Ирвин Шоу - Люси Краун
— Ты думаешь, что было бы лучше оставить меня при вас? — спросил Тони, заранее не веря ее ответу.
— Да, — сказала Люси. — Мы бы вынесли это. Семья — это как плоть и кровь. Если она ранена, и у нее есть шанс, рана затягивается и залечивается. Но она никогда не перестанет кровоточить, если ее не закрыть. Мы создали целый институт болезни, мы построили наш брак на ней, нашу жизнь, и мы заплатили за это дорогой ценой.
— Заплатили дорогой ценой, — поникшим голосом повторил Тони, глядя через стол на красивую цветущую женщину, хорошо сохранившуюся, на ее гладкой, без единой морщинки лицо, на молодой рот, на нежную и красиво зарумянившуюся от солнца и вина кожу. — Кто заплатил?
— Я знаю, что ты думаешь, — сказала Люси, кивая. — Ты думаешь, что ты заплатил за все. Что твой отец заплатил. И что я вышла сухой из воды. Но ты ошибаешься. Я тоже заплатила свою цены.
— Представляю себе, как ты расплачивалась, — безжалостно наступал Тони.
— Да, ты прав, — устало сказала Люси, — Я платила во многих постелях. Но это было так давно, и в одну ночь я остановилась. Это было, когда твой отец пришел домой попрощаться перед уходом на войну. — Она закрыла глаза, выключая из сознания образ сына и вспоминая себя, в крови, униженную, лежащую на полу в четыре часа утра того холодного зимнего утра, и звук двери, закрывающейся за мужем, которого она больше никогда не увидит. — Но я платила не только так. Я расплачивалась чувством вины, одиночества и зависти. — Люси открыла глаза и посмотрела на Тони, — И я думала, что все долги розданы, но вижу, что ошибалась. Еще не все. И что бы ты обо мне не думал, я думаю, что ты можешь поверить в вину и одиночество. Но наверное, хуже всего это зависть. Потому что я завидовала всем. Я завидовала женщинам, которые вели размеренную спокойную бессодержательную семейную жизнь, женщинам, которые распутствовали, дрались, разводились и снова возвращались к мужьям. Я завидовала женщинам, которые безрассудно гуляли и могли переспать с семью мужчинами в одну неделю, легко встречаясь и так же легко забывая их. Я завидовала женщинам, которые хотели хранить верность своим мужьям все годы войны, и которым удавалось устоять против всех соблазнов, и завидовала тем, кого уносила страсть или сладострастие, и которые могли отдать все, вступить в бой с кем угодно, против любого оружия за своего избранника. Я завидовала женщинам, которые принимали все всерьез и тем, кто ко всему относились легко, потому что я не знала, как самой относиться к жизни. В госпитале было много женщин, и у них была одна шутка. Они говорили, что принадлежат к клубу, основанному в Англии, потому что именно там началась война. Клуб назывался СМОЩ — Сделай молодого офицера щасливым, и эта шутка вызывала неизменный смех во всех кругах с 1940 по 1945. Я смеялась вместе с ними и завидовала им. А больше всего я завидовала самой себе. Той себе, которой когда-то была, той своей жизни, которой я жила до лета на озере. Не то чтобы я сентиментально смотрела на себя, или идеализировала #свой брак. В нем многое было не так, и если отец никогда не говорил тебе об этом, то можешь послушать меня, я расскажу тебе. Твой отец был увлеченным и разочарованным человеком. В молодости он готовил себя к высоким целям. Он любил самолеты и тех, кто делает их, и дело, которое он начал, было многообещающим, и думаю, он считал себя пионером, экспериментатором и авторитетом в области. Потом умер его отец, и ему пришлось вернуться к печатному делу, в тот город, которой он изо всех сил избегал все десять лет. И он почувствовал себя неудачником, поэтому вся его страсть и разочарование в жизни сосредоточились на мне. Но я не годилась же для этой роли, я это знала и не могла простить ему, за что и заставляла его страдать. Я боялась Оливера, он слишком многого ждал от меня, он руководил каждым моим шагом, и очень долгое время наши отношения не удовлетворяли меня. Но я любила его, и оглядываясь в прошлое, я понимаю, что наш брак был уравновешен, хотя тогда я этого не знала. Я была покорна и неуверенна, я мстила ему и недооценивала себя, потому и начала искать самоутверждения в объятиях других мужчин. Сначала я говорила себе, что ищу любви, но это было не так. Я не нашла любви, не обрела уверенности в себе. Я испытала все.
Она остановилась и покачнулась на стуле. Затем, склонившись вперед, Люси оперлась локтями на стол, положив подбородок на тыльную сторону скрещенных ладоней. Она смотрела поверх головы сына на расплывшиеся в неясном освещении лица. Казалось по всему саду разносились шепчущие мужские голоса, смеющиеся, зовущие, вздыхающие, рыдающие: «Люси, Люси, Любимая. Я люблю тебя. Это было так прекрасно. Пиши мне каждый день. Я никогда не забуду тебя.» И сквозь темноту прожитых спален неслось: «Спокойной ночи, спокойной ночи…”
— Разные были мужчины, — тихо и монотонно продолжала Люси. — Был один юрист, который хотел бросить жену и троих детей, чтобы жениться на мне, потому что, по его словам, он не мог жить без меня, но он довольно неплохо справился без меня и теперь у него пятеро детей. Был веселый молодой тренер футбольной команды из Принстона. Он пил старомодный эпл-джек, и я даже подарила ему на свадьбу серебряный поднос. Потом антиквар, который водил меня на концерты камерной музыки по всему Нью-Йорку, и хотел, чтобы я жила с ним и не дала ему стать гомосексуалистом, но я не стала жить с ним, и он сейчас с каким-то мексиканцем. В поезде я познакомилась со сценаристом и переспала с ним только потому, что была пьяна, а мы все равно прибывали только на следующий день. Был даже мальчик, с которым ты ходил в один класс в Колумбии, он говорил мне, что ты гениален, но у тебя нет друзей, и что ты, в конце концов, так ничего и не добьешься. Моряк с судна, делавшего рейсы в Карибском море зимой, у него было тело танцора, и он многому научился у леди, которые развлекались в теплых водах. И однажды в постели с ним мне даже показалось, что я нашла то, что искала все это время… Но когда он встал и собрался уходить, я заметила, как он любуется собой, надевая перед зеркалами галстук, я посмотрела на него, насвистывающего, улыбающегося, курносого и потного после дешевой мужской победы, и поняла, что больше мы не встретимся, потому что он унизил меня. Это был не любовник перед расставанием с женщиной, а профессиональный спортсмен, салютующий толпе, проходя мимо трибун. И после этого, подавлено сказал Люси. — Я поняла, что все это не для меня. Чувственность для чувственных, и здесь я переоценила себя.
— Потом, конечно, — безжалостно продолжала она, — потом пошли армия, флот, авиация. Только я уже ничего не искала, я занималась благотворительностью, но и для этого нужно иметь талант, и в конечном итоге, как и следовало ожидать, моя любительская доброта принесла больше вреда, чем пользы… Я ранила раненных и оставляла безутешных неутешенными. Я была продажной девкой из жалости и оскорбляла мужчин, которые шли на смерть, потому что им не нужны были продажные девки. Они искали нежности и поддержки, а я могла им предложить только быстрое профессиональное удовольствие. Я унижала и себя, потому что это не мое призвание, и я стала ненавидеть себя. Я стала жестокой, хитрой, я лгала по телефону и кокетничала в постели. Я как фальшивомонетчик подменяла свои истинные ценности фальшивыми чеками, которые никогда кто не примет.
— И наконец, — Люси не давала возможности Тони вставить слово, перебить ее. Они как будто складывала длинную колонку цифр, намереваясь вывести сумму, прежде чем перейти к другим делам. — Наконец, пришло время принять важное решение, спасительное решение, которое могло спасти твоего отца и меня саму только одним словом. И этот шаг я тоже сделала неправильно. Да и неудивительно. Нужно готовить себя годами, познавать себя, чтобы в кризисную минуту найти нужное слово. А я не знала чего хочу, я была неготова. Он ждал меня в темной комнате, чтобы попрощаться и уехать в Англию. Было три часа ночи, и он только что приехал после встречи с тобой, и должно быть, слышал часть моего разговора с молодым лейтенантом на крыльце, не все, но кое-что наверняка услышал. И он задал мне вопрос, занималась ли я любовью с этим мальчиком, и я сказала «Да». Он спросил, были ли у меня другие, и я сказала «Да». Он спросил, будут ли другие, и я сказала «Да.» Я была так горда собой, потому что считала себя достаточно сильной, чтобы говорить правду. Но это была не правда, это была месть и самоутверждение. Во всяком случае, нам с твоим отцом тогда нужно было не честное «да», а благотворительное «нет». Но только к тому времени у меня уже закончилась вся доброта, и твой отец избил меня, и правильно сделал. Он уехал и не вернулся.
Люси замолчала и на несколько секунд на веранде ресторана было слышно только жужжание пчелы, отчаянно кружившей над сливами во фруктовой корзине, стоявшей на столике. Люси облизнула губы, взяла свой бокал и допила вино. — Ну, вот, — заключила она. — Вот так твоя мать стала свободной. Мне пришлось долго размышлять над всем этим, и никому никогда я об этом не говорила, ты первый. И если хочешь знать, с того самого утра ко мне не прикоснулся ни один мужчина. Это далось довольно легко, потому что только один раз я испытала соблазн, но и то слишком слабый.
