Галина Хованова - Среда обитания приличной девушки
— Валерочка, ты неправильно делаешь. Вот я — лежу целый день, не стаптываюсь, вот и расту!
А они одного роста были, Валера-то с маменькой. Это они в самом начале осознали, когда ради интереса все на косяке дверном отметились.
А Валера ей:
— Не может быть! Давай меряться!
Встали по очереди к стенке — Валера как был 169, так и остался, а маманя на сантиметр подросла. Через неделю — Валера опять 169, а маменька уже на два сантиметра ввысь поперла! Еще через неделю — Валера на месте топчется, а маменька уже на четыре сантиметра похорошела!
Валера бы с ума сошел, если б она ему тайну не открыла. Он-то, упражнениев наделавшись, в одних носках у косяка стоял, а маманя в валенках. Ну, она там, в валенках, на цыпочки привстанет — вот тебе и лишние сантиметры. Поэтому-то Валера маменьку в проделках с Мухой и подозревал — как есть змея ведь подколодная!
Глава седьмая
У меня зазвонил телефон
Кстати, в Питере Людмила Ивановна тоже этим грешила. Ну, шаловливостью. Как и я сама, в общем. Возьмем ситуацию «У меня зазвонил телефон. Кто говорит?..». А вот самое интересное начинается тогда, когда неизвестно, кто говорит.
Оглядывая свое поведение через микроскоп совести, понимаю, что совесть мою не отмыть даже доместосом. Поскольку темные пятна на ней неисправимы.
И не потому, что совсем уж темные, а потому, что неизвестно, как исправить.
Была я девой юною, училась в школе, Интернета тогда не было, поэтому спать ложилась не как сейчас, а в час уже была в койке. Ну в два, если книжка интересная.
И вот — сплю это я себе тихо-мирно, ручка под щечку, крепко-крепко сплю, вижу во сне прекрасного принца на белой лошади. Или лошадиную голову, если за ужином переем. И тут, в глубокой ночи — телефонный звонок.
Кинжальным ударом разрывает он нежную цветную (всем понятно, что я шизофреник?) кисею сна. А если меня разбудить неожиданно, то дальше я все делаю быстро.
И организм так загадочно устроен, что если я, к примеру, проспала и была впоследствии разбужена телефонным звонком, то на душ, почистить зубы, причесаться, убрать постель, одеться, собраться и быть готовой к выходу у меня уходит семь минут.
И вот вскакиваю я это себе, подбегаю к телефону, хватаю трубку и бурно в нее дышу. Потому что адреналин. А в трубке мне так интимно:
— Милая, я так тебя люблю!..
Я от неожиданности громко сглатываю. Не знаю, за что именно собеседник принял эти звуки, но продолжил:
— Я так тебя хочу!
Вообще я мало чего знаю в жизни, а уж тем более не знаю, какие-такие половосозревательные процессы или шлея под мантией заставили меня выдохнуть в трубку: «Приезжай!!!» — и бросить ее на рычаг.
После чего я бодрой серной доскакала до кровати и через тридцать секунд уже спала сном праведницы. А утром вспомнила и, сами понимаете, что… Да. Человек номером ошибся.
Думаю, в кого это я такая сволочь? А вот в кого — в маманю, недаром генетика, продажная девка империализма, намекала, что яблочко от вишенки недалеко падает.
Мама лежала дома на диване, на работу не ходила. А все потому, что когда нога в лангетке, трудно носить туфли на двенадцатисантиметровом каблуке. Приходилось лежать. А скучно. Раньше, когда компьютеры были большими, днем по телевизору ничего интересного не показывали. А книжки читать все время — глаза устают. Так она по телефону разговаривала.
И вот поднимает мамуля трубку, чтобы позвонить очередной подружке, а в трубке уже — голос.
Голос говорит:
— Привет, это я.
Мама ему:
— Ну, привет, коли не шутишь.
Голос:
— Слушай, тут баранину привезли, сколько брать?
Людмила Ивановна:
— А чего мелочиться? Бери целого.
Голос:
— Хорошо. До вечера. Целую.
И собеседник вешает трубку.
Мы друг на друга посмотрели-посмотрели, но вот что ему сказала вечером жена, так и не придумали. Нет, все-таки бабы — вселенское зло.
…Потом Валера за невестой в Киев поехал, так и не подросши. А маменька с Региной (помните наших литовских друзей?) коварно прокрались к нему в комнату, посуду помыли, подмели и безжалостным образом спалили его спальную бязевую штуку. И кровать ровно поставили.
Так что невеста была напугана только холодом и некоторой неустроенностью. Главных ужасов ей увидеть не удалось.
Людмила Ивановна была в те времена совсем юной девушкой. Но обязательной. В смысле, внимательной. На работу планшетисткой она тогда еще не устроилась, поэтому времени у нее было навалом. И вот однажды, элегически глядя в бескрайнюю даль тундры, маменька поняла, что вскорости праздник — 23 февраля. И решила поздравить оставшихся в Ленинграде коллег с этим, я бы даже сказала, профессиональным праздником.
Села за стол, достала открытку, конверт, ручку. Каллиграфически, с завитушками, нарисовала поздравление коллегам и запечатала в конверт. Ну, чтобы порадовались — она, мол, их помнит, не забыла, с праздником вот поздравляет.
И адрес написала — и номер части, и улицу, и дом. Чтобы уж точно дошло. И товарищи обрадовались.
А когда она, вернувшись с Северов, пришла в часть, самые устойчивые ей рассказали, что спасло ее только то, что дальше того места, где она была, ее было уже не заслать.
Глава восьмая
На Рижском взморье
После северного житья-бытья родители пришли-таки в ум и отправили меня в Питер. На попечение бабушек. И фотографию родного отца в форме со строгим взглядом отправили вместе со мной. Фотография была торжественно водружена на стол, откуда она смотрела на меня испытующе. Периодически она падала от возникающих сквозняков, тогда воспитательное воздействие теряло свою силу.
Правда, ребенком я была почти примерным. Ну, лизала заиндевевший забор на морозе — было. Иногда капризничала — но очень редко. И то потому, что бабушки родителей не заменят. Скучала я по ним очень сильно и страстно хотела их скорейшего возвращения.
Обдумав тот факт, что ребенок жил не пойми как за полярным кругом, бабушки решили отправить меня на Рижское взморье, тем более там, в Риге, нашлись какие-то дальние родственники, готовые дать приют несчастному младенцу и сопровождающим лицам. Причем в июле месяце, когда на взморье запросто можно купаться.
И мы поехали. Я, моя бабушка с папиной стороны — Анна Александровна (царство ей небесное) и… сейчас попытаюсь определить степень родства третьего члена концессии (тоже, конечно, царство небесное).
Это был муж сестры моего деда по маме. Поняли? У отца Людмилы Ивановны, Ивана Васильевича, была сестра — Клавдия Васильевна. А у нее был муж. И звали его очень оригинально — Флор Агафонович. Вот он с нами и поехал, потому что рижские родственники, у которых можно было остановиться, как на грех, оказались именно его родственниками.
Воспоминания пятилетнего ребенка чаще всего расплывчаты и неопределенны, но ко мне это абсолютно не относится. Я стала себя прекрасно помнить лет с трех, поэтому к пяти я уже так натренировалась в самоидентификации, что ясно помню не только события, но и погоду, запахи, вкусы и тому подобное далее.
Рига меня потрясла. После правильного, хоть и живущего в смешении стилей от классицизма до барокко и питерского модерна Петроградского района Рига показалась мне городом сказочным, далеким от бытовой рутины, тем более что жить нам довелось в самом центре — а это что? Правильно, романский стиль и готика. Узкие улочки, башни, сцепляющиеся петухами-флюгерами в небе, богато декорированные дворцы. Ну как есть город из сказок, которых я к тому моменту прочитала уже довольно. В пять-то лет. А с собой у меня была книжка «Малыш и Карлсон», и, читая перед сном, я могла смотреть в окно на островерхие черепичные крыши и даже пыталась искать там домик человека с пропеллером.
На пляж нужно было ездить на электричке. Путь неприятный, потому что, несмотря на будние дни, народу в электричку набивалось много; люди потели и толкались. Одна радость скрашивала дорогу — я точно знала, что, когда мы выйдем на перрон, бабушка купит мне мороженое — и весь путь до непосредственно пляжа я смогу с наслаждением кусать большое эскимо. У нас такого мороженого не было — питерское-то все равно вкуснее, но то было необычным — надо же, эскимо, и не маленькое, кругленькое в серебряной бумажке с надписью красной краской «Эскимо» (причем бумажка скручена как конфетный фантик), а большое, прямоугольное, в хрусткой калечной обертке с иностранными буквами. Его хватало как раз до пляжа.
На пляже бабушка раскидывала подстилку, ставила сумку с бутербродами и сбрасывала сарафан, потому что купальник был уже на ней, Флор Агафонович сразу отправлялся переодеваться. Купальников на пятилетних девочек тогда было днем с огнем не найти, поэтому снять платье и остаться в трусах — дело минутное.
