Дуглаc Абрамс - Потерянный дневник дона Хуана

Она упала на теплые простыни, и я упал вместе с нею. Я чувствовал, как одинаково бьются наши сердца и как одинаково вздрагивают наши тела. На этот раз я не стал удерживать в себе свое семя, потому что знал: то, что случилось сегодня, было не мимолетным наслаждением, а вечной любовью.

Мы уснули, продолжая сжимать друг друга в объятиях. Утром меня разбудили солнечные лучи, упавшие мне на лицо. Такое впервые случилось со мной в постели рядом с женщиной, и я чувствовал себя Каином, с которого сняли проклятие. Я посмотрел в глаза спящей донье Анне и улыбнулся, испытывая величайшее умиротворение. Мне казалось, будто попутный ветер всю ночь дул в наши паруса, а наутро пригнал наш корабль к родным берегам.

В эту минуту, лежа рядом со своей возлюбленной, я вспомнил тайну, которая все еще стояла между нами, и мне захотелось как можно скорее рассказать ей правду о смерти ее отца. Любовь способна придать нам смелости, когда мы защищаем тех, кого любим, но она делает нас трусами, когда мы вынуждены выступать против них. Мне нужно было собраться с духом. Я поцеловал ее, побуждая проснуться.

Когда мои губы прикоснулись к ее нежной щеке и на ее лице появилась улыбка, резкий стук в дверь заставил нас обоих вздрогнуть.

— Донья Анна! Вас желает видеть маркиз! — раздался из-за двери голос ее матери.

Мы вскочили, и стали быстро одеваться.

— Мама, я не одета.

— Он настаивает на том, что должен поговорить с вами немедленно.

— Пожалуйста, скажи ему, что я спущусь через несколько минут.

Мы порывисто обнялись, а когда разомкнули объятия, повязка соскользнула с моего тела и обнажила еще свежую рану.

— Метка моего отца!.. — ужаснулась она.

— Да. Я как раз собирался все объяснить, — пробормотал я.

— Так это были вы?!

— Ненависть лишила его рассудка… Я умолял его прекратить дуэль…

— Вы убили моего отца… — сказала она, в ярости сжимая кулаки.

Я схватил ее за руки, пытаясь успокоить. Снова раздался настойчивый стук в дверь. На этот раз до нас донесся голос маркиза, который требовал, чтобы его впустили в комнату.

— Донья Анна, я прошу вас немедленно открыть дверь!

— Убирайтесь прочь, — презрительно бросила она в мою сторону.

— Я вам все объясню сегодня вечером.

— Но я не должна… — прошептала она, дрожа и отстраняясь от меня.

— Дайте мне шанс хотя бы рассказать, как произошло это несчастье…

Дверь в спальню снова задрожала от ударов кулаком. Донья Анна, не в силах глядеть мне в глаза, молча указала на окно.

— Я напишу вам.

Это были мои последние слова перед тем, как спрыгнуть вниз — прямо на проезжающую под окном карету. Пока пассажиры пытались понять, что могло свалиться на крышу их кареты, я давно успел спрыгнуть на мостовую и удалиться на безопасное расстояние. Спешно вернувшись в монастырь, я написал для доньи Анны страстное послание, в котором умолял ее встретиться со мной в часовне и выслушать всю правду о той трагической ночи. Я еще раз поклялся, что буду всегда любить ее. Я молился, чтобы ее горе не помешало ей услышать мои слова и впустить меня в свое сердце.

Появляться возле ее дома среди бела дня было бы непростительным риском, и потому я был вынужден прибегнуть к помощи Кристобаля. Я попросил его передать письмо лично в руки донье Анне и умолял не подвести меня.

Прощание

Вечером в дверь монастыря постучали. Я надеялся, что мне принесли записку от доньи Анны, но на всякий случай обнажил шпагу и затаился. Ведь там могли запросто оказаться и солдаты инквизиции. Мать-настоятельница открывала дверь — на пороге стояла Альма.

— Кто вы? — донесся до меня через окно голос матери Соледад.

— Вы действительно хотите это знать? — уточнила Альма, откидывая мантилью и показываясь во всей своей красе.

— Все в порядке, это ко мне, — поспешил сказать я. — Не волнуйтесь, гостья пробудет здесь совсем не долго.

— От всей души на это надеюсь, — настоятельница осенила себя крестным знамением и поспешила уйти.

— Я пришла попрощаться, — объявила Альма, когда я привел ее в комнату привратника.

— Как ты нашла меня?

— Мне помог Кристобаль.

— А как ты нашла его?

— Мне помогла Мария, — улыбнулась Альма. — Слава Богу, что инквизиция не всегда может уследить за сердечными привязанностями.

Альма очень удивилась, что я нашел приют в святой обители, среди монахинь.

— У нас общее прошлое, — уклончиво ответил я. — Но расскажи-ка мне лучше о своих планах. Ты сказала, что пришла попрощаться. Надо полагать, ты уезжаешь к Томасу?

— Как ты догадался?

— Иногда мужчина тоже умеет догадываться о том, в чем женщина не может себе признаться, — сказал я с улыбкой.

— Представь, он приехал в Севилью и явился ко мне как клиент. Похоже, что я ошибалась, когда думала, что наша семейная жизнь будет лишена страсти. Он сделал мне предложение и дождался ответа прямо в моей постели.

— Вы станете жить в Кармоне?

— Томас согласился увезти меня в Амстердам. Нам хочется жить в таком месте, куда не дотянется шлейф памяти о прошлом… И подальше от этого мира, где пытаются поладить между собою честь и позор.

— Амстердам? Один датский купец как-то сказал мне, что там полно куртизанок.

— Возможно, — равнодушно сказала она. — Но какое это имеет значение для жены и матери?

— Вот и закончилась твоя короткая, но блестящая карьера… Я всегда подозревал, что жизнь, в которой слишком много свободы, недолго будет радовать тебя.

— А вот я даже не подозревала, что смогу быть счастлива с человеком, которого так хорошо знаю… и который так добр. Я хотела познать всех мужчин, так же как ты хотел познать всех женщин, но теперь мне нужен только один мужчина и его доброе сердце.

— Это верно. Зная одного, можно познать всех, — сказал я.

— Я никогда тебя не забуду.

Она устремила на меня взгляд, в котором сквозили восхищение, благодарность и что-то очень похожее на любовь. Альма не единожды уверяла меня в том, что ждет от меня лишь наставлений в ее сомнительном искусстве. Однако сердце не всегда может оставаться равнодушным к влечению плоти. Любовное желание и сама любовь зачастую идут рука об руку.

— И все-таки постарайся забыть меня, — сказал я. — Помни только то, что ты узнала о душе и плоти.

— Ты так многому научил меня, — она по-прежнему не сводила с меня глаз.

— Ты сама научилась, — сказал я.

Неожиданно она протянула руку и коснулась моего бедра.

— Еще один урок, дон Хуан? Прежде чем мы совсем откажемся от них…

Должен признаться, что моя плоть не осталась вполне равнодушной к этому прикосновению. Мои руки были вовсе не против того, чтобы обнять красивое тело, а мои пальцы почти ощутили под собою шелк черных локонов. Но я сдержался, как будто моя воля железными цепями сковала мое тело. Пока я жив, моя плоть всегда будет отзываться на красоту других женщин. Но при мне всегда останется железная воля. Я буду смотреть на других красавиц, как смотрю на прекрасную картину, до которой нельзя дотрагиваться. Это будет безмятежный взгляд художника, который способен оценить красивые линии, а не плотоядный взгляд мясника, который видит перед собой только то, что можно употребить в пищу. Наконец, я вздохнул и сказал:

— Прости, не могу.

— Дон Хуан мертв. Да здравствует дон Хуан! — Альма недоуменно покачала головой. — Один прощальный поцелуй…

С этими словами она прильнула к моим губам. Я слегка отпрянул, но все-таки ответил на ее поцелуй. Если когда-нибудь благосклонные небеса позволят мне жениться на донье Анне, я никогда в жизни больше не поцелую другую женщину. Сейчас я словно прощался со всеми женщинами, которых когда-либо касались мои губы.

За окном послышались торопливые шаги. Я выглянул, но никого не увидел. Комната привратника была удобна, но не слишком безопасна.

— Тебе следует как можно скорее покинуть Севилью. Оставаясь здесь, ты каждое мгновение рискуешь своей жизнью. …Неужели она действительно стоит такой жертвы?

В голосе Альмы прозвучало дружеское участие и искренняя тревога за меня.

— Спасибо тебе.

Я был искренне благодарен Альме за ее заботу. Что же касается доньи Анны, эта женщина и в самом деле стоила любых жертв, а также стоила того, чтобы ради нее быть осторожным. Потом Альма ушла. Мы все сказали друг другу и мы понимали, что больше никогда не увидимся.

Я прикоснулся пальцами к своим губам. Сейчас они казались мне такими же юными и девственными, как в ту ночь, когда Тереза впервые поцеловала меня и я неловко ответил на ее поцелуй. У меня было такое чувство, будто своим прощальным поцелуем я вернул все прошлые поцелуи и теперь мои губы принадлежали только одной женщине на всю оставшуюся жизнь. Но примет ли она меня теперь? Примет ли она ту правду, которую я изложил в своем послании?