Карсон Маккаллерс - Отражения в золотом глазу
Проснувшись в номере нью-йоркской гостиницы, Джон Феррис почувствовал вдруг, что его ожидает какая-то неприятность, хотя и не знал, какая именно. Это чувство, вытесненное утренними хлопотами, продолжало одолевать его и после того, как он оделся и вышел на улицу. Стоял безоблачный осенний день, полосы бледного солнечного света виднелись между окрашенными в пастельные тона небоскребами. Феррис вошел в ближайшую аптеку, сел возле окна и заказал себе завтрак по-американски: яичницу и сосиски.
Неделю тому назад Феррис прилетел на похороны отца на свою родину, в Джорджию. Испытанное им потрясение убедило Ферриса в том, что молодость его прошла. Волос на голове редел, обнажились залысины, на них пульсировали жилки, тело было худым, не считая округлившегося живота. Феррис любил своего отца, одно время их отношения были невероятно доверительными, но с годами сыновняя привязанность ослабла. И вот, казалось бы, давно уже ожидаемая смерть вызвала у Ферриса сильнейшую тревогу. Пока была возможность, он провел несколько дней с матерью и братьями. Самолет в Париж вылетал завтра утром.
Феррис достал зачем-то записную книжку и с нарастающим интересом принялся ее перелистывать. Фамилии и адреса: Нью-Йорк, европейские столицы, потускневшие записи времен Джорджии. Поблекшие, написанные то печатными буквами, то неверной пьяной рукой. Бетти Уилс — недолгая любовь, сейчас она замужем. Чарли Уильямс — ранен в Хюртгенском лесу, с тех пор ничего не слышно. Жив ли ты, старина Уильямс? Дон Уолкер — работал на телевидении, очень разбогател. Генри Грин — после войны стал пить, говорят, лежит в больнице. Кози Холл — кажется, умерла. Веселая глупышка Кози — невозможно себе представить, что и она может умереть. Феррис захлопнул записную книжку: его одолевали случайность и эфемерность, ему стало страшно.
Внезапно он вздрогнул: выглянув в окно, он увидел в уличной толпе свою бывшую жену. Элизабет медленно прошла мимо окна, совсем рядом. Он не мог понять ни дикую дрожь своего сердца, ни сопровождавшее ее чувство отчаяния и благодати, которое осталось и после того, как Элизабет ушла.
Феррис торопливо расплатился и выбежал на улицу. Элизабет стояла на углу Пятой авеню возле светофора. Феррис поспешил к ней, собираясь заговорить, но вспыхнул зеленый свет, и Элизабет перешла улицу. Феррис заторопился следом. У следующего перекрестка он мог ее догнать, но почему-то сбавил шаг. Ее светло-каштановые волосы волнами падали на плечи. Глядя на нее, Феррис вдруг вспомнил, как отец сказал однажды, что у Элизабет «прелестная осанка». У следующего перекрестка она свернула, Феррис повернул тоже, хотя догонять ее больше не хотелось. Даже его тело отреагировало на Элизабет: ладони стали влажными, сердце сильно билось.
Восемь лет прошло с тех пор, как Феррис в последний раз видел свою бывшую жену. Он знал, что она давно уже вышла замуж, что у нее родились дети. В последние годы Феррис редко о ней вспоминал, но сразу после развода утрата Элизабет буквально подкосила его. Со временем раны затянулись, Феррис влюбился, потом влюбился еще раз. Сейчас у него была Жанна. Любовь к Элизабет, конечно же, — дело минувшее. Но почему, в таком случае, дрожит его тело и мечется ум? Феррис понимал, что его омраченное сердце совершенно не гармонирует с солнечным осенним днем. Внезапно он развернулся и большими шагами, почти бегом направился в гостиницу.
Феррис налил себе выпить, хотя не было еще и одиннадцати. Он полулежал в кресле и поглаживал стакан с разбавленным бурбоном. Впереди целый день, он улетает в Париж завтра утром. Феррис перебрал в уме оставшиеся дела: отправить багаж в аэропорт, позавтракать с шефом, купить ботинки и плащ. Кажется, что-то еще — что именно? Феррис допил бурбон и распахнул телефонный справочник.
Решение позвонить бывшей жене пришло как-то само собой. Телефонный номер стоял под фамилией ее мужа Бейли, и Феррис, отбросив всякие колебания, тут же набрал его. На Рождество они с Элизабет обменивались поздравительными открытками; получив извещение о свадьбе, Феррис послал ей в подарок деревянную безделушку. Таким образом, причин не звонить не было. Но пока он прислушивался к гудкам на другом конце провода, им овладело дурное предчувствие.
Ответила Элизабет; знакомый голос стал для Ферриса новым ударом. Ему пришлось дважды назвать свое имя, но когда Элизабет поняла, кто говорит, в ее голосе зазвучали радостные нотки. Феррис объяснил, что пробудет в Нью-Йорке всего один день. Элизабет с мужем, оказывается, собирались вечером в театр, но когда она предложила заехать к ним днем, Феррис охотно согласился.
Когда Феррис занимался своими делами, ему снова и снова приходило в голову, что он забыл что-то очень важное. Он принял душ и переоделся, вспоминая при этом Жанну: следующей ночью они опять будут вместе. «Жанна, — скажет он, — в Нью-Йорке я был в гостях у своей бывшей жены. Пообедал вместе с ней. И с ее мужем, естественно. Странно было видеть ее спустя столько лет…»
Элизабет жила в районе Пятидесятых улиц. Когда Феррис ехал туда на такси, он видел мелькающий между домами закат, но добрался до места уже в осенних сумерках. Дом был с маркизами на нижних окнах и с консьержем, квартира располагалась на восьмом этаже.
— Входите, мистер Феррис!
Ожидая, что дверь откроет Элизабет или неизвестный ему Бейли, Феррис с удивлением обнаружил перед собой рыжеволосого веснушчатого мальчугана; он, конечно, помнил, что у Элизабет есть дети, но сердце не желало их признавать. От неожиданности Феррис неловко отступил назад.
— Это наша квартира, — вежливо проговорил мальчик. — Вы ведь мистер Феррис, да? А меня зовут Билли. Входите, пожалуйста.
В гостиной новый сюрприз: муж Элизабет. Душа Ферриса не желала признавать и его. Бейли оказался неуклюжим рыжеволосым мужчиной с замедленными движениями. Он поднялся и протянул Феррису руку.
— Билл Бейли. Рад с вами познакомиться. Элизабет сейчас придет, она переодевается.
Последние слова вызвали в памяти Ферриса целую серию образов. Прелестная Элизабет, розовая, обнаженная, направляется в ванную комнату. Полураздетая, смотрит в зеркало у туалетного столика и причесывает густые каштановые волосы. Сладостная, неожиданная близость, нежное тело, которое принадлежит ему сполна. Феррис вздрогнул от непрошеных воспоминаний и заставил себя посмотреть Биллу Бейлу в глаза.
— Билли, принеси, пожалуйста, из кухни поднос с напитками.
Ребенок немедленно отправился на кухню. Феррис, чтобы поддержать разговор, заметил: «Хороший у вас мальчик».
— Нам тоже так кажется.
Затянувшееся молчание прервал ребенок, который принес поднос со стаканами и шейкером. После первых глотков завязался разговор: о России, о дождливой нью-йоркской погоде, о жилищных условиях в Манхэттене и Париже.
— Мистер Феррис завтра полетит через океан, — сказал Бейли мальчику, который забрался на подлокотник кресла и мирно там сидел.
Билли отбросил со лба челку.
— Я тоже хочу летать на самолете и быть журналистом, как мистер Феррис. — И добавил с неожиданной убежденностью: — Когда я вырасту, стану журналистом!
Бейли сказал:
— Но ведь ты, кажется, хотел стать врачом?
— Конечно, — согласился Билли. — Врачом и журналистом. А еще — ученым-атомщиком.
Вошла Элизабет с маленькой девочкой на руках.
— Джон! — воскликнула она и посадила ребенка на колени к отцу. — Джон, ты прекрасно выглядишь. Как я рада, что ты к нам пришел.
Маленькая девочка с серьезным видом сидела на коленях у Бейли. На ней было бледно-розовое шелковое платьице, отделанное по кокетке розовыми кружевами, и такого же цвета шелковая лента в белокурых нежных локонах. Ее кожа была покрыта летним загаром, карие глазки искрились золотом и смехом. Она приподнялась и ухватилась за роговые очки отца. Тот снял очки и протянул дочке.
— Ах ты, моя радость!
Элизабет была красива — только сейчас он понял, как она красива. Ее прямые чистые волосы блестели, лицо стало мягче, светлее, спокойнее. Красота мадонны в кругу семейства.
— Ты ничуть не изменился, — сказала Элизабет. — А ведь прошло столько лет…
— Восемь. — Пока происходил дальнейший обмен любезностями, он машинально приглаживал ладонью свои поредевшие волосы.
И вдруг Феррис почувствовал себя зрителем — человеком, вмешавшимся в жизнь чужой семьи. Зачем он сюда пришел? Ему стало больно. Собственная жизнь показалась вдруг хрупкой одинокой колонной, без всяких опор возвышающейся над обломками прожитых лет.
Он взглянул на часы.
— Вы идете в театр?
— Право, мне очень неловко, — сказала Элизабет, — но нас пригласили почти месяц назад. — Джон, ты ведь когда-нибудь вернешься, правда? Ты же не собираешься всю свою жизнь оставаться эмигрантом?
— Эмигрантом? — переспросил Феррис. — Что-то мне это слово не нравится.
