Иосиф Гольман - Игры для мужчин среднего возраста
Это меня удивило и обрадовало. Причем обрадовало больше, чем удивило.
— Здравствуй, девочка, — нежно обнял он Таню. — Осматривайся, привыкай. Тут тебе жить долго и счастливо.
У меня аж внутри захолодело. Если он ошибся, то рушится сразу все: и моя любовь, и слепая вера в его способности.
Но ведь еще ни разу не ошибся? Меня потихоньку начала заливать теплая замечательная радость. Ведь еще ни разу на моей памяти не ошибся старик!
Потом он пригласил нас в дом, и мы зашли в избушку, в которой прошла добрая половина моего детства. На пороге пришлось на ходу подхватывать Береславского, прицелившегося своим немаленьким носом прямо в чисто выскобленную половицу. Забыл, оказывается, ученый-профессор, что в диких краях не только верхний косяк низкий, но и нижний порог высокий. Потому что нам, чукчам типа, и нагнуться, и ножку поднять несложно. Пузо-то не мешает! Зато зимой гораздо меньше тепла из избушки выходит, когда дверь открываешь.
Внутри тихо и славно пахло сухими травами. Они и сейчас, и раньше были полноправными хозяевами этого жилища, свисая с протянутых под потолком одревесневелых плетей лиан (никаких новомодных пластиковых шнуров!), оккупировав лежанку большой печи и все сколько-нибудь пригодные для хранения плоскости.
Да, Шаман знал толк в травах. Даже воспаление легких убирал у бедолаг без антибиотиков. А воспаления легких бывали часто. И вовсе не из-за тяжелых климатических условий. В основном из-за банального пьянства.
Шаман аккуратно сдвинул траву с деревянного, почерневшего от времени стола и предложил всем чаю.
Народ согласился и уже через четверть часа с кайфом хлебал из больших глиняных кружек теплый ароматный напиток, сваренный в настоящем самоваре. Опять же — в основном не из индийских, а из дедовых трав.
— Ну что, — улыбнулся Шаман. — Вовремя доехали. Большой дождь будет скоро.
Ефим зыркнул в окошко — там было чисто. Но видно было — поверил. Он вообще отнесся к деду серьезно. С первого его слова.
В Береславском немедленно проснулся ученый.
— А как вы получаете эту информацию? — уважительно спросил он Шамана.
— Обычно по радио, — на полном серьезе ответил тот и кивком показал на стоявший в тени древний транзистор «ВЭФ».
Смагина деликатно фыркнула. Док откровенно заржал. Но профессора это никак не задело. И вообще как можно задеть статую, которая просто-таки приросла к постаменту?
— А что за растение добавлено в напиток? — снова полюбопытствовал он.
— Листья индийского чая, — опять же честно ответил Шаман. Теперь уже заржал Береславский. А потом и все собравшиеся.
На самом деле теперь дед почти не шутил, потому что чайный лист был действительно лишь добавлением к сложному составу, из которого лично я знал мелиссу, женьшень, мяту, золотой корень, элеутерококк. А сколько их знал Шаман? Иногда мне казалось, что он вообще в тайге знает все. И не только в тайге, кстати.
После чаепития Шаман повел гостей еще к одной нашей достопримечательности — термальной грязи. Идти было недолго — минут пятнадцать. Тоже рядом с рекой. Это были две здоровенные разделенные невысокой скалой лужи, до краев наполненные черно-бурой густой бурлящей жижей. Бурлило, конечно, не от кипения, а от выходящих из-под земли нагретых газов.
— Мальчики — налево, девочка — направо, — объяснил Шаман. — Лежать по первому разу не более восьми-десяти минут. Потом — в реку. Вот вам, чтоб обтереться. — Он раздал предусмотрительно прихваченные полотенца. — В воду заходите спокойно, там ни ям, ни коряг.
Татьяна Валериановна сразу взяла полотенце и молча пошла за скалу. Это мне в ней очень нравится: она всегда торопится жить и боится пропустить что-то интересное.
Мы с Доком и Стасом тоже начали раздеваться.
Лишь Береславский явно не собирался снимать свои объемистые пиджак и штаны.
— Давай-ка, пацан, снимай все, — строго сказал ему Шаман.
Давненько, видно, г-на Береславского не называли пацаном…
Он смешно покрутил шеей и попытался отвертеться:
— Да у меня даже плавок нет.
— А где ты тут плавать собрался? — справедливо заметил дед.
В итоге профессор, хоть и нехотя, приступил к раздеванию — похоже, и ему как-то не по себе было спорить с дедом.
Еще через две минуты мы все были в луже в чем мать родила. Впрочем, даже вынимая из нее какую-либо часть тела, мы уже не рисковали нарушить правил приличия. Потому что были украшены ровным, почти черным, слоем теплой и довольно-таки вонючей грязи.
Лежать было, как обычно, — для меня-то это постоянная процедура: сначала — никак, а потом — все приятнее и приятнее. Даже дремота накатывала какая-то умиротворенная.
Однако уже очень скоро дед сначала крикнул Смагиной, чтоб она вылезала, а потом, когда та ответила, что уже ополоснулась, велел и нам бежать в реку.
— А я бы еще полежал, — теперь уже не хотел выходить Береславский. Он завалился у края лужи на спину, удобно пристроив затылок на мягкую траву. Пожалуй, только позой он отличался от блаженствующего гигантского хряка. Или гиппопотама с увиденной мной однажды ночью картины женщины-художницы.
С его высоко торчащего живота грязь плавно сползала вниз, в итоге живот у Береславского был двухцветный — черный внизу и весело-желтенький — сверху.
— Помрешь — належишься, — кратко объяснил ему дед. — Вставай давай.
Ефим, пыхтя и похрюкивая — ну, это я уже так, к слову, — вылез из «ванны» и неторопливо пошел за Стасом и Доком к реке.
И вот там его ждало ба-альшое разочарование! Мы как-то забыли сказать профессору, что температура в нашей реке никогда не поднимается выше четырнадцати градусов. А в луже-то было — плюс сорок!
— Ни за что! — заорал профессор, пощупав воду пяткой. — It is impossible! — От ужаса он даже перешел на иностранный язык.
— Посибол, посибол, — уверил его Шаман. — Или что, так обратно поедешь?
Береславский оглядел себя. Отчаяние светилось в его выпуклых карих глазах.
Все остальное тело было гораздо темнее. И пахло не розами.
— Тебе помочь? — участливо спросил Док.
— Как? — воздел руки кверху Ефим Аркадьевич.
— А вот так, — объяснил добрый доктор, дав профессору изрядного пинка. Тот шлепнулся в воду, как трактор с обрыва, и, стеная и фыркая, поплыл против течения.
Потом немного развернулся и, сверкая отмывшимся задом, направился к противоположному берегу, теперь уже напоминая не хряка, а безрогого лося.
Наша река никогда не была широкой, но я забеспокоился и собрался плыть за ним.
— Не боись, — осадил меня Шаман. — Он не хилее тебя будет. Только с пузом.
И точно.
Профессор доплыл до того берега и вернулся. Можно сказать, почти Белоснежкой.
Нет, нельзя сказать. Вряд ли Белоснежка была такой мохноногой. И мохногрудой…
— Вот ты какой, Док, — укорял его на обратном пути профессор. — А ведь клятву Гиппократа давал.
Док хитро посмеивался в усы.
— А ведь раньше ты был другой, Док, — продолжил нытье Береславский. — Раньше ты бы так со мной не поступил. До встречи с ней.
— С кем — с ней? — не понял Док.
— С козой, — объяснил рекламист. — Она взорвала твой мозг и изменила сознание.
— Ну, гад, — только и выдохнул Док.
— А что за коза? — поинтересовался я.
— Док расскажет, — перевел стрелку профессор. — Он по ним специалист.
Однако Док не только не рассказал, но даже показал Ефиму кулак. Я понял, что это у них глубоко личное, и отстал.
А потом все разделились. Стас с Доком и Татьяной Валериановной пошли гулять по деревне. А Шаман взял меня и Береславского и повел…
Вот этого я точно не ожидал.
Он привел чужака — пусть и моего друга — к родовому капищу.
Огромный камень и много маленьких камней. Большой сухой ствол с несколькими ветками, на которых — сотни белых и розовых тряпочек.
Это место точно не для туристов.
Но Шаман никогда и ничего не делает зря.
Мы постояли немного молча. Ефиму ничего не объясняли. Да он и так понял, с уважением отнесшись к чужой святости.
— Так ты думаешь, Ефим Аркадьич, что помогать слабым народам не надо? — спросил дед профессора.
А ведь не присутствовал при наших беседах!
— Помогают больным, — ответил тот. — Чтоб выздоровели.
— А разве мы не болеем? — спросил Шаман.
— Боюсь, что вы не болеете, — вздохнул Ефим. — Боюсь, что вы не соответствуете изменившемуся миру.
— Я тоже этого боюсь, — грустно согласился Шаман.
— Да ты что! — взвился я. Что же, вся моя деятельность никому не нужна? А как же идея с резервацией?
Как оказалось, про резервацию я сказал вслух.
Береславский задумался.
— Резервация как первый шаг, временный, годится. Чтобы просто не потерять этнос. А дальше все равно нужно перестраивать народ к новой жизни. Потому что перестроить мир под старую жизнь не удастся. Ну не захочет твоя Смагина прокуковать в избе всю молодость. Даже рядом с тобой.
