Владимир Матлин - Красная камелия в снегу
В Нью-Йорке он твердо решил заниматься своей профессией — спортивной журналистикой — и не идти ни на какие компромиссы в виде курсов программистов или доставки газет. При этом английского он не знал, и, следовательно, его единственный путь лежал в русскоязычную прессу и на радио. Надо сказать, в редакции государственной радиостанции «Голос Освобождения» его приняли хорошо: там нашлись люди, помнившие его радиорепортажи эпохи расцвета. В штат его не взяли (он еще не был американским гражданином), но внештатно работать давали. Платили не ахти как здорово, но все же, пописывая еще в две-три русскоязычные газеты, на прожитие он зарабатывал. И повезло ему также с жильем: он вселился в дом с регулируемой квартплатой — редкая удача. Это был старый четырехэтажный дом без лифта в самом центре Манхэттена, населенный весьма разношерстной и притом весьма небогатой публикой. Впрочем, ни с кем, кроме Бренды, он в доме не познакомился.
Что касается Бренды, то она сразу же заняла в его жизни, а точнее сказать, в его быту важное место. Первое время ее внимание к Саймону объяснялось чувством вины: ведь она чуть не оставила его инвалидом; и еще, конечно, опасением, что он потянет ее в суд за причиненный здоровью ущерб. Но нога мало-помалу зажила, о суде Саймон явно не помышлял, а отношения сохранились и даже упрочились.
Бренда, проведшая детство на суровых улицах Бронкса, сразу распознала в Саймоне неприспособленного к жизни белоручку, да еще эмигранта, плохо ориентирующегося в новой стране. По-английски есть такое выражение — street smart, к Бренде оно подходило идеально.
Она как-то естественно приняла на себя роль руководителя и наставника — Семен не возражал и, напротив, был ей признателен, когда она, к примеру, покупала для него продукты по оптовым ценам в специальном магазине за тридевять земель или когда убедила домоуправление, что оно должно вставить стекло у Саймона в квартире, или когда приводила знакомого водопроводчика, или когда нашла для него сравнительно недорогую медицинскую страховку.
Из-за всех этих дел виделись они часто, но при этом нельзя сказать, что много беседовали. По простой причине: плохо понимали друг друга. Семен никогда не слышал такого произношения, как у Бренды: слова она не договаривала, сокращала (opportunity, например, звучало у нее, как «аптюнти»); дифтонги не произносила (ту у нее звучало как «ма», buy как «ба», nine как «на» и так далее), глагол to be употребляла только в единственном числе; в некоторых словах переставляла буквы, так что узнать их было невозможно: слово ask (спрашивать), например, произносилось как «экс» (топор). Но это был ее родной язык, и все обязаны были его понимать, тогда как бедный Сеня, пусть и на правильном английском, мучительно путался в словах: «Э… э… как это?., ме… ме…» Но, видимо, одиночество было тоскливее Сениного произношения, и часто долгими вечерами, когда обоим нечего было делать, они сидели вдвоем, пили вино и — «э… э… ме… ме…» — пытались беседовать. А то и просто молчали, думая каждый о своем.
Начинался такой вечер обычно с того, что Бренда заходила в Сенину квартиру спросить, не надо ли чего купить в оптовом магазине, куда она завтра поедет, или как работает кран, починенный ее приятелем-водопровод-чиком. Семен усаживал ее в кресло, доставал из холодильника белое вино, наливал два бокала. «Wait», — говорила Бренда, выбегала из квартиры и тут же возвращалась с закуской: нарезанным сыром, орешками, печеньем. Они не спеша попивали вино, жевали орешки и пытались говорить. И вот что интересно: с каждой неделей общаться становилось легче: они постепенно привыкали к особенностям произношения, а у Семена как бы спадали путы с языка, он меньше «экал-мекал», речь его принимала вполне осмысленный характер.
О чем же они говорили? Несмотря на весьма ограниченные языковые возможности, темы их бесед на этом этапе знакомства касались довольно сложных вопросов: образования, профессиональной карьеры, внутренней и международной политики. И по всем этим вопросам, как вскоре выяснилось, они придерживались диаметрально противоположных мнений. Если, скажем, главной проблемой образования в Америке Семен считал его крайне низкое качество из-за заниженных требований, то Бренда видела корень проблемы в абстрактной отвлеченности образования, в его пренебрежении интересами простых людей.
— Зачем таким людям, как я, все эти английские поэты девятнадцатого века, и даже еще старше? Я их не знаю и знать не хочу.
— Но без классической поэзии — какая может быть культура? — возражал Семен.
— Это культура давно умерших белых людей, а нам по старинке продолжают забивать ею голову. В Америке существуют другие культуры со своей поэзией и музыкой.
— Что ты имеешь в виду? Рэп?
— Блюз, баллады… мало ли? И рэп, да, и рэп. Чем он плох? Мы имеем право на свою культуру.
Мы — это негры, которых следовало называть в соответствии с правилами политической корректности «афроамериканцами». Они были, как утверждала Бренда, самой обездоленной частью американского населения. Их не принимали на хорошую работу, не пускали в престижные профессии, не продавали им домов и квартир в хороших районах. Семен слушал это и вспоминал, как его в свое время выгнали с работы за этническое происхождение, иначе говоря, за «жидовскую морду». Может бьггь, и с неграми в Америке происходит что-нибудь подобное? Во всяком случае, он никогда не ставил под сомнение жалобы Бренды на расовую дискриминацию.
Все же это был вопрос, так сказать, ее личного жизненного опыта. Но вот когда речь заходила о проблемах Ближнего Востока и она с пеной у рта защищала право палестинцев силой вернуть себе территории, с которых они были изгнаны, Семен становился в тупик. Да что ты знаешь об истории конфликта? И что значит «силой»? С помощью террора, что ли?
— Палестинцы страдают, и никто им не помогает, а Израилю идут миллиарды со всего мира от евреев, — уверенно изрекала она знакомые формулы, явно не собственного изобретения. — У палестинцев нет танков и самолетов. Все, что у них есть, это их тела. Вот они и используют их в качестве бомб в своей борьбе. Ты говоришь — террористы. Ты лучше подумай, до какого отчаяния нужно довести человека, чтобы он захотел взорвать себя!
Странно, до ужаса странно. Она была по-настоящему добрым и отзывчивым человеком, готовым на деле помочь всякому нуждающемуся. Семен знал это по собственному опыту. Но почему-то страдания взорванных вчера в автобусе еврейских детей не вызывали у нее сочувствия, тогда как страдания палестинцев, якобы изгнанных пятьдесят с лишним лет назад со своих земель, бесконечно ее волновали. В чем тут дело?
Семен не спорил с ней: ее взгляды явно были результатом воздействия среды, а не продуктом ее собственных размышлений; в таком случае переубедить человека невозможно, думал Семен. Да и его английского на это не хватит… Он замолкал, насупившись, и видя это, она меняла тему разговора. Как бы то ни было, расставались они всегда по-хорошему и через день-два встречались снова. Тем более что вскоре у них появился новый повод для регулярных встреч.
С осени прошлого года Бренда работала на новом месте — в отделе школьного образования Нью-Йорка. Из-за недостатка собственного образования (два года колледжа) ее взяли на должность помощника инспектора и при условии, что она немедленно поступит в колледж и закончит его заочно, экстерном или как угодно. Тогда она могла рассчитывать на повышение. И Бренда поступила в колледж на вечернее отделение.
В свое время она бросила учебу, которая ей плохо давалась, а теперь почувствовала, что учиться стало еще тяжелей. Может быть, возраст — ведь ей уже тридцать… Особенно трудно давалась ей «еб-ая математика», все эти задачи по алгебре, из одной трубы выливается, в другую вливается… И тут Семен пришел ей на помощь. Правда, с алгеброй он не соприкасался с самой школьной скамьи, но каким-то образом вспомнил всякие иксы-игрики и задачи решал. И писал за нее домашние задания. И еще он вспомнил, как писал когда-то в качестве «негра» книги за известных спортсменов. «Так кто из нас негр?» — думал он и незаметно посмеивался…
Теперь они виделись почти каждый вечер. Задачки, честно сказать, были несложные, на уровне шестого-седь-мого класса советской школы, Семен решал их запросто. Тем не менее, в глазах Бренды он был почти сверхчеловеком. Она не скрывала своего восхищения и удивления: как можно хранить столь долго в памяти такую бесполезную вещь, как алгебра? И еще она была бесконечно ему благодарна за помощь. Ее жизненная школа хоть и не включала курс алгебры, зато учила ценить бескорыстную помощь, оказанную в трудной ситуации…
Встречались они попеременно — иногда у него в квартире, а чаще у нее. И вот однажды, когда они засиделись в ее квартире несколько дольше обычного и выпили несколько больше обычного, и он уже собрался уходить, поднявшись с дивана, она встала перед ним вплотную и, глядя в его глаза, со смехом спросила: «А ты спал когда-нибудь с черной женщиной?» И толкнула его так, что он опрокинулся навзничь на диван, и тут же, сев верхом на его бедра, сдернула с себя через голову свитер. Он увидел ее ярко-лиловые соски…
