ЛЕВ КВИН - ЗВЕЗДЫ ЧУЖОЙ СТОРОНЫ
– Не надо. Давайте попрощаемся сейчас. – Он протянул мне желтую руку. – Счастливого пути!
– Выздоравливайте!
Я пошел к двери. Я злился на него, на себя. Что за нелепое прощанье! Он остается здесь, один, среди врагов, раненый, беспомощный. Увижу ли я его когда-нибудь еще? «Выздоравливайте!» Словно я пришел навестить малознакомого человека, которому сделали операцию по поводу аппендицита в нашей больнице!
Но он сам виноват! Хотя бы капля сердечности… А если я… Он меня тотчас же высмеет: сентименты!
Взялся за медную ручку двери. Она была гладкой и холодной. Обернулся. Капитан смотрел мне вслед спокойно и, казалось, даже безучастно.
Я нажал ручку, приоткрыл дверь – и тут же захлопнул.
Шагнул к нему:
– Нет, я так не могу! Дайте хоть поцелуемся на прощанье.
– Саша!
Неожиданно он сам приподнялся мне навстречу. Я брякнулся на колени перед кроватью и ткнулся лицом в жесткую бороду, нечаянно задев рукой его грудь.
– Ox!
– Что такое? – отшатнулся я. – Слезы!
У него были мокрые глаза.
– От боли. – Он улыбался. – Сам навалился на меня, как медведь, и сам же спрашивает. Вы бы еще ковырнули пальцем рану.
Но я знал, что не от боли. Нет, не от боли!
– Товарищ капитан! – я схватил его руку. – Товарищ капитан!
Он негромко рассмеялся:
– Только не объясняйтесь, пожалуйста, в любви. Я и так знаю, что вы без меня жить не можете.
– Можете смеяться сколько угодно! – сказал я. – Вам даже идет. У вас добреет лицо, когда вы смеетесь.
– Какие шикарные комплименты напоследок!
– Давайте, давайте! Что хотите делайте, а меня вы больше не проведете. Теперь я вас знаю, как облупленного. У вас просто ужасный характер – и все.
– А у вас? – спросил он.
– Ну и у меня тоже, – согласился я великодушно.
– У вас? – он держался рукой за грудь, но улыбался по-прежнему. – У вас ужасный характер? Да вы же просто не знаете себе цены, Саша!.. Помните сказку про снежную королеву?
– Андерсен? Кай и Герда?
– Вот-вот… Так я бы вас назначил на должность растапливателя замороженных сердец.
– Опять язвите? Пожалуйста! Сколько угодно!
– Нет, правда! – он вдруг стал серьезным. – Если мне еще когда-нибудь придется идти в разведку, я приду к вам и поклонюсь в ноги. Пойдете?.. Нет, скажите, пойдете со мной?
Я кивнул.
Я не мог говорить.
Ровно в час настроился на волну, установил связь и передал в эфир одно-единственное слово: «Да».
Вынес чемоданчик на лестницу, закрыл дверь на ключ и постучал к соседям.
– Я на некоторое время уеду,- сказал я старухе.
– На фронт?
– Военная тайна, – отшутился я.
– Ах, господин военный, какие теперь могут быть тайны? – тяжело вздохнула она. – Все уже так ясно…
У лейтенанта Нема не дрогнул на лице ни один мускул, когда я сообщил ему, что уеду сегодня, и передал рацию.
– Я сейчас позову радиста, – только и сказал он. – Договоритесь с ним обо всем.
Он вышел, а через минуту на кухне появился Шимон и, стукнув каблуками, доложил по всем правилам:
– Господин лейтенант, рядовой Шимон по вашему приказанию прибыл.
– Вы радист? – удивился я.
– Вообще-то я кастрюльщик, – плутовски ухмыльнулся он. – Но я так хорошо изучил плотницкое дело, что из меня вышел сапожник, да такой, что не было лучше в мире портного, потому что пироги я пек так ловко, как ни одному кровельщику и не снилось, будь он самым лучшим часовщиком среди всех радистов на земле.
Объяснять долго не пришлось, он схватывал все на лету. Мы условились, что первый раз он будет ждать в эфире завтра с пяти вечера. А затем каждый день с семи до восьми.
Вернулся лейтенант Нема.
– От Калуша принесли, – он подал мне конверт. – Наверное, пропуск.
Кроме постоянного пропуска в здание, в конверте лежала еще и записка.
«Дорогой брат! – так величал меня кондитер Калуш. – Обстоятельства несколько усложнились. Принеси мне сегодня как можно больше – другой возможности не будет. Расчет сразу же. Если охрана в дверях спросит, что за пакет, скажи – для санитарной службы. Они проведут тебя ко мне».
– А если он уцелеет?
– Не уцелеет, – жестко сказал лейтенант. – Ни он, ни охрана у входа в здание. Это точно. А остальные – как бог даст. Или дьявол.
– Когда это произойдет?
– Я войду туда в половине десятого. Или чуть позже. Надо, чтобы их там собралось побольше…
Ну, все! Я закончил свои дела в этом городе. Теперь можно было разрешить себе подумать об Аги.
Сегодня вечером мы условились с ней встретиться.
Вечером… А в девять за мной придет машина.
Может быть, пойти сейчас? Мне нельзя, ну, просто невозможно не попрощаться с ней. Хоть несколько слов, хоть руку пожать.
Я снял с вешалки шинель.
– Не надо сейчас выходить, – произнес за моей спиной лейтенант Нема. Сидя у стола, он протирал тряпочкой разобранные части пистолета. – Облава за облавой. Вот опять, слышите?
С улицы доносилась беспорядочная пальба.
– Но мне нужно. Обязательно.
– Заподозренных стреляют на месте. – Он смотрел на свет через ствол пистолета. – Возле гостиницы «Мирабель» трупы лежат прямо на тротуарах – для устрашения.
– Как же быть?
– Если можно – лучше переждать. Они скоро уймутся. Должны уняться.
Он прав. Мне нельзя рисковать… Я снова повесил шинель, стал ходить из угла в угол.
Хорошо, что я остался. Через каких-нибудь двадцать минут меня вызвали на улицу:
– Там девушка, господин лейтенант.
Я пошел к двери. Солдаты провожали меня любопытными взглядами.
– Красивая, – услышал я.
– Наш лейтенант – не промах!
Возле часового никого не было.
– Она там, в скверике. Просила, чтобы побыстрее, господин лейтенант.
Аги ждала меня, сидя на скамейке. Новая шляпка, в руке шикарный бело-розовый букет. У меня упало сердце. Я еще не знал к чему все это, но почувствовал неладное.
– Сервус! – Аги, весело улыбаясь, кокетливо помахала пальцами.
– Откуда такой букет?
– Сегодня не приходи. Я уезжаю.
– Я тоже.
– Вот и хорошо, – сказала она после секундной паузы. – Встретимся завтра. Вечером.
– Нет…
– Не встретимся?
В конце квартала стояла немецкая легковая машина. Новая, изящная, светло-коричневая. За рулем, спиной ко мне, сидел офицер.
– Шани, ты не должен сердиться. Случилось несчастье.
Офицер привстал, повернулся в нашу сторону. Я увидел его холеное розовое лицо. Ах, вот чей букет!
– Поедешь с ним?
– Да.
– Счастливого пути!
Я резко повернулся. Она удержала меня.
– Выслушай сначала!.. У Черного оторвало ногу. Он просит, чтобы я приехала. Я должна. Ты понимаешь, я должна!
В ее глазах дрожали слезы.
Мне стало стыдно. Я не знал, куда девать глаза.
– Почти до самого бедра. – Она закусила губу. – Он, наверное, умрет.
– Аги, – сказал я быстро, – милая Аги, я уеду сегодня. В девять часов я уеду – и все.
– Как? Как – все? Ты не вернешься завтра?
– Ни завтра, ни послезавтра…
Она поняла. Глаза сразу сделались большими и прозрачными.
Немец вылез из машины, не спеша прошелся вокруг нее. Встал на тротуар, широко расставив ноги, снял свою офицерскую фуражку с высокой тульей и провел ладонью по коротко остриженным рыжим волосам.
– Он тебя ждет.
– Хочешь, я скажу, чтобы он убирался? Хочешь?
– А Черный? – спросил я.
– Я не поеду… Не поеду – и все! Могу я хоть на несколько часов распорядиться собой… Эй ты, кретин! – крикнула она офицеру по-венгерски. – Слышишь меня, собачий сын!
Он, глупо улыбаясь, покачал головой: не понимаю!
– Век! Век! (Прочь! Прочь! (нем.) – она махнула ему.
Он, продолжая улыбаться, поднял обе руки и повернулся спиной; видимо, решил, что она запрещает ему смотреть в нашу сторону.
– Тебе надо ехать, – сказал я глухо. – Ты не простишь мне этого никогда.
– Шани!
– И себе тоже. Так нельзя.
– Неужели мы не имеем права на капельку счастья?
– А он в это время будет умирать?
– Но я же ничем не могу ему помочь! – она негромко всхлипнула. – Ничем!
– Аги!
– Хорошо!.. Хорошо, хорошо, – зашептала она торопливо.- Как ты скажешь, так и будет.
Немец снова сел в машину, хлопнул дверцей.
– Он рассердится и уедет.
– Нет… Я сказала ему – ты мой брат.
– И он поверил?
– Нет.
– Вот видишь?
– Ему все равно. Этой рыжей свинье все равно, кто я и с кем я. Лишь бы я сейчас была с ним. Но он еще не знает, какой его ждет сюрприз. Пусть только довезет меня до места.
– Двести сороковой калибр?
Ее губы чуть дрогнули в грустной улыбке:
– С дополнительным зарядом.
– Это еще что такое?
– Посмотри на него, когда он вернется.
– Будь осторожна с ним, Аги!
– Почему мы говорим о нем? Почему о нем? Я не хочу! Не надо больше!
Ее умоляющие глаза были совсем близко от моих. Я видел их словно сквозь увеличительное стекло. Влажные, блестящие, окаймленные густыми черными ресницами.
