Эльфрида Елинек - Алчность

Он испортил всю игру, труп Габи, которую искали как живую и поэтому, естественно, никогда бы не нашли, со всеми фотографиями на всех столбах, чуть не до самого Земмеринга, и вот она вдруг выныривает в качестве утопленницы, хотя ведь мёртвые бездейственны и больше совсем ни на что не реагируют. Есть в глубоких водах наших горных озёр места, где их не находят никогда, мёртвых, но ничего, у нас их и без того хватает. Там, в горных озёрах, берега которых обрываются почти отвесно, эти места могут быть глубиной и двести метров, и глубже. Это такие ямы в озёрах. У них есть власть давать людям бесследное убежище навеки, — то-то будет удивление на Страшном суде, когда аккуратно упакованные женщины все всплывут со дна, чтобы взять реванш за своё недовольство в холодном аду воды. Велико же будет их разочарование, когда другие — ангельское воинство в их проворных транспортных средствах, специально сконструированных для того, чтобы они проникли повсюду, — в этот день, когда грянут грозные трубы, вначале захотят отомстить им самим. Ведь в хорошем земельном кадастре бесчинства живых не погашаются смертью других. Это дело с Габи, тем не менее, не даёт мне покоя, я не знаю, что мне сейчас сказать, ведь выразить это — не то, что сигарету походя раздавить; описание, конечно, даётся с трудом, особенно если никогда не видел настоящего покойника. Кино — лишь жалкий эрзац, скамеечка на вокзальной станции Лес Ужасов. Итак, сегодня всплывает жуть, необычайно сильно грузит меня, а я всё же глаз не могу от неё отвести, хотя, собственно, хотела читать газету. Двое мужчин после сытного обеда в харчевне отправились разминать ноги (им пришлось пожалеть, что они не разминулись с этим обстоятельством), их жёны ещё остались посидеть за столом и судачили о том о сём, на сей раз без злобы на своих домашних, какая, например, так часто захлёстывает меня; мужчины спустились к озеру, по холодной тропе, которая скоро зазеленеет, а пока она зелёная от злости при мысли о ботинках жандарма, которые вскоре протопают по ней. Так. Я сейчас читаю, потому что приучена к чтению, на лбу у этих мужчин, о чём они думают, когда замечают неподалёку от берега появившийся так же неожиданно, как и исчез, вначале клюя носом, свёрток длиной с человеческий рост из зелёной плёнки, которую обычно применяют, хоть и бессмысленно, поскольку она не такая уж непромокаемая (для меня знакомая песня, после того как я трижды вычерпывала мой залитый балкон), в качестве прикрытия от воды на стройке. Свёрток обмотан поверх плёнки проволокой. Что это? Что бы то ни было, это примечательно. Что может быть размером с человека, но не человек? Кто увидит этот свёрток, сразу подумает: это пластиковое полотно, как нарочно, сделано такой ширины, чтобы в него можно было завернуть тело человека, или четыре квадратных метра полового покрытия, или обрезок ствола дерева длиной метр шестьдесят, из них первое — беззащитно, второму настоятельно требуется дополнительная защита, а у древесного ствола большее нет никаких желаний, кроме мечты о сырой земле, которой ему уже не видать и не слыхать. Круг читателей привстаёт, чтобы лучше видеть, — пластиковое полотно что-то скрывает, что уже несколько дней ищут, сбиваясь с ног, а его будто земля поглотила, но на землю возвели напраслину. Всё это время человеческий рулон держала у себя вода и играла с ним в перетягивание каната, но канатом была проволока, закреплённая очень прочно, поэтому вода вскоре наигралась. Ничего не получалось с этим пакетом, и, что бы там в нём ни было, развернуть его мы не можем. Придётся снова браться за учебник, в котором написано, что нас убивает, поскольку мы сами все — водоёмы, ведь мы состоим почти из одной воды — азот, фосфор, калий и органические вещества, последними мы свежезагрузились три дня тому назад, но пока ничего не можем с этим грузом сделать. Кроме того, мы, как многие дети, просто перекормлены, для чего есть причины. Так говорит вода — нам и тем двум мужчинам, которые не понимают её язык. Но язык этой пластиковой упаковки они понимают инстинктивно и отступают на шаг назад и внезапно затихают. Что это? Оба мужчины уже наелись, это хорошо, потому что сейчас у них пропал бы всякий аппетит, если бы они не утолили его заблаговременно в ресторане и не использовали в своих целях. Озеро не глубокое, ни в каком месте, и всё же никто не взял на себя труд сплавить этот свёрток подальше от берега. Вот она, одна из возможных для человека форм обращения, но не вежливая.

Оба мужчины вначале пытаются, сломив длинную жердь, подтянуть плавающий рулон к берегу, но мало чего достигают. Этот ролик, кажется, к ним не подходит. То ли он не подходит к ним в этой роли, то ли он не подплывает к ним? Мужчины говорят между собой: надо же, как назло сейчас, когда мы вышли поговорить на злобу дня. Птицы кружат над ними и кричат, всё ещё холодно. Слишком холодно для этого времени года, даже здесь. Ангелов мщения мы представляли себе иначе, когда лелеяли мысли о возмездии и хотели кого-то убить, но потом всё-таки одумались. Эти — чёрные ангелы. В этой плёнке скрыто некое лицо и человеческое тело, такой у плёнки вид. Мужчины думают: того, какой у плёнки вид, не может быть. Мужчины знают: то, какой у плёнки вид, может быть правдоподобным. Скоро мы узнаем это точно, гласит закон действительности. Они садятся на корточки и напряжённо всматриваются под воду, которая особенно темна и непрозрачна, но плёнка, которая что-то покрывает, видна отчётливо, и с ужасающей уверенностью они понимают, с кем имеют дело, — со Смертью, с её оружием, постоянно снятым с предохранителя, которое игриво поворачивается по кругу, фиксируя то одного, то другого, нервный указательный палец на холодном теле — в кого попадёт сегодня? Я хотела бы, простите, сперва узнать: может, оба мужчины уже на пути домой? Им действительно лучше было не пить сегодня третью четвертинку, эта прогулка замышлялась не в последнюю очередь для отрезвления. Ну, так именно оно тут и наступило. И будто сверлильная машина для ударного бурения, четыре глаза одним ударом пробуриваются в облик водно-пенного рулона. Это простой пакет, но что только не приводится в действие! В сериале задействовано восемьдесят два криминалиста страны, и двадцать — только на этом инциденте.

Мобильник сюда, звонок туда, ужас уже приготовлен, упакован, охлаждён и снова развёрнут двумя мужчинами. Пожалуйста, приходите немедленно, мы видим скрытое и хотели бы знать, что там внутри. Их жёны всегда укрыты лишь стёгаными одеялами, а одеяла прикрывают и приоткрывают лишь привычное, с каждым днём всё более прогорклое и залежалое, и к тому же это приходится, если хочешь получить своё удовольствие, часами ещё и улещивать и обласкивать. То, что представлял себе, не получаешь вообще никогда. Хорошо бы было сейчас удалить эту оболочку, это привело бы нас решительно ближе к нашей ныряющей носом, беспокойной цели. Мы слышим разговор устрашающих голосов в сопровождении синей мигалки и, как будто одного этого мало, ещё и вой сирены. Мы слышим, как голос что-то хочет нам сказать: вы имеете дело со Смертью, будьте осторожны, может, она ещё здесь и прихватит и вас с собой. О, как это возбуждает. Ну, не так уж это и плохо, говорит другой голос из экстраминиатюрного телефона, который можно раскладывать, чтобы он казался больше, и это кому-то кажется более вдохновляющим, чем то, что оказалось под водой и что подстерегают птицы, а не рыбы, поскольку рыбы не водятся в этой особой стихии, которую я имею в виду. Жандармерии не возбраняется являться, собственно она даже должна, и вот она явилась. Господин Курт Яниш сегодня не при исполнении, ему повезло. Иначе бы ему пришлось проходить курс актёрского мастерства, а так он смог на этом сэкономить, вдобавок к остальным своим сбережениями, которые, к сожалению, всегда расходятся, когда в них так нуждаешься. У него лишь негативные сбережения, то есть долги. Их больше, чем волос на голове. Он хотел бы, чтоб было хоть одним меньше. Но для этого дома должны приходить и оставаться. К счастью, они тяжелы на подъём и малоподвижны, но, несмотря на это, когда-нибудь будут привлечены — в качестве залоговой гарантии для следующих домов. Так из ничего выходит нечто, но пока что не выходит ничего. Пока не выходит, но мы имеем хорошие виды. С берега искусственного озера поднимаются двое мужчин, которые выполнили свой гражданский долг; они поднимутся, конечно, и против властей, натерпевшись от них, рано или поздно, это их человеческий долг, поэтому все так делают. Они лишь тогда в долгу у властей, люди, когда приходит время снова аккуратно выдворить кого-нибудь из «не наших». Итак, власти примчались по колдобинам просёлочной дороги, громыхая и трясясь, и сейчас только зря задержат обоих мужчин на несколько часов. Эта дорога — единственная, по которой жандармы могут попасть сюда, если не хотят идти пешком, отчего пострадало бы их достоинство и фестоны на погонах, а они ещё пригодятся им для наших восточных границ и границ со Словенией, чтобы поддержать авторитет. Эти должностные лица, в конце концов, контролируют сто сорок километров зелёной государственной границы в Штирии, в суперуниформах — с куртками и фуражками. От их строевого шага содрогается вся окраина. Учёба в филиале учебного отделения Бад-Радкерсбурга длилась полгода, должна же она и окупиться когда-то, вот тогда они действительно смогут эффективно защитить богатства местных и с почестями проводят последних, в полной мере насладившихся покоем, в царство небесное (которое и без того принадлежит только им), так что никто не сможет напакостить им напоследок. Так. Вот оно, и правда, в воде. Смотрите. Видите? Что это? Нужна лодка. После нескольких Туда и Сюда, Вперёд и Назад, и Раз-два-взяли и после преодоления мёртвой зоны воды груз был доставлен на лодке в микроскопический порт и извлечён на берег. Водолазы не понадобились. Вот наверху волосы, это мы видим сразу. Но теперь мы всё поняли и теряем над собой контроль. Господи Иисусе, волосы и правда настоящие! Один из мужчин предаёт всё своё нутро руце Божьей и коллегам и стопам жандармов, которые едва успели вовремя отскочить, не переставая при этом говорить в свою рацию и слушать щелчки и хрипы, вырывающиеся оттуда, как дичь из чащи. Уже скоро здесь всё кишит людьми в форме (а позже и гражданскими высокого ранга). Часть гладкого лба видна из-под напитанных водой волос, которые не влезли под плёнку, либо их не очень постарались утолкать туда. Наверное, кто-то очень хотел обладать человеком и для этого отнял его у себя самого, — я хочу сказать, он отнял этого человека у него, не знаю, как объяснить. А может, этого человека выбросили просто так, потому что он больше не находил применения. Ещё раз: преступник отнял человека не себе (это бы ничего не дало преступнику, ведь он явно больше не находил применения для своей добычи), а человека у себя самого. Этому человеку не хватало бы себя самого, если бы он был ещё в сознании. Не знаю почему. Глаза просто впиваются в рулон, но и не могут одни поглотить его. Невозможно. Мы этого не усваиваем. Птицы разочарованы, но озеро получило облегчение, оно ушло от ответственности, и оно не должно, вдобавок к избытку, в котором оно и так уже находится, заглатывать ещё больше удобрений. Фотографы, следователи, неописуемое волнение — всё это в короткое время перенасытило деревню и сорвало её, отяжелевшую от всего того осевшего дерьма, которого здесь пришлось наслушаться, как в весенний паводок, который перекатывается вздувшимся потоком через закрытую для движения главную улицу, и из него торчат наши грехи, как обломки деревьев и бетона. Люди, прежде любившие укромно присесть, чтобы никто не видел, как они справляют нужду, впредь зарекаются делать это. За любым кустом тебя может кто-то подстерегать, и в конце концов окажешься в озере. А тот, кто запаковывает и выбрасывает другого, будет ещё потом лживо утверждать, что перед тем даже знать его не знал. Вот это нам ни к чему. Чтобы в смерти ещё и отреклись от нас, как от Иисуса его браткú. Вот умрите, тогда сами будете диву даваться, чего только люди не раструбят о вас. Но здешние люди скорее молчаливы. Из них не так легко слово вытянуть. После первых снимков рулон развернули, и открылись прелестные лицо и тело. И тело, и лицо ещё сохраняли нежную смиренную красоту, лицо молодой женщины выглядело так, будто она заснула, но на самом деле в ней всё давно лишилось всякой жизни. Кто-то настроил жизнь против неё, и жизнь ушла в стойкой обиде. С этой — больше никогда! Чёрных штиблет здесь нет, здесь джинсовая куртка с воротником шалью, которой мы уже хватились, сумочки нет тоже (где она? Её так и не нашли!}. Жандармы сразу видят, кто это, эту молодую пропавшую они видели на экранах своих компьютеров, а теперь видят её живьём, вернее в натуре, в той натуре, которая их неприятно поражает. Оставьте их в покое, покойных, их слишком много, чтобы хоть что-то знать хотя бы об одном волосе с их головы.