Роман Воликов - Тень правителей (сборник)
Серафима молчала.
— Я завтра буду у неё, — сказал Коля. — Если хотите, возьму с собой компьютер, взглянете на неё по скайпу.
— Если можно, — сказала Серафима. — Я очень вам признательна…
— Завтра в пять будьте у компьютера, — сказал Коля и повесил трубку.
Белые стены палаты, пустые и безликие, как просёлочная дорога в сельской глуши. По экрану компьютера скользнул угол стола, окно в сиреневой занавеске. Ира лежала на больничной койке, правая рука под капельницей, голова, забинтованная подобием чалмы, на высокой подушке. Её широко распахнутые глаза, не мигая, смотрели в одну точку.
— Если вы что-то хотите сказать, Серафима, говорите, — раздался голос Николая.
— Здравствуй, Ира, — сказала Серафима. — Я так рада тебя видеть. Привет тебе из Италии. Здесь уже настоящая весна, воздух переполнен свежестью и надеждой. Милан очень красивый город и голуби не такие гадкие, как в Венеции. Выздоравливай поскорее и приезжай ко мне в гости.
Ира медленно повернула голову и посмотрела на Серафиму. По щеке покатилась крошечная слезинка. Её сизые губы, искривившись, заполнили весь экран и зашептали беззвучно, но отчётливо: «Беги… Беги… Беги…»
Экран подёрнулся зыбью и погас.
x x x x x x x x x x x x x x xОткуда эта грусть, Сирены, и печальКогда ваш нежный плач плывёт в ночную дальЯ полон отзвуков, я схож с морскою тьмою.О, эхо, мой корабль, зовущийся Судьбою!
Да, мадам, вы правы, эти строчки Аполлинера удивительно точно отражают атмосферу нашего острова. Эти игольчатые ели, спускающие прямо к морю, упрямый старый кедр, который неведомо как растёт на вершине скалы. Дивные места! Что-то подобное имел в виду ваш земляк Жан-Жак Руссо, когда написал: великодушная идиллия… Старожилы утверждают, что в этой деревне родился Сократ. Как знать, как знать, это так давно было.
Простите, мадам, что вы спросили? Давно ли я здесь живу? Почти восемь лет. Что я делаю, когда нет туристов? Извините, что я переспрашиваю, мне не так часто удаётся разговаривать на французском.
У меня множество забот. Я служу при развалинах храма Артемиды, поддержание порядка и несложные реставрационные работы полностью на мне. Ещё на своем огороде я выращиваю шпинат, на местном наречии он называется хорта. Этот вид произрастает только на нашем острове. У меня две козы, смешные и бодливые, они требуют уйму внимания. А когда с гор возвращается мой муж, мне и спать даже некогда.
Как зовут моего мужа? Пан. Да, тот самый. Я рада, что рассмешила вас, мадам. Конечно, он просто тёзка. Если завтра утром вы услышите нежную мелодию свирели, знайте, это играет мой муж, Пан, он где-то высоко в горах.
Паром уходит на континент в третьем часу после полудня. Если не забудете, заходите в гости, я живу в первом белом домике слева от пристани, я угощу вас чашечкой ароматного кофе с корицей…
Воспоминание о Тоехаре
— Алло, привет! Я — на острове пингвинов.
— Разве там живут пингвины?..
— Да они тут все…
Именно так он хотел сказать жене, рассматривая в зеркале помятое после девятичасового перелета лицо.
«Перестань злиться! — сказал он себе. — Причём тут пингвины?! Люди как люди, не хорошие, и не плохие. И с квартирным вопросом у них всё ничего. Впрочем, климат не позволяет жить на улице».
Он не любил этот остров, хотя приезжал часто.
«Это в последний раз!» — бубнил он с тоской, собирая дорожную сумку. «Это последняя поездка! — говорил он подмосковным лесам, мелькающим в окне аэропортовской электрички. — Больше ноги моей не будет на брегах Тихого океана».
— Вам нравится Сахалин? — спросила юное создание — соседка по креслу в самолете. — Там такая природа!
— Да-да… — с напускной задумчивостью ответил он. — Насущная необходимость.
«Какая, к чёрту, необходимость! Не паникуй! — в миллионный раз говорил он себе, стоя в гостиничном душе под струей ледяной воды. — Ты выкрутишься! Ты — малшик молодой….»
Он вспомнил девчушку из самолёта: «Губастенькая. Студентка, курс первый или второй. Летит проведать родителей. Подрастающее племя московских секретарш…»
Эта игривая мысль подняла ему настроение. Утро было солнечным, невзирая на ноябрь. Выпью кофе и поеду к морю, боец один чёрт в засаде. Он привычно набрал телефонный номер контрагента, привычно услышал почтовый ящик и почувствовал наступившее успокоение.
Всё было как всегда. Он третий год вёл дела с этим сахалинским рыбопромышленником, и каждый раз история повторялась. Его приезд заранее согласовывался, и уже на острове вдруг выяснялось, что контрагенту надо срочно спасать рыбаков со стана, или попёрла корюшка, или ещё какая-нибудь дребедень в этом роде. Стан находился на севере острова, семьсот пятьдесят верст по сахалинскому бездорожью, связи там не было никакой, а если и была, то рыбопромышленник бдительно выключал телефон.
— Ничего нового в этом подлунном мире, — нахально сказал он мобильнику. — Я опять буду тащиться en plein air[24].
— Очень по-детски! — разговаривал он вслух, гуляя по полузамёрзшему берегу моря. — Здесь всё по-детски, на этом нелепом острове с повышенной радиацией, потрепанные японские игрушки у всякого работяги, чудовищная дороговизна, и вечная детская ненависть к материку. У вас всё хорошо, а мы тут загибаемся. Хотя нам должны, мы форпост страны нефти и газа.
Привычка разговаривать с собой появилась у него давно. В юности он даже вычитал, что это один из признаков помешательства. Несколько льстило самолюбию, он необычный, не такой, как все. С годами он просто понял, что лучшего собеседника ему не найти. Он пнул камень, подчеркивая эту банальную истину: «Впрочем, не очень-то ты их ищешь, этих собеседников…»
Без свидетелей он ещё и делал гримаски, как сейчас на берегу:
— Самое непостижимое во всём происходящем, — передразнивал он ветер, — что невзирая ни на что, не обращая внимания на тот дебильный факт, что каждая отгрузка продукции больше напоминала битву не на жизнь, а на смерть, рыбопромышленнику в конечном счете снова давали деньги, и значит ему опять надо было лететь на остров. Просто романтики рыбной промышленности — столичные инвесторы! — смеялся он вместе с морем. — Да, трудно зарабатывать деньги в наше время. Постоянно на грани психушки. Впрочем, мне наплевать.
Ему действительно было наплевать. Ему платили не за здравый смысл, а за функцию увещевателя. Он констатировал: «взрослые дяди играли в наивные шахматы, обе стороны гонялись за пешками, ибо… и напрочь…. и вот она, сермяжная правда….» Тут ему стало совсем смешно: «Тьфу, глупость какая!..»
— Ну, и бог с ними!
На берегу было хорошо. Море ещё не замерзло. Вода была спокойной, иссиня-теплой в лучах осеннего солнца и как бы приглашала искупаться. Пустынный пляж километрах в тридцати от города, дикий даже по сахалинским меркам, был тем немногим, что искренне восхищало его на острове.
В первое лето он весь август провалялся на жарком песке, почти сразу отбросив тупую идею посетить рыбопромышленника на стане.
— Зачем портить жизнь человеку, — в полудрёме бормотал он. — К осени чего-нибудь да наловит, вот и начнём бодаться на предмет возврата вложений. Пусть отдохнёт в ожидании предстоящих боев.
Развалины рыбоконсервного завода казались генуэзским замком где-нибудь в окрестностях Кафы. «Простор и безлюдье!..» — не уставал он восторгаться, как какая-нибудь провинциальная фифа.
— Всё-таки штампы крепко засели у тебя в голове. Почему замок, и генуэзский, а не, к примеру, португальский? И в окрестностях Кафы, а не, скажем, Пизы? Хотя, что делать генуэзскому замку в окрестностях Пизы?! Бред какой-то. Всё бред на этом острове. Или у тебя в голове? Нельзя ли проще и точнее. Море, солнце, слегка заснеженный песок пляжа. Древние актеры играют для Диониса, зрители уходят и приходят, завтракают и ужинают, занимаются любовью и своими делами. Актёры начинают на рассвете и заканчивают на закате. У них свой ритм и своё время, беспечное и непохожее на людское…
_____/////______/////______— Эразм Каторжанин. Для близких. Близкими становятся после третьей распитой, — седой человек с высушенным лицом церемонно поклонился. — Расходы пополам. Заметьте, честно.
— Очень приятно. Павел Александрович Карыгин. В вашем городе проездом.
— Я вижу, что проездом. Из первопрестольной?
— Из неё родимой.
— По коммерческой части или на наши красоты посмотреть?
Разговор происходил в японском кафе «Тоехара». Кафе он обнаружил ещё в первый приезд на остров. Местоположение «Тоехары» было чрезвычайно удобным, в центре города и одновременно на отшибе, заблудившееся во дворах хрущёвок, без рекламы и почти без опознавательных знаков. Кафе держал полукровка, сын японского военнопленного и лагерной работницы. Кухня была нищей, обслуживание паршивеньким, зато было тихо, без вездесущей молодежной попсы. Ну и, конечно, название — Тоехара — в честь прежнего имени города времён японской оккупации.