Дибаш Каинчин - У родного очага
Поначалу оробел, но сунул руку за пазуху — деньги на месте, успокоился.
Навстречу засеменил бело-розовый усатый человек. Калап невольно замер. Генерал, да и только! Весь в галунах, пуговицы надраены, брюки с желтыми лампасами. Глаза вытаращил, а лицо будто дурной кровью наливается. Никакой он не генерал — без погон…
— Молодой человек! Вы, собственно… Вам н-нельзя!
— Почему?
— Говорю вам — нельзя! Не могу вас пропустить. Посмотрите на себя.
Калап оглядел себя. Что такое? За чужого принимают, что ли? Что особенного? Плащ чабанский на нем, понятно, выгоревший, так он его снимет. Штаны на нем ватные? А в каких бы он еще был? Зато на солдатском ремне тесак в ножнах из оленьего рога. У кого из городских такие узорные ножны и нож с наборной рукояткой? Почему не может он посидеть в ресторане. Он не пьяный. Денег у него хватает. Да он этим горожанам две тысячи баранов пригнал! «Посмотрите на себя»! Чем он хуже тех — обросших бородами, с нечесаными лохмами ниже плеч и в залатанных обремканных штанах-маломерках, обтягивающих тощие кривые ноги? Им почему-то можно: ишь как вытрющиваются под музыку! А ему, значит, нельзя?
— Эй, ты! — слышит он позади себя голос. — Дверью случаем не ошибся? Опохмеляются в другом месте. Тебе, тебе говорю! Ну и молодежь пошла!
Калап обернулся. Гардеробщик в галунах и лампасах услужливо подавал пальто рыхлому мужчине с жирным подбородком. Даже на цыпочки привстал. А этому хоть бы что. Буржуй, да и только! Чирей у него, что ли, на пояснице? Не нагнется даже. Одеться сам не может. На кого он походит? Да это, однако, Кравцов! Ну да, Кравцов!
Что было после, Калап помнит плохо. Пришел в себя он в закрытой машине. Рядом — два милиционера. Перед глазами жирный подбородок и такая же жирная, потная шея.
Утром его вызвали на допрос.
— Фамилия? Имя?
Калап назвал первые пришедшие на ум — документов при нем не было.
— Карамурзанов. Оразбай.
Место жительства?
— Джезказган.
— Адрес?
— Социалистическая, двадцать два, квартира двадцать.
— Впервые у нас?
— Да.
— Что делаете в городе?
— Учиться приехал.
— Проверим.
Ничего хорошего из вранья не получилось. Калап признался во всем — кто он, откуда, зачем в городе. Про отару, про мясокомбинат, про Кравцова начистоту выложил.
— Эх, парень-парень! — пожурил майор. — Зачем обмануть хотел?
Пятнадцать суток он Калапу все же навесил.
Два дня уголь на станции грузил. Товарищи разыскали, стали просить, чтобы отпустили. Ни в какую! Выручил Кула-Ат, верный конь. Куда его девать, пока Калап отсиживать будет? Кто кормить коня станет? Взяли с Калапа тридцать рублей штрафа и — с миром.
Вернулись домой…
На комсомольском собрании председатель колхоза выступал.
— Знаете, сколько мы потеряли? Все равно что новый трактор с откоса спустить. Как если бы собственными руками сожгли новую стоянку в Сары-Чет. То же самое… А про Алымова я и говорить не хочу…
— Горько, горько слышать такое. Нет вины Калапа в том, что баранов на мясокомбинате передержали, а отвечать все одно ему. Не натвори он такого в ресторане — другой разговор был бы.
А как Кызылгачы? Что о ней теперь думать…
Вскоре — праздник. Большой праздник. Старый сельский клуб забит до отказа. Дохни народ разом — стены развалятся. На сцене, как положено, президиум. Доклад. После него награждение передовиков — премии, ценные подарки, грамоты… Председатель с парторгом с двух сторон вручали, едва за час управились.
Вот парторг выкликает:
— Быйанкин Дьорго! Передовой чабан. Перевыполнил все свои личные планы. Двадцать восьмой год чабаном. Отец десяти детей. Ему грамота из области! — Он поднимает над головой грамоту в красной обложке с золотыми буквами. — Здесь Дьорго? Я спрашиваю, здесь он?
— У него овцы пропали. Не смог прийти. Не приде-от.
— А дочь его здесь? Эй, Сакылта, ты где?
— Только что тут была.
— Вон, за печкой она.
— Иди сюда, Сакылта! — голос у парторга вот-вот сорвется. — Получай за отца.
— Иди, чего ты? — слышится громкий шепот. — Быстрей!
К сцене робко двинулась девушка. Девчушка! Совсем смутилась. Лицо пылает. Она его ладошками прикрыла. Наверно, и в клуб-то зашла в первый раз. Коричневое пальто за печкой известкой замарала.
— Смелей, смелей, Сакылта! — надрывается парторг. — Ты тоже бока не отлеживала, вместе с отцом трудилась. За овцами-то, поди, быстрей бегаешь? Вот, держи грамоту. И ценный подарок от колхоза. Отцу передашь. Скажи, что все мы желаем ему здоровья. Может, речь какую скажешь?
Девчушка только головой помотала. Возвращаться от сцены еще труднее — столько глаз смотрят! Словно в воду бросилась — шмыгнули за печку.
— Егилбесов Акчабай! — выкрикнул парторг.
— Иркитов Трааш! — председатель наперебой.
Опять парторг:
— Быйанкина Дьиламаш. Грамота из района. Сакылта! Не убежала еще? Иди за мать тоже получи.
Сильней прежнего смутилась девчушка. Ну, просто косуля загнанная. Известку с пальто так и не счистила.
Калап грамоту за отца получил. Вышел, взял, сел. Самому Калапу ничего не досталось — город не забылся.
— Быйанкина Дьиламаш! — по второму разу объявил председатель.
Сакылта, уже поспокойнее, шагает к сцене. И держится попрямее.
— Быйанкиной Дьиламаш, как человеку, у которого много невест-дочерей в домё, вручаем ковер!
В зале в ладоши хлопают. Сакылта и эту премию взяла.
Почти в самом конце и ее назвали:
— Быйанкина Сакылта! Молодая помощница с ударным трудом. Молодая комсомолка. Не глядите, что, такая маленькая. Она, может, больше других мужчин сделала.
Сакылта не заставила себя ждать.
— Носи, доченька! — председатель надел ей на шею часы-медальон на длинной цепочке. — Дойди до самых больших высот. Заслужи более высокие награды. Пусть впереди ждут тебя, доченька, ордена и медали!
Круглое, загорелое до черноты личико девушки открыто, спокойно. В черных глазах — радость. В имени ее — Ожидание, Надежда. В твердых маленьких ладошках — жизнь.
Затем был концерт, но Калап даже не глянул в сторону сцены. Шею извертел — на Сакылту смотрел. Почему раньше не видел? В груди — теплая боль. Не выдержал, вышел из клуба. И в темноте перед ним ее лицо. В окнах домов — ее глаза. Луна взошла — ее улыбка…
Отгремела музыка в клубе. Разошлись старики. Снова зазвучал магнитофон. Калапа потянуло туда. На лестнице — Сакылта.
— Кого ждешь, милая? — сам удивляясь собственной смелости, спросил Калап. Ему казалось, что он знаком с этой девушкой давным-давно.
— Не знаю, как до дома добраться, — бойко ответила она. — Кто бы помог донести…
С этого и началось. Больше года Калап только этим и жил: день пасет, вечером овец в кошару загонит, заседлает Каурого и галопом в верховья Кушкулу, на стоянку Быйанкиных — за пятнадцать верст! К рассвету — обратно. Летом отара отца Сакылты еще дальше паслась. Все равно ездил. Кула-Ат до того к осени отощал, еле ноги волочил. Да и Калап дошел.
— Как бы тебя вместе с конем за хвост поднимать не пришлось, — ругается мать. — Чем маяться так, не лучше ли будет сосватать девушку?
Сказать Сакылте: «Давай один очаг разожжем» — язык не поворачивается. О чем только не переговорят, не замечают, как время летит, а о любви сказать духа не хватает. Вдруг откажет? Что тогда? Хоть вешайся. Никого, кроме нее, Калапу не нужно. А тут еще парень один — учился вместе с Сакылтой. Тоже чабан. Каждый вечер тут как тут. Кто из них двоих у нее в сердце? Кому она скажет «да».
Надо что-то делать, — не выдержала мать, когда на вторую зиму перевалило. — Если не сейчас свадьбу справлять, когда еще?
Пошла к жене Чарбака, жившей по соседству с Дьорго, отцом Сакылты.
— Совсем извелся сын. Сосватай, голубушка!
Благодарение богу! Через неделю Сакылта сказала «да». Ему, Калапу.
Свадьбу справляли в новом клубе.
* * *…Калап вел в поводу Каурого, не спеша шагая за отарой. Поднялся из оврага, а тут Сакылта. Стоит, посмеивается, цветы рвет.
— Ты зачем, милая, пришла?
— Просто так. Разве нельзя — просто так? — смеется Сакылта.
— Ведь мы договорились…
— Ну и что? Здравствуй, Калап! — руку протянула.
— Ты что? С ума сошла? Здороваешься со мной? — удивился Калап, но руку протянул уже.
— Как же с тобой не поздороваться, — Сакылта опустила глаза. — Целый месяц тебя не видела. Не поговорили ни разу, не побыли вместе…
— И правда.
Калап пустил Каурого, сел посреди лужайки, голубой от ветренников и алой от кандыка. Сакылта опустилась рядом на зеленый шелк молодой травы, прижалась к его плечу.
Последние лучи заката. Длинные-длинные тени. Все ярче, все гуще краски природы, все четче. Поет взахлеб ранняя кукушка. Птицы гомонят в кустах. Снизу, со стороны стоянки, доносится блеяние овец. Все вокруг живое: живая земля, живые горы, деревья живые, трава живая. Все растет, набирается сил, тянется к солнцу.
