Венко Андоновский - Пуп земли

Как бы то ни было, вот эти стихи, которые брат написал, когда ему было всего семнадцать лет. Вы наверняка удивляетесь, как это возможно, потому что из свидетельских показаний г-жи Люции Земанек вы уже знаете, что от тетрадки не осталось и следа, потому что, когда судмедэксперты попытались извлечь тетрадку из кармана обугленного пиджака моего брата, она рассыпалась и остался только один полуобгоревший листок, на котором было написано: «Ян Людвик. ЗАГАДКА».

Так вот, дорогие мои читатели, вернее, читатели моего брата: к счастью, существует список, то есть копия оригинала. Доцент литературы, уважаемый г-н Венко Андоновский, сказал бы, что плохо, что в этом мире так много копий и так мало оригиналов (еще вчера, когда я ждал его с готовыми пленками в руках, чтобы забрать у него рецензию на это второе издание, он рассказывал мне о симуляциях и симулякрах и упоминал некоего господина, по-моему, по фамилии Бодрийяр), но в данном случае наличие копии этой тетрадки мне кажется невероятно удачным обстоятельством. Существованием фотокопии стихов моего брата мы обязаны матери г-жи Люции, которая еще тогда, когда Ян подарил тетрадку Люции, прочитала стихи и просто-напросто сделала фотокопию, потому что они ей понравились! Однако, по ее словам, она скопировала только те стихотворения, которые ей приглянулись!

И этот случай «улучшения» оригинала доказывает, что при изготовлении любой копии (как говорит и мой брат в своем «романе»), мы все больше отдаляемся от оригинала, а тем самым и от Бога. Другими словами, от каждого оригинала мы берем только то, что соответствует нашим критериям!

Но, к сожалению, даже эта версия оригинала не дает нам ответа на все вопросы по поводу ее оригинальности, то есть подлинности. Я говорю, следовательно, о подлинности копии, а не о подлинности оригинала! Во-первых, рукопись, лежащая перед нами, содержит только девять стихотворений, а в оригинале, в соответствии с дневниковой надписью моего брата, их было пятнадцать. Вот что он пишет: «…я написал для Люции пятнадцать стихотворений. Отпечатал их на старой машинке в школе, переплел их в картонную папку, озаглавил «Загадка», написал посвящение: «Девушке с раскосыми глазами» (на копии, между прочим, стоит посвящение «Девушке с раскосыми очами»), а на первой странице написал свой номер телефона (которого здесь нет! — м. з.[1]) и послал Люции с одной ее подружкой».

Очевидно, что многое не совпадает. Или Ян плохо помнил, сколько стихотворений он написал Люции, или по ошибке думал, что написал свой номер телефона на первой странице, или кто-то подменил первую страницу рукописи. Но зачем кому-либо это делать? И где найти точно такую же пишущую машинку, у которой к тому же нестандартный шрифт?

Мои сомнения по поводу подлинности (фото)копии разделяет не только Люция Земанек, но и доцент литературы, уважаемый д-р Венко Андоновский. А именно: в одном разговоре на совсем другую тему Люция Земанек сообщила мне, что ее мать в молодости писала стихи и не скрывала своих литературных устремлений. Я попросил Люцию показать мне некоторые из этих стихотворений. Я был в настоящем шоке: стихи были отпечатаны на машинке с таким же точно шрифтом, как и стихи Яна! Тогда я подумал: может ли быть такое, что в рукопись попали стихотворения матери Люции, которая, воспользовавшись тем, что единственный экземпляр «Загадки» навсегда утерян, просто напечатала новый титульный лист «Загадки» (при этом она исправила посвящение и не написала номер телефона, потому что не знала, что он должен был там быть), а потом предоставила свои произведения для второго издания, чтобы они вышли под именем моего брата, который посмертно получил немалое литературное признание?! Таким образом она могла бы символически, пусть и под чужим именем, удовлетворить свои нереализованные литературные амбиции! Ни на минуту не хочу думать, что это так и было. Госпожа Люция Земанек, ее дочь, со своей стороны, когда я спросил, принадлежат ли эти стихи перу Яна Людвика и узнает ли она их, ответила: «Думаю, что да». Но потом она сказала: ей кажется, последнее стихотворение ей совершенно незнакомо и она почти уверена, что раньше его не видела. Она также заявила, что ей кажется, отдельные стихотворения изменены — в том смысле, что вставлены некоторые слова. Например, она утверждает, что в стихотворении «Раскосые глаза» в восьмой строчке, которая теперь звучит: «заливы, пересохшие уж было, и седименты», слов «и седименты» не было в единственной и оригинальной версии и что это очевидная вставка. Но нет ответа на вопрос: как возможно дополнить стихотворение на фотокопировальной машине?

Вторую причину для сомнений озвучил г-н Венко Андоновский, имевший возможность ознакомиться со стихотворениями. Он в первую очередь сообщил мне, что некоторые из девяти стихотворений, в соответствии с результатами его профессиональной психолингвистической и психориторической экспертизы, не соответствуют семнадцатилетнему возрасту. У меня волосы встали дыбом на голове, когда он, независимо от Люции, сделал вывод, что последнее, девятое стихотворение отличается от других своей зрелостью и, скорее всего, было вставлено позднее! Но опять-таки нет ответа на вопрос, кто, и когда, и с помощью какой пишущей машинки, и, главное, как сумел вставить его в оригинал?! И кто, в конце концов, автор этого стихотворения? Г-н Андоновский утверждает, что оно и стилистически достаточно сильно отличается от остальных восьми. При этом он намекнул, что для детальной экспертизы сейчас нет времени и что, вероятно, в случае ее проведения он потребовал бы выплаты некоторого авторского возмещения, поскольку доцентам литературы (как известно) платят не особенно хорошо.

Как бы то ни было, все страшно усложнилось, когда г-н доцент сообщил мне, что более детальная стилистическая экспертиза, скорее всего, показала бы, что некоторые стихотворения представляют собой всего лишь свободный поэтический парафраз известных стихотворений популярных поэтов Анте Поповского, Петре М. Андреевского и Радована Павловского! Тем самым получил бы свое подтверждение тезис о том, что все написанное моим братом уже существовало ранее и, может быть, было лучше того, что написал он.

И наконец: я больше не могу со всем этим справиться. Все это зашло уже слишком далеко, даже и для бухгалтера, который держит все под контролем! А когда несколько дней назад совершенно случайно в кармане старого пиджака моего брата я нашел письмо, которое написал ему наш известный писатель Бранко Варошлия, — очевидно, в ответ на письмо, в котором мой брат спрашивал его мнения по поводу своих стихов (а это означает, что Варошлия держал в руках стихотворения Яна к Люции!), — и когда я увидел там некоторые замечания, относящиеся к стихотворениям, которых у нас попросту нет, я решил опубликовать все, включая и это письмо!

Судите сами, что есть что и что здесь подлинное, а что нет. И конечно, насколько это все ценно. Потому что, понятно, подлинность есть то же самое, что и ценность.

Издатель

Ян Людвик

ЗАГАДКА

Девушке с раскосыми глазами

Мраморностью своего мощеньяМеряет поле бескрайность столетий,А за рядами деревьевВетры крест-накрест выплясываютПространства четвертое измеренье.

Я унес тебя на рукахТуда, где рождается день,И вот оставляю одну,А потом ухожу, не оборачиваясь,И я знаю, что сам себе лгу,Притворяясь, что забыл о твоемсуществовании.

Я пройду от начала времен,От Адама и Евы,Через свет далеких вековИ шепот морей пересохших,

Чтобы, дойдя, повернуться на востокИ опять тебя увидеть — Недостижимую.

Ты не поешь, как алконост,И не тебе секрет открылся,Как радуги построить мост,Но все же я в тебя влюбился.

Зато в тебе немало эманаций,Неведомых химическим таблицам.Я пью их в череде реинкарнаций,Но вдоволь не могу напиться.

Длинноволосая скиталица,Спеши, ведь жизни завершеньеГрядет, и души переселятсяТуда, где были до рожденья.И все — святой и вертопрах —В могильный обратятся прах.

Все, но не ты!Пусть даже пеплом станет тело,Притворной будет твоя смерть.За нею — дальние пределы,И книги судеб новые листы,И жизни круговерть.

Когда мы повстречались в школе,Расцветала акаций аллея,И заждались нас маки на поле,Лепестками бесстыдно алея.

Как из древнего палимпсеста,От тебя я узнал, что ВсевышнийИз дрянного слепил нас теста —Нам любовь даже стала лишней.Мы живем, чтоб свой путь пройтиДо последнего хрипа и вздоха.Но и смерть, как там ни крути,Жизни факт подтверждает плохо.

И опять здесь весны толчея,И опять в поле маков тыщи.Пусть мы призраки, ты и я,Но вернись, о любовь моя!Мы в акациях май отыщем.

Школьная сказкаСледы нашего расставанияНа дорожке, где мы ходили,Уже новым асфальтом залили.Лишь остались на задней партеЗнаки, будто мы расстоянияОтмеряли на старой карте.

Икс и игрек, минус и плюс,А под ними, где профиль твой,Нацарапанное «Я люблю…»,Зацарапанное — кого.Здесь нас нет с тобою давно,Только парты как монументы.Плюс и минус слились в одно,Так близки, но не эквивалентны.

Мы идем по дорогам разным,Я отправился вверх, ты — вниз.Над вопросом я бьюсь не праздным,Где же ты, помоги, отзовись.Одному мне никак не справиться:В чем, скажи, между ними разницаИ что лучше — горы крутизнаИли пропасти бездна без дна?Если глянуть со стороны,Они эквивалентны, равны.

И сдается, нашел я ответ:Пусть нас в разные стороны вынесло,Но без низа ведь верха нет,И одно без другого немыслимо.

Реверс с аверсом у монеты:Смотрят врозь, но эквивалентны.

Послушай сказ о неземной красе.Он сохранился в колокольном звонеЦерквушки, поглощенной морем. В нем

Луна, бледнея, выплывает, чтобыУтес увидеть, где ты одинокоСидишь с времен неведомых. В твоих

Глазах омыло море влагой новойЗаливы, пересохшие уж было, и седименты,И сень прельщает странников усталых,Манит в ее глубины. Ты потом

По мраморным ступенькам сходишь в мореИ тонешь тихо в серебристой зыбиНочных фосфоресцирующих волн.И в этот миг все сущее в восторгеБессильно замирает пред тобой,

О красота.

Всмотрись в потухающий космос —Увидишь в нем то же, что я:Идет диффузия — обратный осмос,Рождается новое из отложений старья.Мир новый явился, но монументаОн глыбой недвижной лежит и доныне:Ему не хватает твоего элемента,Как первоплевка первоглине.

И пока мраморное море усталоНебо рельефит без роздыха,Тишину кровавит каменное кресало,И красные чайки парят в алом воздухе,Закат прозевать боясь,И приход твой, любовь моя,К южным безвестным морям.

Мы, моряки, застыли в онемелости,Остановившись, чтобы посмотретьНа синюю, в волнах, плиту могильную.Под нею — наших тел окаменелости,Чужая и ржавеющая смерть.

Заклятие на мне со дня рождения:Моря пересекать, ища мираж,И я с покорностью бессильноюВысматривал до глаз остеклененияТебя — корабль, не взятый в абордаж.

И вот теперь — сдаюсь,Пусть вешают на рее,Я мертв и так давно.

Над казнью посмеюсь:Ведь жить труднее,Чем тихо лечь на дно.

А в море южном, ненависть струя,Кляня свою планиду,Смеются кости тех, кто, как и я,Поверил в Атлантиду.

Поднимись к старинной церкви:Папоротник, там растущий,Тебе скажет, что когда-тоМимо шли святые старцы.Здесь они остановились,Прошептали твое имя,И оно на крыльях эхаУлетело к синю морю.

Тяжело о тебе мечтать,Время красить твоим дыханьемИ, мечтая, вдруг вспомнить опять,что меня уничтожить и смятьМожешь ты лишь одним невниманьем.Но тебя восславить готов,О Люция, свет мирозданья,Лишь один я, и больше никто.

Твои волосы, о Люция,Рассыпаются по подушке,В сновиденьях твоих юнцы иИх юницы: друзья и подружки,А меня из снов гонишь тыТак, как гонят из парка мальчишку,Обрывавшего с клумбы цветы.И мне больно от этого, словноЯ споткнулся о слово-ледышкуВ псевдонежном письме любовном.

Неужели приходит то время,Когда мы друг другу изменим:Я — тебе,А ты — мне,И до гроба

Так ни с чем и останемся оба.

Дорогой Ян!