Франсиско Эррера Луке - Луна доктора Фауста
Желание гнетет его, не дает ему покоя. Все равно – герцогиня ли, Каталина, или Амапари, или еще кто-нибудь. Ему нужна женщина, ее упругая, живая, влажная плоть. Желание, мгновенно покончив со всеми его колебаниями, заставляет Филиппа выпрыгнуть из гамака, желание гонит его к журчащему во тьме ручью. Филипп бросается в воду, но ни холодная вода, ни смех солдат не в силах ни погасить его пыл, ни хотя бы утишить его. Он выходит на берег и неожиданно слышит женский голос:
– На какого зверя изготовили вы свое копье, сеньор губернатор?
Филипп всматривается в темноту.
– Амапари! – восклицает он, узнав наложницу Лопе де Монтальво, как всегда обнаженную и как всегда улыбающуюся.
Раз, и другой, и третий ярко разгорается тлеющая головня, раз, и другой, и третий раздувает индеанка пламя.
– Откуда ты взялась? – спросил он, тяжело дыша.
– Я поджидала тебя. Мне не хотелось идти с Лопе в ту страну, где на вершинах гор лежат облака.
– Ах, боже мой! – вскричал вдруг Гуттен, объятый неведомым, отцовским чувством.
– Что с вами, сеньор? – снисходительно спросила индеанка, не переставая ласкать его.
– Ты, наверно, понесла от меня!
– Нет, сеньор. Об этом уже без вас озаботились месяца три назад.
– Неужели правда? – радостно воскликнул Филипп. До самого рассвета, покуда колчан его не опустел, посылал он стрелы в цель.
– Ответьте мне, дон Диего, почему в этом полуденном краю все чувства обострены так, что кусаются, точно бешеные псы?
– Ах, ваша милость, – отвечал хирург, поглаживая бороду. – Господь знает, что делает. В здешних широтах жизнь человеческая висит на волоске, и волосок этот может оборвать лихорадка, или голод, или наводнение, или засуха, или отравленная стрела, или клык ягуара, или землетрясение, или ядовитое жало какой-нибудь твари. Десять тысяч смертей приходится здесь на одну в Европе. Вот потому-то господь и рассудил по справедливости, что для мирового равновесия нужно, чтобы и людей здесь рождалось соответственно больше. Верно?
– Верно, – растерянно кивнул Филипп.
– Как же иначе достичь ему своей цели, как не заставляя нас тут совокупляться с большим пылом и рвением, чем за морем? В Новом Свете любострастие из смертного греха превращается в главную добродетель. Так я недавно и сказал дону Бастидасу: «Будь я епископом, всякую проповедь оканчивал бы словами: „Братие, совокупляйтесь! Жизнь прекрасна и быстротечна, а место ушедших в лучший мир не должно пустовать!“
Без особых происшествий миновал сезон дождей. Филипп не смог выполнить обещания, данного самому себе, и продолжал время от времени сходиться в укромных уголках с Амапари. Лишь через три месяца прекратились их встречи, хоть Филиппу нелегко далось это.
Накануне Рождества 1541 года Филипп и Диего де Монтес видели, как мимо, неся огромный живот, прошла индеанка. Лицо ее было искажено.
– Рожать отправилась, – мрачно сказал хирург. – Выберет местечко на берегу реки и родит без всяких повитух.
– Скоро полночь, – значительно сказал Филипп.
– Ну и что? – еще больше помрачнев, ответствовал Диего. – У жизни много общего с рекой, а смерть похожа на тьму.
На следующее утро на берегу обнаружили бездыханную Амапари.
– Случается, – не выказывая особенной скорби, сказал Диего. – Головка испанского младенца застрянет в индейском чреве – пиши пропало. Бессовестное это занятие – брюхатить индеанок, а? Какого вы мнения, ваша милость? То ли будет, когда индейцы возьмутся за испанок…
Варфоломей Вельзер немного скрашивал одиночество Гуттена. Несмотря на юные годы и свойственную молодости резвость, он был рассудителен, послушен и деятелен. Однажды он сказал:
– Мы с отцом совершенно уверены, что уж на этот раз отыщем Эльдорадо. Вот потому-то он и прислал меня сюда.
Гуттен улыбнулся ему.
– Уверенность нашу подкрепляют рассказы Гольденфингена. Е~ли принять в расчет то, как он суеверен.
– Ты встречался с Андреасом? – привскочил на месте Гуттен.
– Да. Отец пригласил его в Аугсбург, чтобы тот поведал обо всем, что видел. Я присутствовал при этой беседе. Он превозносил тебя до небес и проклинал Шпайера.
– Шпайера, то есть Хорхе Спиру? Мне казалось, они ладили.
– Ладили до тех пор, пока Гольденфинген не узнал, кто сжег его жену. Ведь это Спира донес на Берту в инквизицию, это он ее пытал, и первым поднес факел к костру тоже он.
В этой беседе Филипп получил ответы на многие вопросы, занимавшие его.
– Хорошо, что Спира умер, – сказал юноша. – Андреас, чуть только узнал о его смерти, отправился в наши края.
К дереву, у подножия которого разговаривали Гуттен и Вельзер, нерешительно приблизились Хуан Кинкосес, Дамиан де Барриос и Алонсо Пачеко.
– С вашего позволения, сеньор губернатор, – обстоятельно начал Кинкосес, – мы бы желали кое-что вам сказать…
– Говорите, друзья мои, – благодушно отвечал Гуттен. – Чем я могу вам помочь?
– С тех пор как удрал капитан Лопе де Монтальво, должность вашего заместителя не занята… Надо бы вам назначить кого-нибудь из тех, кому вы доверяете…
– Он дело говорит, – поддержал его Дамиан де Барриос.
– Да, господа, вы правы, – сказал Гуттен. – Назначаю моим заместителем дона Варфоломея Вельзера.
– Воля ваша, – после долгого молчания разочарованно протянул Алонсо Пачеко.
23. СУДЬБА ЛЕБЕДЯ
– Ну, вот и лету конец, – сказал Филипп, – а подкреплений мне так и не прислали. До сезона ливней остается меньше трех месяцев. Если промедлим, нам придется сидеть тут до октября. Что ты мне посоветуешь?
– Надо немедля пуститься в путь, – ответил на это Вельзер-младший.
Известие о том, что сын банкира сделался правой рукой губернатора, не слишком обрадовало испанцев. Испытанные и закаленные воины – Санчо Брисеньо, Хуан Гевара и Дамиан де Барриос – считали, что у них на этот пост имеется больше прав.
– Я бы понял, – злобно шипел некий Мартин де Артьяга, – если бы Гуттен, чтобы потрафить Вельзеру-папаше, назначил этого сосунка епископом, королевским казначеем или, на худой конец, знаменщиком в каком-нибудь богом забытом захолустье вроде нашего Коро! Но ставить нас под его начало в таком деле, как завоевание Эльдорадо, – значит бросить всем нам вызов!
– Мартин прав, – пробурчал Пачеко, – я бы тысячу раз предпочел подчиняться портному Луису Леону, чем этому сопляку.
В тот же вечер и падре Тудела сказал Филиппу:
– С назначением Вельзера вы дали маху.
– Варфоломей – на редкость смышленый мальчуган и заткнет за пояс любого из этих вояк.
– Пусть так, но этого далеко не достаточно.
– Что ж поделаешь, – примирительным тоном молвил Филипп, – отец его – полновластный хозяин страны, где мы живем.
От этих слов священник схватился за голову:
– Ни слова больше, ради бога! Для нас, испанцев, кроме господа бога, есть только один хозяин – его величество император. Придерживаться иного мнения – значит навлечь на себя серьезнейшие неприятности.
Вспомните, что вы не в Европе, а в загадочном краю, называемом Новый Свет. Чуть только вы ступили на этот берег, как должны распроститься с прежними взглядами. Здесь никому нет дела до наследственных привилегий и выгод. Люди желают подчиняться только тем, кто с оружием в руках доказал свою опытность, сметливость и отвагу, – иная иерархия здесь немыслима…
– Верховые! – крикнул солдат.
Гуттен и священник поднялись на ноги. Вздымая тучу пыли, бодрой рысью к ним подскакали три всадника. В передовом они узнали Педро Лимпиаса.
– Добро пожаловать в Баркисимето! – приветствовал его Филипп.
– В последнюю минуту решил и я сопровождать вас на пути к Эльдорадо, – соскочив с лошади, молвил Лимпиас.
– Ваша опытность, маэсе, обеспечит нам успех! – радостно отвечал Филипп.
– К сожалению, – прошамкал беззубым ртом Лимпиас, – кроме нас троих, никто больше идти не пожелал.
– Известно ли вам, что его преосвященство, наш общий, давний и добрый друг дон Родриго де Бастидас, назначен возглавить епархию Пуэрто-Рико и готовится покинуть Коро? Просил кланяться вашей милости, – сказал один из спутников Лимпиаса, снимая сапог, чтобы вылить из него воду.
Лицо Гуттена омрачилось:
– Я рад за него, хотя для Венесуэлы это немалая потеря.
– Епископ прислал вам письмо, – сказал Лимпиас, протягивая Филиппу свернутый трубкой лист пергамента, запечатанный красным сургучом. – Посланный им слуга догнал нас на полдороге сюда и вручил его. Должно быть, что-то очень важное и спешное – видите, сколько печатей.
«В ноябре сего 1541 года остров Кубагуа из-за землетрясения на треть ушел под воду, – бледнея, читал Филипп. – Большая часть жителей его погибла. Педро Лимпиасу и его спутникам ничего об этом не ведомо, и я прошу вас не сообщать им о прискорбном происшествии, ибо в противном случае вполне вероятно, что ваши люди потребуют возвращения в Коро: почти у каждого в числе погибших были родные и друзья».
