Ирина Ратушинская - Наследники минного поля
Заштормило уже затемно. И пришлось в темноте менять паруса: тот ещё подарок, Алеша все руки ободрал, так рвало ветром снасти. Клеопатра шла на фордевинд, её сильно бросало из стороны в сторону. Степан крикнул что-то сквозь острые брызги. Расслышать Алёша не успел. Его шарахнуло гиком и, как котёнка, швырнуло в волну. Он вынырнул, оглушённый. Настолько у него соображения хватало, чтобы понимать: против такого ветра галсами Клеопатре не потянуть, на штормовых-то парусах. Не смогут они его подобрать. Он скинул в воде шорты, сделанные из обрезанных джинсов. Джинсы в воде лубенеют сразу. А рябчик скидывать ни к чему. Вода была не холодная, но всё же… Его подняло на волне, он огляделся: берег-то в какой стороне? Из черноты слева выблеснули два белых огонька. Туда Алёша и поплыл. Насколько берег далеко — в такой тьме было не разглядеть. Но плавал он хорошо, так что психовать было нечего.
Его прихватило судорогой, когда он уже слышал прибой. И, что было совсем паршиво — обе икры. Если пойдёт выше, на бедро… Ничего Алёше не оставалось, как выгребать теперь на руках. Огней он больше не видел: верно, они были скрыты от него теперь крутизной берега. Единственное, что он различал — это смутно светлеющие пенные гребни. Он высмотрел, где они пониже, и плыл теперь туда. Его отбросило откатившейся волной. И ещё раз. И ещё. Он сознавал, что дело становится опасным по-настоящему. Но как-то тупо. Всё равно он выплывет, Светка же без него пропадёт. Не пропадёт, подумалось ему издевательски-спокойно. И никто без него не пропадёт. Только он сам.
Теперь Алёша быстро терял силы. От боли в глазах кружились оранжевые блямбы, а его всё отбрасывало и отбрасывало назад. И только когда он окончательно обессилел, его подхватило и швырнуло к берегу. Волна шмякнула его на мелкие камни — плашмя, как камбалу на прилавок. Будто она Алёшей давала берегу пощёчину. Или берегом — ему, Алёше.
Он корчился на скользких камнях, пытаясь одновременно отползти подальше и размять судорогу. Носок на себя! Носок… Когда опомнился, судороги уже отпустили, он чувствовал боль только в коленях и груди — чем его о берег приложило. Алёша с удивлением заметил, что всхлипывает. Вот ещё не хватало… Но слёзы текли, и Алёша не пытался их останавливать. Сейчас надо было набраться сил и попробовать встать. С первой попытки это не удалось, и ему стало обидно, как маленькому.
Почему у него всё не так? Корявая жизнь, и смерть бы получилась корявая… ещё может получиться, если он не встанет… За что? Но, пожалуй, и тут врёт он себе: что если не встанет сейчас — так помрёт. Не замёрзнет же насмерть до утра, а там пройдёт кто-нибудь, подберут. Это он так, чтоб лучше себя жалеть.
Будто кто-то смотрел на него сейчас — так ему стало стыдно. А потом вдруг хорошо. Так было когда-то, давным-давно. Да, он и был тогда маленьким. И верил, что стоит пожаловаться Богу на своё горе — и всё устроится наилучшим образом, и его утешат и за всё простят.
Алёша втянул сквозь зубы сырой воздух и встал. Идти не пытался, его шатало. Но он стоял на ногах, и всё чувствовал на себе взгляд, и ничего не хотел сейчас — только так и стоять под этим взглядом. Он уже знал — Чьим.
Неизвестно через сколько времени он различил в темноте движущийся огонёк и закричал. К нему подбежали, полоснули фонарём. Он понимал, что это погранцы, но сейчас ему было всё равно.
На заставе с него сняли изодранный рябчик, замазали ссадину на пузе йодом, а подранные колени — клеем БФ-6. Завернули в синее байковое одеяло и дали стопку водки, а потом сразу — ещё одну.
— Остапенко, чайник поставь!
Его отогревали чаем, нарезали колбасу и батон. Алёша думал, что не сможет есть, но, сам удивляясь, так вцепился зубами в ломоть колбасы, что Остапенко засмеялся и подрезал ещё.
— Жуй, потерпевший!
Начальник заставы долго Алёшу не расспрашивал, всё понял с двух слов и уже звонил по телефону на Севастополький погранпункт.
— Да, сыграл за борт. Клеопатра, Одесский яхт-клуб… Да, они к вам идут сейчас. Так мы его утром доставим. Петров фамилия. Нет, серьёзных повреждений нет, пришибло только маленько, к утру отойдёт.
Обернулся к Алёше, улыбнулся — удивительно хорошая у него была улыбка! — и сообщил:
— Твоим там скажут, что ты в порядке. Завтра получат тебя целенького. Спи пока. Посмотри, Цибуляк, что-небудь надеть на него, хоть штаны какие. А то он и плавки, гляди, подрал.
Мореплаватели распрощались, уже поднявшись в город.
— Ты смотри, жене не слишком это дело расписывай. А то в другой раз или она с ума сойдёт, или тебе устроит дурдом на дому, — посоветовал Степан. — Ну, с крещением тебя! Солёный теперь.
Света ещё не вернулась с работы, и Алёша в порядке подхалимажа покрасивее разложил на столе те камни и ракушки, которые привез для детей. Детей не было дома, и Федосея они с собой на дачу забрали. Даже Чурка с компанией не залетал, тихо было в комнатах.
Ладно, Алексей Павлович, действительно — с крещением тебя, давным-давно крещёного и про это дело забывшего на долгие годы. Теперь, думал Алёша, всё будет по-другому. Просто борьба за жизнь на столько лет заслонила собой сам смысл жизни. Потому он и маялся. Но опомнился теперь. После той встречи на берегу. Он помнил это именно встречей, хотя и не видел ничего.
С лестницы послышались весёлые голоса. Это Света с Петриком поднимались вдвоём.
— А-а, морской скиталец! Притаранился в родную Итаку — а тут ни одного жениха, и ничего не напрядено!
Петрик явно не склонен был оставлять мифологию в покое до конца своих или её дней. Алёша подступил к Свете, но сделал вид, что не решается её обнять.
— Не вели казнить, осударыня, отслужу верой и правдой!
Осударыня обещали попомнить. Но всё же дали ручку поцеловать и стали метать на стол посуду. А Петрик полез в портфель и стал выкладывать оттуда империалы. Тяжёлыми столбиками.
— За мной должок-с.
— Ты что, Петрик, без них тогда обошёлся?
— Без них — я бы уже знаешь, где сидел? И знаешь, сколько?
— Так откуда же?
— Что, если не те самые — так уже и не денежные знаки? Я что, на другие за столько-то времени заработать не мог? Вы, ребята, подали мне идею — во! Я до этого как-то несерьёзно мыслил, бумажками. А есть люди, которые мыслят серьёзно. И не могу же я вам бумажками отдавать. А вдруг завтра этими бумажками опять только подтираться можно будет? И я буду иметь интересный вид… Нет, правда, спасибо, ребята. Выручили тогда. Ой, только я без чулочка, ничего?
Ну что поделаешь с таким Петриком! Империалы уложили обратно под подоконник: никогда не знаешь, когда ещё будет чёрный день. А Алёша на следующий же вечер по просьбе Петрика обревизовал его квартиру. На предмет технически грамотного устроения тайников. Нашёл четыре подходящих местечка и сделал Петрику всё по высшему классу.
— Я теперь в мусульманство перейду, — ликовал Петрик. — От четырёх жён могу делать заначки! Но ты, Лялечка, будешь моя старшая и самая любимая!
Лялечка махала на него руками и смеялась.
Первым делом Алёша решил немедленно крестить детей и сообщил об этом Свете.
— Ты что, с Луны свалился?
— Почему? Это же и мои дети, почему же я не могу…
— Да твои, твои! Ты, Алёшка, поговорил бы с мамой на эту тему.
— А с тобой — нельзя?
— А моё дело тут сторона, я сама некрещёная.
Анна долго смеялась, когда услышала Алёшину идею.
— Ты что же, Алёшенька, думал, я буду ждать, пока ты в разум придёшь? Света — умница у нас: хоть догадалась, а ты, действительно, как с Луны…
Она достала из шкатулки два серебряных крестика.
— Вот этот — рабы Божьей Екатерины, а этот — Павла. В школу им, конечно, носить их незачем: заклюют. И в храм их водить регулярно, как я на тебе убедилась — бесполезно. Пока сами не захотят.
— А приобщаться — как же?
— Они последний раз перед Троицей приобщались — довольно тебе? Это для них — редкий праздник, и пускай пока будет редким. Предоставь мне, я знаю, когда и как. Есть обычные службы, когда не так следят. И в летние каникулы — безопаснее всего. Но, я тебе скажу, их пока больше привлекает необычная атмосфера. И общий с бабушкой секрет. Это у них ещё не очень серьёзно.
Так. Значит, Катька с Пашкой хорошо умеют держать секреты. В том числе и от родного отца. И молодцы, и правильно, и так ему и надо.
— Но если это так и не станет серьёзным?
— У тебя же, как я вижу — стало. Дай детям время. Ох, я знаю этих новообращённых: всех бы палкой в рай загнали! Смотри, Алёша, оттолкнёшь детей от веры — грех тебе будет. Ты будешь думать, что тянешь, а сам оттолкнёшь. Время такое, на всех давят, и на детей тоже. Ты начала шестидесятых не помнишь в этом смысле, ты тогда всё денежной реформой возмущался. А что над детьми в школах вытворяли, если узнавали, что верующие! Да и сейчас по головке не погладят. Это надо очень твёрдую веру иметь, чтобы выстоять. Ты их с этим не торопи, Господь Сам знает, кому когда время. Ты собой лучше займись. В Успенском соборе есть хороший батюшка.
