Феликс Сарнов - Кошки говорят Мяу
— Правильно, — тихонько подсказал я.
— Ну, может, и не совсем пра…
— Если смотреть сверху, — перебил я, он слегка поморщился, видимо не любил, когда его перебивают, но тут же что-то ухватил и вопросительно глянул на меня. — Ну, не для нас правильно, а сверху… Ну, как для зайца, может и неправильно, что он морковку жрет, а волк — его самого, но сверху…
— Да, — сказал он. — Сверху — да… Заяц умеет делать скидку, и это… Компенсация. Не равность, не…
— Не равенство, — поправил я, — а как бы равновесие…
— Баланс. Верхний баланс — чужой, не наш, не для нашего… Ты прав. — он повернулся к Рыжей. — А ты что скажешь, Рыжик?
Рыжик ничего не ответила, я глянул на нее, она открыла рот, как-то с трудом глотнула, налила себе водки и поднесла рюмку ко рту. Руки у нее чуть-чуть дрожали.
Я отвернулся, посмотрел на экран телевизора, прочел по губам Осокина: «Вас ждут еще новости спорта и погода…», — и услышал ее сдавленный (видимо от проглоченной залпом рюмки водки) голос:
— Родственные души…
Я оторвал глаза от экрана и посмотрел на хозяина. Он негромко засмеялся, потом перестал смеяться и неожиданно (но не резко) спросил меня:
— Ты боишься, маэстро?
— Да, — сказал я. — Это естественно.
— Почему? — спросил он. — Почему — естественно?
— Потому, — начиная раздражаться (до сих пор он не строил из себя целку, не притворялся), — что ты мигнешь, и меня по стене размажут… Не здесь, конечно, — криво усмехнулся я, — ты же не станешь поганить свою стенку… С евроремонтом.
— А зачем? — спросил он.
— То есть как это, за… — пробормотал я.
— А просто — зачем? — терпеливо повторил Ковбой. — Ты ничего у меня не украл, нигде не перешел мне дорогу и не наступал мне на хвост. Если кто и нарушил какое-то правило, так это — не ты, — он глянул на Рыжую. — Верно, Рыжик?
Она медленно кивнула.
— Так зачем все эти дешевые трюки из совкового триллера, — снова повернулся он ко мне. — Чтобы написать криминальный роман, нужно, — он усмехнулся, — иметь навыки, нужно быть профессионалом, не так ли? — у его глаз собрались веселые морщинки, а я вздрогнул — он почти дословно повторял мои собственные слова, сказанные мною здесь же, за этим самым столом, только при свечах, и… случайно такие совпадения бывают в литературе, а не в жизни. — Зачем тебе лезть в чужой жанр?
— Но я уже влез в чужую, — пробормотал я. — Откусил чужой… Кусок от чужого…
— Нет, — отмахнулся он. — Ничего ты не откусил. Ты… — он на секунду задумался. — Знаешь, я в детстве, мальчишкой, видел такую… Мы шли мимо речки, там заводь такая была, вся зацветшая, и… Вдруг услыхали дикие вопли. Подошли поближе, и я увидел на островке… Ужа. Уж заглотил лягушку. Она торчала у него из пасти и орала, как сумасшедшая — никогда не слышал, чтобы лягушка так орала. Она подыхала, но… Уж — тоже подыхал… Он никак не мог ее проглотить, но не хотел, или уже не мог выпустить, — он задумчиво щелкнул языком, достал из небрежно кинутой на спинку стула лайковой куртки пачку «Данхилла» и тяжелый золоченый (а скорее всего, золотой) «Ронсон», вытащил сигарету и кинул через стол пачку мне. — Их обоих было жалко. Они оба подыхали. Лягушка в его пасти — от его сдавливающих челюстей… или как, там, у них это называется… А уж — оттого, что хотел заглотить слишком большой кусище — не по нем кусище, — он щелкнул зажигалкой, прикурил и дал прикурить мне. — Вот, и ты, как тот уж — просто решил заглотить кусок не по тебе. Нет-нет, — Ковбой выпустил струю дыма к потолку и покачал головой, — я не хочу тебя никак обидеть, просто она, — он кивнул на Рыжую, — не пролезет тебе в глотку. Может, ты и смог бы придавить ее, переломать пару косточек, но, — он снова затянулся и опять впустил тонкую прямую струйку дыма в потолок, — сам бы при этом подавился… Не так уж она безобидна, и совсем не мала, моя… — он усмехнулся, — наша Рыжая.
— А что с ними стало потом? — спросил я. — Ну, с той лягушкой и… Так и подохли?
— Нет, — помотал он головой. — Я нашел длинную палку, дотянулся до островка, шлепнул ему как следует по башке — он и выпустил ее. Спас, можно сказать, обоих…
— Ага, — протянул я, — стало быть, ты теперь и нас спасешь? Меня — шлепнешь по…
— Нет, — с усмешкой перебил он и отодвинул от себя пустую тарелку. — Тебя никто шлепать не собирается, и спасать я никого… — он вдруг обернулся и кинул взгляд на забравшегося на диван и сидящего там Кота. — Ну, до чего ж красивая киска! Любишь своего хозяина, а? А хозяин тебя любит? — он отвернулся от Кота, посмотрел на меня, и я… похолодел.
— Ты… — я поперхнулся. — Это — не киска… Это — он, — в моем голосе зазвучали противно-заискивающие нотки, но мне было наплевать, я готов был валяться у него в ногах, только бы… — Ты же не…
Ковбой удивленно вздернул свои светлые брови, нахмурился недоуменно, а потом усмехнулся и досадливо поморщился.
— Ну, ты обижаешь, маэстро, — с неудовольствием проговорил он. — Не знаю, что она, там, тебе про меня болтала, но поводов так думать — я не давал ни ей… ни, тем паче, тебе. Это ты — зря! У нас у самих, — он потушил бычок сигареты в пепельнице, — была кошка… Я, кончено, не схожу по ним с ума, как Рыжик, но… Словом, это ты зря, — твердо повторил он, продолжая хмуриться.
Меня отпустило, и только когда отпустило, я почувствовал, как меня пробрало — потянувшись к пепельнице, я увидел, что пальцы, в которых зажат окурок, дрожат. Ковбой тоже это увидел.
— Наверно я перебрал, — кивнув на бутылку, извиняющимся тоном пробормотал я.
— Нет, — он помотал головой. — Некоторые болеют этим… Вот Рыжик, например, у меня, — он усмехнулся и поправился, — у нас — такая. Ты, значит, тоже… Выкинь это из головы, — неожиданно холодно и жестко сказал он, — я нормальный человек, и не будь даже у меня других способов… — он брезгливо скривил рот. — Это — для совсем уж дешевых романов. Хотя… У короля был один эпизодик, помнишь?
— Был, — кивнул я. — Но она там была… безумная… Одержимая…
— Ага. А я — похож на одержимого? Или безумного?
— Нет, — помотал я головой. — Чего-чего, а этого…
— Ну, так расслабься, — уже не сказал, а велел он, и я… расслабился. — Тем более, — он вновь перешел на спокойно-повествовательный тон, — этой киске… Извини, это же он — значит, этому коту я даже кое-чем обязан. Да-да, — кивнул он, встретив мой вопросительный взгляд, — если бы Танечка не увидела его в окне кабинета и не звякнула бы мальчикам, а они, кой-чего проверив, не звякнули бы мне…
— Твою мать, — пробормотала Рыжая. — Всегда терпеть не могла эту сучку…
Хозяин расхохотался.
— Рыжик думает, что я ее тяну…
— А то — нет, — процедила сквозь зубы Рыжик.
— Было разок, не спорю — сделал девочке приятное, но… Чисто разовое мероприятие, — хозяин пожал плечами. — Если хочешь, чтобы на тебя хорошо работали, не скупись на мелкие любезности — всегда окупится. Однако, хватит лирики, перейдем к делу. К нашему делу. Ты нарушила нашу договоренность, Рыжик, и сама понимаешь, даром это тебе не пройдет.
— Накажешь? — спросила Рыжая. — Или сразу похоронишь?
— Не надо мелодрам, — поморщился Ковбой. — У твоего друга может сложиться неверное впечатление обо мне, хотя… Ты наверно уже расписала меня в черные краски, если он так дернулся, стоило мне поглядеть на его кошку… Извини, кота. — повернулся он к мне и пояснил: — У нас с Рыжиком была договоренность — никаких посторонних мужиков и баб здесь. Позвав тебя сюда, она ее нарушила, и естественно, мне это не нравится. Думаю, теперь и я вправе отказаться от каких-то обязательств, если… Если, кончено, мы с Рыжиком не найдем разумный компромисс. В конце концов, содержать раздолбая — ее бывшего муженька — не входит в мои обязанности действующего мужа…
— Там — моя дочь, — глухо пробормотала Рыжая. — И она…
— И она — совершеннолетняя дама, — закончил Ковбой. — Впрочем, это дело — наше, семейное, и маэстро — ты уж извини, маэстро, но она все-таки моя жена, — вряд ли интересно в этом разбираться
— Тогда что ты вообще от него хочешь? — спросила Рыжая. — Почему он вообще еще здесь?
— Во-первых, потому что я не видел причин лишать его ужина. В конце концов, ты же готовила это для него. А во-вторых, или если хочешь, в главных, я хочу задать вам обоим, вам вместе один вопрос — по той простой причине, что только вы оба, вы вместе, находились последние несколько дней в этой квартире.
