Зиновий Зиник - Лорд и егерь
«Кто — Папа Римский?» — поинтересовался Карваланов.
«Лорд Эдвард. Дал свой телефонный номер и пригласил в свое поместье. Всегда мечтал побывать в поместье настоящего английского лорда. Я даже помню адрес наизусть: Gamekeeper's cottage, Thanksgiving Lane», — продекламировал Куперник. Виктор с Феликсом переглянулись. Куперник тем временем рылся в телефонной книжке: «Стоит набрать телефонный номер, и все сразу выяснится: кто истинный лорд, а кто шарлатан и самозванец. Где у вас тут в квартире телефон?» Виктор и Феликс тем временем преградили ему дорогу.
«Телефон в Лондоне, знаете ли, дорогое удовольствие. Здесь вам не Москва, где часами треплются». Феликс стал разъяснять все это Купернику с занудностью бюрократа, угрожающе ощупывая при этом отворот кожаной куртки Куперника. «Здесь счет ведется по минутам и в зависимости от расстояния. Если каждому случайному гостю позволят отсюда звонить в разные концы мира, никаких переводов с подстрочников не хватит. Так что телефоном тут пользуются только постоянные резиденты». В этот момент в комнату вошла Сильва, и ощущая кожей царящую напряженность, вопросительно посмотрела на Феликса. «Товарищ Куперник собирается звонить лорду Эдварду в Рим», — объяснил Феликс Сильве.
«Не в Рим, а в поместье — в Кенте», — поспешил поправить его Куперник.
«Но лорд Эдвард отсыпается в соседней комнате», — сказала Сильва.
«Представь, товарищ Куперник считает, что лорд Эдвард — не тот. Он его не узнает. У него не то лицо, что было в Риме. В Риме у него было другое лицо».
«Надо подождать, когда лорд Эдвард проснется, и спросить, почему у него не то лицо», — сказала Сильва.
«Перемещенное лицо. Перемещенное от алкоголя с гашишем», — сказал Карваланов.
«Насколько мне известно, лорд Эдвард тоже не узнал Куперника», — сказал Феликс. «У Куперника не то, видимо, лицо, что было в Риме. В Риме у него было другое лицо, и Эдвард его не узнал. Может быть, это вообще не тот Куперник? Может, есть два Куперника? И один их них — шарлатан и самозванец». С каждым словом в его голосе было все меньше веселой иронии и все больше агрессивности, даже злобы. «Не верю, что такой великий поэт-переводчик Куперник мог так бездарно перевести псалмы Давида. Великий Куперник не пользовался бы подстрочником».
«Что вы такое говорите», — возмутился Куперник. «Я могу подтвердить свою личность. У меня паспорт. Советский паспорт».
«Вот именно, как это вы умудряетесь так свободно разъезжать с советским паспортом?» — сказал Карваланов.
«И что вы, кстати, делали в Риме? Кто вас туда пригласил? Папа Римский?» — подключилась к допросу Сильва. Разговоры в комнате стихли. Даже Сорокопятов с Браверманом перестали ругаться, а Мэри-Луиза явно отрезвела. Куперник попятился назад, как будто боялся, что его сейчас ударят.
«Билет в Рим мне оплатил лорд Эдвард», — перешел он на пугливую скороговорку. «Вы же знаете его энтузиазм по развитию связей между Россией и Западом. Я был там как участник конгресса по переводам Пиранделло на разные языки мира», — с важностью сообщил Куперник. «Вы слышали о Пиранделло? Он жил в Риме».
«Двойной жизнью», — вставил Феликс.
«Я — главный переводчик Пиранделло на русский язык, может быть, слышали?» — с гордостью информировал он Феликса.
«Так вот откуда мне знакома эта фамилия!» — стукнул себя по лбу Феликс. «Я думал: Щепкина-Куперник с ее Шекспиром. Коперник, думаю, тоже со своей солнечной системой. А оказывается Пиранделло!» — продолжал он возбужденно. «Так вот из-за кого я намучился в Вероне. Чудовищный перевод. Вы знаете, что значит зачитывать ваш перевод по ролям среди студентов-русистов? Целиком ни одно предложение невозможно выговорить вслух, фонетически звучит совершенно безобразно, синтаксис чудовищно запутан. Как вы умудрились так бездарно перевести с мелодичного итальянского?»
«Я не переводил с итальянского», — потупился Куперник.
«Опять подстрочник? Я бы предпочел подстрочник подобным переводам», — сказал Феликс в ответ на обескураженный кивок Куперника. «Кто же, интересно, автор подстрочника на этот раз?»
«Вы не знаете», — махнул рукой Куперник. «Малозначительное имя. Преподавал когда-то итальянскую драму. По имени Авестин. Интеллектуальный люмпен. Старый, больной человек. Немножко, знаете, не того. В больнице одно время лежал», — потрогал Куперник пальцем у виска. Но тут же осекся, перехватив взгляд всей троицы: Виктора, Феликса и Сильвы. Он никак не мог понять, почему эти его слова так задели троицу друзей. Виктор вскочил со стула и зашагал вокруг Куперника, угрожающе суживая круги. Феликс издал нечто среднее между кашлем и животным рыком и стал остервенело и с хрустом выкручивать себе пальцы. Сильва подошла к столу и стала с грохотом собирать грязную посуду. Один из бокалов со звоном полетел на пол.
«Слегка не того, да? Не того? А вы у нас еще и психиатр?» — кусая ногти, приближался к нему Карваланов. «Авестин у нас, значит, малозначительное имя? Старый, больной человек? А кто его сделал старым и больным? Вы, значит, знаете, кто нормальный, а кто нет, кто лорд, а кто егерь, где оригинал, а где подстрочник? Известно ли вам, что он из-за этого перевода Пиранделло голодал, подрабатывал черт знает какими частными уроками, побывал в психбольнице тюремного типа по вашей милости?»
«Это неправда», — возмутился Куперник. «Я использовал его подстрочник, когда он уже вышел из больницы. Я ему финансово помог заказом на подстрочную работу. Он меня письменно благодарил», — добавил он беспомощно.
«А куда ему было деваться? У него же, в отличие от вас, как я понимаю, не было заслуг перед Партией и Правительством, Родиной и Народом?»
С каждым словом из словаря советского патриота Карваланов распалялся все сильнее, потому что все глубже погружался в свое советское прошлое, не вызывавшее в нем ничего, кроме приступа бешенства, яда и мстительности. «Может быть, вы нам расскажете, чем вы заслужили такое доверие руководящих органов, что блестящий перевод они записали в подстрочник, а его искажение — в шедевр академического перевода? И не за те же ли заслуги вас стали так легко выпускать за границу? А сейчас требуют, возможно, дополнительных услуг? Например, написать небольшой поэтический отчет о том, как поживают в Лондоне эмигранты и бывшие диссиденты?»
«Как вам не стыдно, Виктор», — задыхаясь от возмущения, замахал руками Куперник. Предложение было настолько ужасным и несправедливым, что Куперник, с бледной гримасой удивления на лице, развел беспомощно руками и вдруг окончательно сдался. Вот-вот должен был наступить рассвет, и электрическая лампочка вдруг стала излишней в мертвенной утренней дымке. «Стоит советскому интеллигенту пару раз в жизни добиться разрешения на турпоездку в капстраны, и вы уже подозреваете его как сексота. После всех унижений, которые мне пришлось пройти ради этой выездной визы! Чем же вы отличаетесь в таком случае от КГБ? Та же логика!»
«Я лишь использую вашу логику в качестве подстрочника. Не позвонить ли нам, Феликс, в Москву, и не навести ли среди друзей справки об истинном лице поэта-переводчика Куперника?» — сказал Карваланов, направляясь к телефону. Куперник бросился за ним, схватил его за рукав умоляюще:
«Прошу вас, не надо телефонных звонков!» Он отер пот со лба, оглядел всех затравленным и заискивающим взглядом. «Согласен, я, возможно, несколько преувеличил насчет Лики и Вики и всех остальных: у меня с ними знакомство исключительно шапочное. Но мне так важно было познакомиться с Сильвой и с вами, Карваланов. О вас, вы знаете, в Москве ходят легенды. Об этом доме ходят легенды. Знаете, эмигрантская богема, рассадник антисоветчины. Я мечтал навестить эти легендарные пенаты. Можете себе представить, что со мной будет, если они — вы понимаете? — узнают о моем визите на квартиру к Сильве. Один телефонный звонок в Москву, — а все телефоны, как известно, подслушиваются, — и на моей жизни можно будет поставить крест. Или звезду Давида, если угодно. Неужели вы забыли, каково нам там, в Москве? Конечно же мне приходится сидеть на партийных собраниях и все такое. А если не на партийных, то на профсоюзных или где-нибудь еще. Каждому приходится выворачиваться по-своему, каждый ведет эту проклятую двойную жизнь. Если они узнают, с кем я здесь общался, второй раз меня за границу не пустят».
«Чего же вы судите о двойной жизни других?» — сказала Сильва.
«Я думал, что здесь все не так, как у нас, что вы от этой двойственности уехали. Вы же, в отличие от некоторых, не покидали Россию ради материального, так сказать, бенефита, монетарного, как здесь говорят, стяжательства, не бежали, как, знаете… как…»
«Крысы с тонущего корабля?» — подсказал ему Феликс. «Но кроме крыс, бегущих с тонущего корабля, милейший Куперник, есть еще и крысы, отсиживающиеся по темным углам».
