постановил назавтра же решительно бросить бухать и наркоманить, готовиться к делу, небритым и без пиджака из дому не выходить. Потом понял, что замерз, в сумерках добрел до своей узкой кушетки и завернулся в одеяло. Спали мы с женой отдельно.
Лежал, медленно засыпая, и ждал, что мир изменится. Скоро я убью человека, это решено, и теперь что-то обязательно должно измениться. Воздух станет гуще, или чувства обострятся.
Но ничего не менялось. Та же двухкомнатная квартира, тот же круглосуточный гул Варшавского шоссе, та же узкая твердая подушка, тот же поэт, солдат, банкир, зэк, муж и отец дрожит, пытаясь согреться, а из форточки дышит на него пахнущий тающим снегом московский месяц март.
Когда-нибудь все изменится. Я уничтожу врага. Разрушу его. Себя, разумеется, тоже разрушу, но не совсем; прежнего Андрея сломаю и раздавлю, создам нового. У него будет другая жизнь. Чистая. Будет работа, будут друзья. Возможно, работа и друзья образуют единое целое.
Глава 3 2009 г. Так будет.
Опять подвиг
Под конец дня мы поругались.
Три года назад, когда я пил, и Миронов тоже пил, и Саша Моряк пил, мы ругались каждый день. Два года назад, когда я бросил пить, зато Миронов пил за двоих, мы ругались гораздо реже. Год назад Миронов, как и я, распрощался с алкоголем, и мы почти перестали ругаться. А сегодня опять схлестнулись. Наверное, виновата погода, день был сырой, дождливый, осень, низкое давление, смог, пониженное содержание кислорода, неустойчивый геомагнитный фон, и еще: час назад, когда я вышел за сигаретами, какой-то мудак, пролетая мимо на новеньком автомобиле, явно купленном по антикризисной президентской программе льготного кредитования, попал колесом в лужу и испортил мне штаны.
Как обычно, начали из-за ерунды, из-за шмоток. Миронов был мой лучший друг, но его манера одеваться могла свести с ума кого угодно. Мешковатые штаны, странные рубахи: даже будучи совсем новыми, вчера купленными, они выглядели как старые. Под рубахой непременно футболка (летом) или свитер (зимой) с растянутым воротом. Все торчало, свисало и морщило. А человек, между прочим, считался старейшим и ценнейшим сотрудником фирмы с миллионным оборотом.
Мы ругались сначала почти беззлобно, как товарищи. Обсудив одежду, перешли к более общим темам, и тут уже полыхнуло всерьез, на повышенных тонах, с бранью и сложными, с двух рук, распальцовками. Третий член кооператива, Саша Моряк, не участвовал, он был флегматик и терял самообладание только после полутора литров водки, и то через раз. Он сидел и курил, а мы с Мироновым грохотали, подпрыгивали на стульях, брызгали слюной, переходили на личности и вспоминали древние 3 взаимные обиды.
Я обвинил старейшего и ценнейшего в легкомыслии. Он меня – в склонности к истерикам. Я его – в неумении «лечь под клиента». Он меня – в мягкотелости. Я его – в неспособности мыслить стратегически. Он меня – в переоценке стратегического подхода и глупом стремлении к составлению долговременных планов в стране, где нельзя ничего планировать дальше чем на месяц.
– Я ваш папа, – давил я металлическим басом. – Отец-основатель! Я вас создал! Я все это начал! Как я скажу, так и будет!
И обводил рукой темноватую, тесноватую контору, где последние пять лет мы продавали автомобильные эмали, автопокрышки типа «слик», стройматериалы, элементы декораций для киностудии «Мосфильм», земельные участки под коттеджное строительство и еще бог знает что. Каждый продавал что умел и как умел.
– Хорошо, – ответил старейший и ценнейший. – Тогда скажи, как будет.
Мне удалось выдержать паузу. Не скажу, что я специально подводил скандал к нужной мне теме, но все же хотел, чтобы объявление прозвучало максимально веско, и выбирал момент, да.
– Как было, так и будет, – мрачно объявил я. – Только без меня.
– Ага, – с отвращением сказал Миронов. – Саша, отец-основатель нас опять покидает.
Моряк пожал плечами.
– Старая тема.
Отец-основатель встал, для солидности и историчности.
– Нет, братья. На этот раз все серьезно. Мне грустно это говорить, но я выдохся. И... соскакиваю. Решение – окончательное. Вы тут ни при чем, вы лучшие в мире компаньоны, я вас люблю и уважаю, в любой момент приду на помощь, порву за вас любого и все такое. Но работать тут больше не буду.
Моряк беззвучно усмехнулся. Миронов прошептал что-то грубое.
– Вы самодостаточные, у вас опыт, силы, мозги, двигайтесь сами. Вдвоем. А я не могу больше. Я езжу на метро, я два года не был в отпуске, у меня дома обои от стен отваливаются. Я давно понял, что бизнесмена из меня не выйдет. Мне больше неинтересно.
– Нам тоже, – сказал Моряк.
Отец-основатель вздохнул и предложил:
– Тогда давайте закроем лавку и разбежимся.
– А жить на что?
– Не знаю. Отдохнем от этой вони, от покрышек, от кассовых чеков, от телефонов, от продавцов и покупателей. Проветрим мозги, соберемся через полгода – и решим.
– Ты не понял, – произнес Моряк. – А на что жить? В период отдыха?
– Ну, вы не дети. Что-нибудь придумаете. У меня немного отложено, два-три месяца протяну, потом у приятелей займу...
– А у меня не отложено, – сказал Моряк.
– У меня тоже, – сказал Миронов. – И занимать неохота.
– Тогда сражайтесь.
– Без тебя?
– Да. Без меня. Кстати, мой уход будет полезен для дела. Сэкономите на зарплате.
Я рванул из пластиковой банки несколько влажных салфеток и стал протирать свой рабочий стол, и без того чистый (тут же подумав, что завтра это будет уже 3 не мой стол). Протирать предметы салфеткой – мой
личный пунктик. Полезный, кстати. Особенно достается клавиатурам компьютеров и коробкам с компактдисками.
– А твоя доля? – ровным голосом спросил Моряк. – Лавка на одну треть – твоя. Каждая третья банка краски – твоя. Каждый третий комплект резины. Каждый третий рубль в кассе.
Я покачал головой.
– Эх ты. А еще друг. Я от тебя такого не ожидал, Саша. Неужели ты подумал, что я потребую мгновенно отдать мне мою долю?
– А как тебе надо отдать твою долю?
– Частями. Понемногу. Что ж я, своих товарищей душить буду?
Вопреки моим ожиданиям, они не вскочили и не рассыпались в благодарностях. Моряк глухо фыркнул, а Миронов опять состроил гримасу отвращения. Ему было проще – по полгода в год его мучила язва желудка; если тема беседы не нравилась Миронову или собеседник вызывал презрение, Миронов невзначай хватался за бок и бормотал что-нибудь насчет разыгравшегося гастрита, после чего переставал контролировать мимику.
– То есть, – произнес он, – ты уходишь пустой, а долю оставляешь нам. Типа «расслабьтесь, пацаны, работайте, потом разберемся».
– Да.
– Ясно, – кивнул Миронов и посмотрел на Моряка. – Саша, он опять пытается исполнить подвиг.
Моряк кивнул и закурил новую сигарету с фильтром.
– Наш босс, отец-основатель, весь в белом, красиво отваливает, – Миронов потянулся, вздохнул и продолжил отрывисто, сухо, как будто флаг на ветру хлопал, – а свою долю благородно оставляет. А мы, Саша, остаемся с тобой в лавке, охуевая от благодарности. Типичный подвиг.
– Слушай, – сказал я. – Не надо. Что ты знаешь про подвиг?
