Элис Сиболд - Милые кости
У меня застучало в висках: да, я прячусь в оболочке Рут, но только до того предела, когда меня берет за руку и целует Рэй, потому что за этой чертой начинаюсь я, за ней царят мои желания, здесь мне самой, а не Рут, хочется вырваться из телесной оболочки. Я увидела Холли. Она смеялась, запрокинув голову. Потом жалобно завыл Холидей почуяв, что я ушла от него туда, где мы с ним раньше обитали вместе.
— Куда? — спросил Рэй.
Всеохватный вопрос, ответы без конца и края. У меня не было ни малейшего желания преследовать мистера Гарви. Взглянув на Рэя, я поняла, зачем я здесь. Чтобы унести с собой кусочек неба, доселе мне неведомый.
— В мастерскую Хэла Хеклера, — твердо сказалая.
— Зачем?
— Ты спросил, я ответила.
— Рут?
— Что?
— Можно тебя еще раз поцеловать?
— Нужно, — вспыхнула я.
Под урчание двигателя наши губы соединились вновь, и тут на мгновение появилась Рут, дающая наставления старикам в беретах и глухих черных свитерах: те держали на ветру мерцающие зажигалки, скандируя нараспев ее имя.
Рэй отстранился:
— Что-то не так?
— Когда мы целуемся, я уношусь на небеса, — сказала я.
— И что там хорошего?
— Для кого как.
— А точнее? — улыбнулся он. — Изложи факты.
— Полюби меня, тогда изложу.
— Ты в уме? — спросил он, а я про себя отметила: не догоняет.
— Движок прогрелся, — бросила я вместо ответа.
Он дернул за блестящий хромированный рычаг справа от руля, и мы тронулись с места как ни в чем не бывало — парень с девушкой решили прокатиться. Когда Рэй разворачивался, старый, залатанный тротуар блеснул на солнце искорками слюды.
В самом конце Флэт-роуд я показала ему грунтовую дорогу к заставе Илз-Род, от которой было недалеко до переезда.
— Скоро эти места будет не узнать, — сказал Рэй, резко свернув с гравия на укатанную землю.
Железнодорожная ветка соединяла Гаррисберг с Филадельфией; все близлежащие дома шли на слом, старожилы переселялись кто куда, а их участки захватывали промышленники.
— Ты после университета останешься здесь? — спросила я.
— Здесь никто не останется, — ответил Рэй. — Это и ежу понятно.
У меня захватило дух. Вот что значит возможность выбора. Подумать только: на Земле я могла бы уехать в другой город, куда угодно. И тут я задумалась: возможно ли такое на небесах? Ведь за минувшие годы меня ни разу не потянуло к перемене мест — может, оттого, что и мыслей таких не было?
Мы заехали на расчищенную полоску земли перед мастерской Хэла. Рэй остановил машину.
— Что мы тут забыли? — спросил он.
— Ну и вопрос! Нам же надо кое-что разведать, — ответила я.
Мы обошли мастерскую сзади, я пошарила над притолокой и достала ключ.
— Как ты догадалась?
— Будто я не знаю, где ключи прячут! — ответила я. — Тут большого ума не надо.
Внутри ничего не изменилось; в нос шибанул резкий запах смазки. Я сказала:
— Пойду в душ. А ты располагайся.
Возле топчана болтался электрический шнур. На ходу я щелкнула выключателем, и над лежанкой загорелась россыпь крошечных белых огоньков — другого источника света в каморке не было, если не считать маленького пыльного оконца в задней стене.
— Какой еще душ? — спросил Рэй. — И вообще, откуда ты знаешь про эту халупу? — В его голосе зазвучало беспокойство, которого прежде не было.
— Имей терпение, Рэй, — сказала я. — Скоро объясню.
Зайдя в тесную ванную, я не стала плотно закрывать дверь. Стянула с себя одежду Рут и ждала, пока нагреется вода; мне не терпелось, чтобы Рут меня заметила, чтобы она увидела свое тело так, как видела его я, во всей безупречной, живой красоте.
В этом закутке было душно и сыро; ванну разъедали вековые пятна — видимо, в нее сливали все, что течет. Я открыла горячий кран на полную мощность, но все равно дрожала от озноба. Тогда я окликнула Рэя. Позвала его в ванную.
— Занавеска прозрачная, — сказал он, отводя взгляд.
— Ну и что? — сказала я, — Это неплохо. Раздевайся, иди ко мне.
— Сюзи, ты же знаешь, я не такой.
У меня захолонуло сердце.
— Что-что? — Я уставилась на него сквозь полотнище тонкого белого пластика, которое Хэл приспособил вместо занавески, но увидела только темный силуэт, обрамленный точечками света.
— Говорю тебе, я не из таких.
— Ты назвал меня Сюзи.
Он помолчал, потом отдернул занавеску и, стараясь смотреть только на мое лицо и больше никуда, переспросил:
— Сюзи?
— Иди ко мне, — повторила я, едва сдерживая слезы. — Прошу тебя, иди ко мне.
Я зажмурилась и стала ждать. Горячие струи покалывали мне щеки, шею, груди, живот, бедра. Было слышно, как Рэй зашевелился; ремень со стуком упал на пол, из карманов посыпалась мелочь.
На меня нахлынуло предчувствие, знакомое с детства: когда родители брали меня кататься на машине, я сворачивалась калачиком на заднем сиденье и закрывала глаза, твердо зная, что в конце прогулки меня возьмут на руки и внесут в дом. Такое предчувствие рождается из доверия.
Рэй отдернул занавеску. Я развернулась к нему лицом и открыла глаза. Внизу живота сладко заныло.
— Залезай, — сказала я.
Он медленно переступил через край ванны. Сперва у него не хватило духу ко мне притронуться, но потом его палец осторожно коснулся небольшого шрама у меня на боку. Мы вместе смотрели, как палец движется по рваной полоске плоти.
— В семьдесят пятом, — напомнила я, — Рут получила травму на волейбольной площадке.
Меня снова затрясло.
— Ты — не Рут, — выговорил он, не веря себе.
Поймав его руку, которая дошла до конца старого пореза, я положила ее себе под левую грудь и сказала:
— Я давно к тебе присматривалась. Люби меня.
Его губы приоткрылись, но слова, которые вертелись на языке, были до того странными, что не произносились вслух. Когда Рэй подушечкой большого пальца тронул мой сосок, я привлекла к себе знакомое с детства смуглое лицо. Мы поцеловались. Водяные струи сбегали между нашими телами, увлажняя пучки темных волос, пробивающиеся у него на груди. Целуя его, я хотела видеть Рут, я хотела видеть Холидея, я хотела убедиться, что они тоже видят меня. Под душем можно было плакать в открытую, и Рэй ловил губами мои слезы, недоумевая, почему они хлынули в три ручья.
Я прикасалась к нему и задерживала руки там, где мне хотелось. Подержала в ладони его локоть. Пропустила между пальцами темные завитки внизу живота. Скользнула ниже, к тому стержню, какой насильно загонял в меня мистер Гарви. В голове мелькнуло: вот оно, благо. А потом: вот оно, благородство.
— Рэй?
— Не знаю, как тебя называть.
— Сюзи.
Чтобы предотвратить расспросы, я накрыла ему рот ладонью.
— Помнишь, как ты мне написал записку? Помнишь свою подпись: «Мавр»?
Мы оба на мгновение замерли; бусины воды, скопившиеся у него на плечах, сбежали вниз.
Без лишних слов он оторвал меня от ржавого днища, и я обвила ногами его бедра. Избегая горячих струй, он нашел опору — край ванны. Когда он оказался во мне, я обхватила ладонями его лицо и впилась ему в губы.
Прошла минута, а то и больше; он отстранился.
— Теперь говори, что там хорошего.
— Иногда похоже на старшую школу, — задыхаясь, призвалась я. — Мне так и не довелось в ней поучиться, зато на небесах можно разводить костер прямо в классе, носиться по коридорам, орать во все горло. А иногда все по-другому. Точь-в-точь как Новая Шотландия, или Танжер, или Тибет. Любое место, какое раньше виделось только в мечтах.
— А Рут сейчас там?
— Рут пока ведет разговоры, но впоследствии туда вернется.
— А ты сейчас там? Тебе себя видно?
— Нет, я сейчас здесь, — сказала я.
— Но скоро исчезнешь.
Я не стала его обманывать. Только склонила голову.
— Верно, Рэй. Это так.
И нас захватила любовь. Из душа мы перебрались на топчан, под ненастоящие звезды. Пока Рэй отдыхал, я расчерчивала поцелуями его спину, благословляя каждую мышцу, каждую родинку, каждое пятнышко.
— Не исчезай. — Он закрыл блестящие агатовые глаза, и я почувствовала легкое и ровное дыхание сна.
— Меня зовут Сюзи, — шептала я. — Фамилия — Сэлмон, как «лосось». — Опустив голову ему на грудь, я уснула рядом с ним.
Когда я открыла глаза, окошко в дальней стене было залито темным багрянцем, и мне сразу стало ясно, что времени осталось совсем мало. За окном жил и дышал тот мир, который годами открывался мне только со стороны, а сейчас я находилась на той же Земле. Но уже знала, что больше сюда не приду. Отпущенный мне срок я потратила на любовь — против нее я оказалась бессильна, как не была бессильна даже перед лицом смерти; это было бессилие всего сущего, темный багрянец человеческой слабости, движение вслепую, когда на ощупь огибаешь углы, чтобы раскрыть объятия свету, — все, без чего не бывает открытия неизведанного.
