Дэвид Митчелл - Облачный атлас

Длилось оно недолго.

— Эй! — крикнул какой-то парень. — Один горячий женьшень, две сосиски в тесте!

Вся аудитория покатилась со смеху. Мой геном не позволяет мне краснеть, но пульс у меня участился. Я села во втором ряду, который занимали девушки. У их предводительницы в зубы были вживлены изумруды.

— Это наш ряд, — заявила она. — Ступай назад. От тебя воняет майонезом.

Я — сама кротость — повиновалась. В лицо мне ударил бумажный дротик.

— Слушай, фабрикантка, мы же не торгуем бургерами в твоей ресторации, — крикнул кто-то, — так почему ты занимаешь место на нашей лекции?

Я уже готова была уйти, когда паукообразная доктор Чхван взобралась на сцену и бросила на кафедру свои записи. Я изо всех сил постаралась сосредоточиться: мне были знакомы теории Суонти, но не практическое их применение. Минут через пятнадцать взгляд доктора Чхван, блуждавший по слушателям, остановился на мне, и она умолкла посреди фразы.

Аудитория рассмеялась, понимая, в чем дело. Доктор Чхван заставила себя продолжать. Я заставила себя остаться, но мне не хватило мужества, чтобы задать под конец вопросы. Снаружи я столкнулась с препятствиями, чинимыми агрессивными ничтожествами.

Профессор Мефи знал об этом недружелюбии студентов?

Полагаю, да. На нашем семинаре профессор спросил, была ли лекция плодотворна; я предпочла другое слово — «информативна», — и спросила, почему чистокровные относятся ко мне с таким презрением, хотя я не даю им никакого повода для оскорблений.

В ответ он предложил мне подумать, почему любой правитель боится, чтобы те, кем он правит, приобретали знания.

Я не осмелилась произнести слово «восстание» и выбрала окольный путь.

— Что, если различия между социальными слоями проистекают не из геномики, не из унаследованного превосходства и даже не из долларов, но всего лишь из различий в знаниях?

Профессор спросил:

— Не будет ли это означать, что вся пирамида воздвигнута на зыбучих песках?

Я предположила, что такая гипотеза может рассматриваться как серьезное отклонение.

Мефи, казалось, был очень доволен.

— Подумайте вот о чем: фабриканты суть зеркала, которые держат перед совестью чистокровных; от своего отражения чистокровных тошнит. Поэтому они винят зеркало.

Я задала вопрос, смогут ли чистокровные когда-нибудь винить самих себя.

— История учит, что это случится не раньше, чем их к этому принудят, — ответил Мефи.

Я осознала, что сыта этой зимой по горло.

— Когда же это произойдет?

Профессор крутанул свой старинный глобус и сказал в ответ только одно:

— Лекции доктора Чхван продолжатся завтра.

Должно быть, потребовалось немалое мужество, чтобы туда вернуться.

Я пришла в сопровождении принудителя, так что, по крайней мере, никто не швырял в меня оскорблениями. Принудитель обратился к девушкам во втором ряду с вежливой злобой:

— Это наш ряд. Ступайте назад.

Девицы улетучились, но торжества я не испытала. Ими двигал страх перед Единодушием, а не готовность принять меня. Доктор Чхван из-за принудителя была в таком смятении, что промямлила всю свою лекцию, ни разу не взглянув на аудиторию.

Предрассудки подобны вечной мерзлоте.

Вы собрались с духом, чтобы пойти еще на какую-нибудь лекцию?

Только на одну, по «Основам» Лу. По моей просьбе я отправилась туда без сопровождения, предпочитая оскорбления внешней броне. Я прибыла туда рано, села на боковое место и не снимала забрала, пока зал заполнялся студентами. Тем не менее меня узнали. Студенты относились ко мне с недоверием, но бумажных снарядов больше не швыряли. Ко мне обернулись двое парней, сидевших впереди: у них были честные лица и деревенский выговор. Один из них спросил, правда ли, что я представляю собой нечто вроде искусственного гения.

«Гений» — это не то слово, чтобы бросаться им с такой небрежностью, сказала я.

Услышав, что прислуга говорит, эта пара изумилась.

— Это, должно быть, сущий ад, — предположил второй, — иметь сообразительный ум, заточенный в тело, по геному предназначенное для служения.

Я так же привязана к своему телу, как и он к своему, ответила я.

Лекция прошла без осложнений, но, когда я вышла из зала, меня ждали вооруженные микрофонами люди, вспышки никонов и пятидесятиголовая гидра вопросов. Из какого заведения Папы Сонга я приехала? Кто вписал меня в Тэмосан? Действительно ли я «вознеслась»? Каким образом? Есть ли другие, подобные мне? Каковы мои взгляды на Злодейство Юны-939? Сколькими неделями я располагаю до того, как начнется упадок моего вознесения? Аболиционистка ли я? Какой у меня любимый цвет? Есть ли у меня парень?

Масс-медиа? В корпократическом университете?

Нет, но представители Масс-медиа предложили вознаграждение за материалы о Сонми из Тэмосана. Я укуталась в капюшон и пыталась пробиться к Факультету Единодушия, но давка была такой плотной, что мое забрало сбили, а саму меня повалили на пол и сильно изувечили, прежде чем двое принудителей в штатском смогли меня оттуда вытащить. Советник Мефи встретил меня в вестибюле Единодушия и сопроводил до моей квартиры, ворча, что я представляю собой слишком большую ценность, чтобы подвергать себя нападкам похотливой черни. Он яростно вертел свое кольцо с дождевым камнем: обычный жест, когда он нервничал.

Мы договорились, что с этого времени все лекции будут пересылаться на мой сони.

Как насчет утренних экспериментов, которым вы должны были подвергаться?

Ах да, эти ежедневные напоминания об истинном моем статусе. Они подавляли мой дух. Оглядываясь назад, я понимаю, какую мучительную отчужденность испытывала Юна-939, когда погружалась в себя. Для чего нужны знания, часто спрашивала я себя, если я не могу использовать их для улучшения своего существования? Как, девятью годами и девятью звездочками позже, впишусь я со своими превосходными знаниями в жизнь на Экзальтации? Могут ли амнезиды стереть те знания, что я приобрела? Хочу ли я, чтобы это случилось? Буду ли я счастливее?

Часами просиживала я над своим сони, не прокручивая страниц. В одну из недель я прочла только сказку «Русалочка» из книги Юны о Внешнем мире. Ее вполне можно было счесть мрачным трактатом о непринадлежности к окружающему миру. Наступил четвертый месяц, ознаменовав собой первую годовщину моего пребывания в Тэмосане в качестве диковинного экземпляра, но весна не принесла мне той радости, которой одарила весь остальной мир.

Моя любознательность умирает, сказала я однажды профессору Мефи во время семинара по Томасу Пейну.[167] Стоял чудесный первый день, и через открытое окно доносились звуки игры в бейсбол.

Мой наставник сказал, что нам необходимо определить источник этого недуга, и как можно быстрее.

Я сделала какое-то замечание насчет того, что чтение не приносит подлинных знаний, что знания без опыта представляют собой еду без питательности.

— Вам необходимо больше выходить наружу, — решил профессор.

Куда наружу? Снова на лекции? В кампус? На экскурсии в мегаполис?

В следующий девятый день в мою квартиру поднялся на лифте молодой аспирант Единодушия по имени Хэ-Чжу Им. Обращаясь как мне «мисс Сонми», он объяснил, что профессор Мефи попросил его «прийти и взбодрить вас». Профессор Мефи располагал абсолютной властью над его будущим, так что он не замедлил явиться.

— Это шутка, — обеспокоенно добавил он, а потом спросил, помню ли я его.

Я его помнила. Теперь его черные волосы стали темно-бордовым «ежиком», а брови там, где не были украшены, оказались выщипаны, но я узнала бывшего одноклассника Бум-Сука, принесшего известие о смерти Вина-027 от дебильных рук Мин-Сика.

Посетитель с завистью оглядел мое просторное жилище.

— Да, уж эти-то апартаменты — не то что убогое гнездышко Бум-Сука, правда? Достаточно велики, чтобы здесь поместилась вся квартира моей семьи.

Я согласилась, что квартира и в самом деле очень просторна.

Последовало натянутое молчание. Хэ-Чжу Им спросил, можно ли ему оставаться в лифте, пока я не захочу, чтобы он меня покинул.

Я снова извинилась за нехватку социальной тактичности и пригласила его войти.

Сбрасывая найки, он сказал:

— Нет, это я извиняюсь за мою нехватку социальной тактичности. Я, когда нервничаю, слишком много говорю, притом всякие глупости. Вот и опять. Можно я попробую сесть в ваш подвесной шезлонг?

Да, сказала я и спросила, почему заставляю его нервничать. Я выгляжу как любая Сонми в любой старой ресторации, отвечал он, но когда открываю рот, то становлюсь доктором философии. Аспирант, закинув ногу на ногу, сидел в шезлонге и покачивался, удивленно проводя рукой сквозь магнитное поле. Он признался: