Януш Вишневский - Одиночество в Сети
Янда утверждал, что создание подобной вакцины для человека — вопрос недолгого времени.
Якуб в этот момент просто не смог не вспомнить Джима. А также вспомнил собственный опыт общения с кокаином. Несколько лет назад в другом районе этого города он, уже вдохнув кокаин, иногда задумывался над механизмом его действия. Иногда ему тоже приходило в голову то, до чего додумался этот молодой химик: что в нервных клетках мозга, нейронах, существуют некие особые рецепторы. Они — словно замочные скважины для ключа к мозгу. Если ключ не подходит, внутрь ничего не проникает. Вот разве если что-нибудь маленькое, вроде молекулы кокаина, которая без труда пролезет в любую щелку. Уже тогда в Тьюлейне он ясно представлял себе этот механизм. Но ему никогда не приходило в голову увеличить размеры ключа так, чтобы он не подходил к замочной скважине. А хитроумный Янда подумал об этом.
Кроме того, когда в зале прозвучало «рецепторы у нейронов», Якубу припомнилась очень печальная история молодой аспирантки Кэндейси Перт из Джорджтаунского университета в Вашингтоне. Джиму она тоже была известна. И с тех пор как он рассказал ее Джиму, тот всегда поднимал тост за «Кэндейси Перт, женщину, которая точно знает, что происходит за слизистой оболочкой».
Кэндейси Перт исследовала в семидесятых годах механизм действия морфина, так много послужившего в борьбе с болью. Еще учась в университете, она открыла, что у нейронов есть места, которые формой и размерами совпадают с молекулой морфина. Как ключ и замок. И именно в этих местах морфин проникает в клетки. Так он подавляет боль.
Откуда бы у нейрона взяться замочной скважине для какого-то морфина? Почему организм подготовил скважину для ключа, существование которого предвидеть не мог? А может, существуют вещества, структурой и действием подобные морфину, которые производит сам организм? Да, существуют. Конечно же существуют. И так же, как морфин, они успокаивают боль, воздействуют на настроение, вызывают приятные ощущения, а временами даже эйфорию. Называются они эндорфины, «внутренние морфины». Образно говоря, оргазм — это не что иное, как наводнение мозга эндорфинами. Точно так же, как страх приговоренного к смерти перед казнью на электрическом стуле. Вопреки видимости, в обоих случаях химический состав вещества в мозгу идентичен.
Мало кто знает, что после открытия Кэндейси Перт началась захватывающая и не прекращающаяся до сих пор история молекул эмоций. Именно это ее открытие позволило думать, что люди — лишь сочетание нуклеотидов, памяти, желаний и протеинов. И не будь у нейронов рецепторов, совершенно точно не было бы поэзии.
Мысль о таких рецепторах пришла Кэндейси Перт, эффектной брюнетке из Джорджтаунского университета, еще в 1972 году. Дальнейшая история ее открытия служит ярчайшим доказательством, какими тщеславными, завистливыми, безжалостными интриганами могут быть люди науки. Якуб знал это по собственному опыту, так что история Кэндейси не стала для него шоком.
Перт была уже на пороге своего открытия, и тут руководитель проекта, титулованный профессор, которого она регулярно информировала, как продвигается работа, категорически посоветовал ей закончить исследования, утверждая, что «они бессмысленны и ведут в тупик». Однако вскоре он вместе с двумя не менее титулованными коллегами был выдвинут на престижную американскую премию Ласкера, которая является прямой дорогой к Нобелевской, — именно за исследования рецепторов нейронов. За ее исследования! Комитет по присуждению премии Ласкера полностью игнорировал ее вклад, не упомянув даже фамилии.
Как вспоминает сама Перт, у нее был выбор: махнуть рукой, промолчать и жить с чувством унижения и «сознанием своей правоты» или протестовать. Она не стала молчать. Слишком хорошо она помнила историю другой женщины, у которой украли результаты ее работы, признание, известность. И помнила, чем это кончилось.
Якуб тоже знал во всех подробностях трагическую историю Розалинды Франклин. Как-никак это была его генетически-биохимическая лужайка.
Розалинда Франклин, выпускница прославленного Кембриджа, воспользовавшись в начале пятидесятых годов совершенно новой тогда техникой рентгенокристаллографии, открыла, что ДНК — это двойная спираль, напоминающая лестницу, и нити ее — фосфаты. Директор ее института Джон Рендал представил результаты исследований, а также еще неопубликованные соображения своей молодой сотрудницы на узком семинаре, в котором участвовали три человека, в том числе Джеймс Уотсон и Френсис Крик. Вскоре после того семинара, в марте 1953 года, Уотсон и Крик опубликовали знаменитую статью, безупречно описывающую структуру двойной спирали ДНК.
В том марте началась современная генетика. Мир онемел от восхищения. Но не весь. Пока Уотсон и Крик раздавали интервью, горделиво входили в историю и резервировали себе места в энциклопедиях, Розалинда Франклин молча страдала. Она не протестовала и никогда публично не «рассказывала, что чувствует.
В 1958 году Розалинда Франклин заболела раком, хотя отличалась крепким здоровьем и не имела для этой болезни никаких генетических предпосылок, и через несколько недель умерла.
Ей было тридцать семь лет.
В 1962 году Уотсон и Крик получили в Стокгольме Нобелевскую премию.
Молекулы эмоций? Пептидные рецепторы уныния открыли дорогу мутации раковых клеток? По мнению Перт, а сейчас также и по мнению большинства иммунологов, уныние, скорбь и боль способны убивать точно так же, как вирусы.
Кэндейси Перт не смирилась с тем, что ее грабят. Она протестовала. Титулованный профессор не получил Нобелевской премии и канул в забвение. Она же стала научным авторитетом.
Якуб думал об этом, слушая доклад Янды, и задавал себе вопрос, а знает ли тот, что не будь Кэндейси Перт, он не стоял бы перед этим заполненным до отказа залом.
Кроме побега на доклад о вакцине против кокаина, он в этот последний день совершил нарушение стократ более тяжкое: сказавшись больным, отказался от участия в официальном рауте, завершающем конгресс. У него не было ни малейшего желания в очередной раз слушать одни и те же надоевшие за многие годы речи о том, кто великолепно проявил себя и кто это высоко ценит, либо о том, «как плодотворна была эта встреча» и «какие новые вызовы встают перед нами». Всемирный конгресс в Новом Орлеане в этом смысле ничем не отличался от съезда сельскохозяйственных кружков в каком-нибудь захолустье.
И еще ему не хотелось весь вечер составлять общество почтенным и бесконечно усталым супругам профессоров, которым, как и их женам, давно уже нечего сказать, и единственно, на что они способны — ездить с конгресса на конгресс и стричь купоны со своих давно уже пожухших достижений и славы.
Он хотел по-своему попрощаться с Новым Орлеаном. Поужинал он в маленьком ресторанчике, называющемся «У Эвелин» на углу Чартерз-стрит и Айбервилла. Для частых посетителей этого города — уникальное заведение с настоящей местной кухней, причем известное только посвященным. Кроме того, там всегда happy hour. Заказав одну текилу, получаешь три — две бесплатно. И это замечательно воздействует на восприятие тамошнего скорей неприглядного помещения. После первой заказанной текилы на его вид перестаешь обращать внимание. А после второй оно уже кажется прекрасным. Время от времени «У Эвелин» происходило то, чего в Новом Орлеане не бывало больше нигде. Эвелин приглашала приехать — преимущественно перед Марди-Гра — свою младшую сестру, которая, как она говорила, «единственная вырвалась из гетто, потому что у нее есть мозги и потому что она не любит кухарить». Студентка Детройтской консерватории по классу скрипки, необычайно талантливая, лауреат нескольких конкурсов в обеих Америках, приезжая в заполненный дымом клуб своей сестры, забывала о концертных залах и Детройте. Она заплетала негритянские косички и играла джаз и блюзы. На скрипке! Впечатление, будто Марвин Гэй поет блюз.
Впрочем, и сама Эвелин, хозяйка ресторана, тоже явление. Могучая негритянка с улыбкой ангела, играющая «в свободное время» на ударных в диксиленде. А «в несвободное» ей приходилось готовить для своих клиентов. Нет, «приходилось» не то слово. Эвелин считала — и Якуб знал это доподлинно, так как слушал ее разговоры с Джимом, когда много лет назад они вместе приходили сюда, — что «лучше поварского дела только хороший джаз и долгий секс». И кроме того, Эвелин всякий раз повторяла, что мир обрел смысл, когда появился джаз, и что он пережил три революции: коперникову, эйнштейновскую и изобретение гамбо — пикантной креольской похлебки из экзотического овоща по названию «окрос», которая подается к красной фасоли с кейджунскими приправами. Нигде в Новом Орлеане не угощают таким гамбо и такой красной фасолью, как «У Эвелин». Вечером, когда в ресторане бурлит жизнь и раздаются взрывы смеха, иногда удается уговорить Эвелин исполнить соло на барабанах. В таких случаях она надевает, белые перчатки до локтей, поправляет косметику, усаживается на вращающемся стуле у входа в кухню и играет. До тех пор, пока кто-нибудь не начнет умолять ее прекратить. Очень часто во время таких сольных выступлений Эвелин Джим выходил во двор за рестораном. Он не был любителем джаза. Якуб помнит, как Джим развеселил его, заявив, что «джаз — это месть негров белым за рабство». Тем не менее он регулярно бывал в этом ресторане.
