Роман Сенчин - Минус (повести)
Поехал, подписал договор почти не читая (в этом же издательстве вышла и прошлая моя книга «Минус», вторая по счету), и редактор отсчитала приличную сумму денег. Заодно порадовала и еще одним:
— Из Германии хорошие вести. Начинаем переговоры по поводу «Минуса».
Я заулыбался.
По московским меркам сделано сегодня много дел, ведь одна только дорога от работы до верстальщика, от верстальщика до издательства заняла в целом часа три.
И теперь я торопливо веду дочку домой. Погода как и должна быть в ноябре — ледяной, порывами ветер, непонятно что падающее с неба — какие-то мелкие белые шарики…
— Скоро Новый год? — спрашивает дочка, почти бегом семеня рядом со мной и крепко держась за руку. — Скоро Дед Мороз придет?
— Скоро, уже скоро.
— А что он мне подарит?
— Хм, не знаю. Что-нибудь придумает интересное.
— А давай ему письмо напишем…
Ветер дует то с одного бока, то с другого, то в спину, а вот колючая волна хлестнула прямо в лицо. Дочка захлебнулась и потянулась ко мне на руки.
— Ну ты даешь! — возмущаюсь. — Тебе же пять лет почти. До старости, что ли, носить?
— Пап, я не могу. Мне холодно!
— Я тоже не могу. Знаешь, как я устал…
— Пожалуйста!..
Спорить бесполезно. Беру ее на руки и несу к автобусной остановке.
Садик далековато от дома, но зато он один такой, кажется, в округе: и плата приемлемая — сто пятьдесят рублей в месяц, и бассейн есть, и, главное, можно оставлять ребенка на ночь… В последнее время дочка ночует здесь довольно часто.
— Ты мне чего-то купил? — спрашивает, когда оказываемся в салоне автобуса.
— Чего-то купил, — в тон ей отвечаю.
— А чего?
Садимся, я расплачиваюсь с кондукторшей, затем достаю из сумки батончик «Милке Вэй».
— Вау! — радуется дочка. — Класс!
— Не надо говорить это «вау». — Мне действительно оно не нравится, тем более — напоминает о Тане, она тоже часто так вскрикивала… Когда я предложил купить ей контактные линзы, она изумилась: «Вау! Сенчин, ты прогрессируешь на глазах!»
От садика до дома минут двадцать езды. Я не знаю, о чем разговаривать с дочкой, и потому задаю ей те же вопросы, что и всегда (на протяжении уже пары лет):
— Тебя как зовут?
— Настя.
— А полностью?
Она набирает в легкие воздуха и выпаливает:
— Анастасия Романовна Сенчина!
— Правильно. А где ты живешь?
— В Москве.
— Ты, что ли, москвичка у нас?
— Да.
— А маму как зовут?
— Лиза.
— А брата?
— Алеша.
— А меня?
— Роман Сенчин.
— Правильно.
Это она по моей первой книге так заучила. Там на обложке мои имя и фамилия, а под ними фотография. Дочка, делая вид, что читает, водила пальчиком по буквам и повторяла: «Роман Сенчин».
— А воспитательницу как зовут?
— Галина Борисовна.
— А другую, которая у вас ночью?
— Надежда Михайловна.
— Молодец.
Набор вопросов исчерпан. Некоторое время молчим, а потом дочка задает свой вопрос:
— Ты сегодня у нас останешься?
Я не отвечаю, смотрю в окно. За ним шеренги киосков продуктового рынка «Новинки». Еще три остановки до дома.
— Ты будешь у нас ночевать? — повторяет Настя, и голос ее уже нетерпеливо-тревожный.
— Нет.
— А почему?
— Ну, так… Дела.
— Почему ты с нами теперь не ночуешь? С мамой?
Автобус остановился.
— Смотри, — показываю на светофор, — какой это огонек горит?
Дочка не отвечает.
— Ну, какой, Насть?
— Не буду говорить.
— Почему это?
— Потому.
— А, значит, не знаешь?
Она молчит. Отвернулась, в правой руке зажат нераспечатанный «Милке Вэй».
Вот доехали. Вышли. До дома теперь с полсотни шагов.
— Пап, смотри, цветочки какие! — дочка тянет меня к киоску.
Подходим.
— Это розы, да?
— Розы. А это — гвоздики… Нравятся?
— Да. Купишь?
Вместо ответа беру ее на руки и несу к подъезду.
— Па-апа, — маленькое лицо перед моим, — папа, любимый.
— Правда?
— Да, правда.
— А маму любишь?
— Люблю.
— А брата?
— Люблю.
— А Галину Борисовну?
Лицо меняется — теперь она смотрит на меня по-другому. Кажется, с недоумением и обидой.
Открываю первую дверь. Набираю код. Через несколько секунд из домофона голос бывшей жены:
— Кто там?
— Это мы! — кричит дочка.
Тонкий писк. Значит, можно открыть и вторую дверь. Входим в подъезд, спускаю Настю с рук. Она, поднявшись на цыпочки, жмет кнопку лифта. За створками начинает гудеть. Гудение усиливается, к нему добавляется шелест ползущей кабины… И вот створки раскрываются. Пол кабины чуть проседает под нами. Теперь я (дочке пока не дотянуться) вдавливаю пластмассовый прямоугольничек с цифрой нужного этажа. Едем. Доехали. Прямоугольничек выщелкнулся. Створки раскрылись.
Дочка бежит к нашей квартире и оглядывается на ходу — иду ли я.
Останавливаюсь на пороге. Жена обнимается с дочкой и говорит:
— Раздевайся скорей и будем пирожки с картошкой печь. Я тесто уже приготовила…
— Пап, заходи!
— Папе надо ехать.
— Ну-у-у…
Разворачиваюсь и шагаю к лифту. Сейчас тоже что-нибудь вкусное приготовлю.
Это случилось в середине октября, за полторы недели до Форума молодых писателей и за две до теракта в «Норд-Осте». Как мне сейчас кажется, в тот момент я сильнее всего любил Лизу и наконец-то почувствовал по-настоящему, что такое семья.
После работы я торопился домой, но теперь в первую очередь не к своему письменному столу, а к семье. Забирал пораньше дочку из садика, играл с ней в магазин или в жену и мужа. Мы катались с ней на вымышленной машине по магазинам и покупали разные вымышленные вкусности, красивые-прекрасивые платья. Дочка делала вид, что примеряет их, и кружилась, красовалась передо мной, а я выставлял вверх большой палец — отлично.
Потом я готовил ужин, часов в семь вечера приходил Алеша (он тогда работал курьером), мы втроем ужинали. Потом по второму каналу показывали серию «Бригады». В целом лживый, но кусочками похожий на искусство фильм про новых русских… Я тогда ждал публикацию своей большой вещи в журнале, которая отчасти тоже была про новых русских, и потому смотрел со вниманием, радуясь явно провальным эпизодам и завидуя удачам… Серия кончалась в десять. Лиза обыкновенно еще не возвращалась… На самом деле она чаще всего была дома, но в памяти остались вечера, когда ее не было…
В течение вечера она по несколько раз звонила и объясняла, что задерживается то на «Мосфильме», то во ВГИКе, то в Доме кино, то на студии «Парадокс». У нее, мол, встречи, переговоры, в общем — дела; она была тогда необыкновенно активна, она снова решила заниматься режиссурой и вот заводила связи, возобновляла знакомства. А я, почувствовав себя семьянином, практически перестав пить, злился…
Алеша сидел за компьютером в своей комнате, дочка засыпала, я пялился на кухне в телевизор, где, сменяя друг друга, шли всякие «Окна», «Фабрика звезд», «Секс в большом городе», и представлял Лизу с другим. И с другим она, скорее всего, чтоб помогли снять фильмец, ввели в круг. Ведь этот прием, говорят, самый действенный и популярный… Я находил номер ее телефона в своем мобильнике, но в ответ раздавалось: «Абонент временно недоступен. Попробуйте перезвонить позднее». «Блядь!» — Я бросал мобильник на стол и продолжал наблюдать, как две молодые пары выясняют, кто, когда, как и где друг с другом спал, а ведущий ток-шоу подбадривает их время от времени таким искренне-заинтересованным: «Так-так!.. Так-так!..»
Когда жена наконец приходила, я или дулся, молчал, или спрашивал: «Натусовалась?» Она устало морщилась: «Перестань». Я ложился спать, отворачивался к стене; я чувствовал себя обманутым мужем (в тот момент не вспоминалось, что мы вообще-то в разводе и что за те годы, пока были женаты, я несколько раз ей изменял и раза три попадался, а насчет нее у меня особых поводов для подозрений не возникало… не возникало до этой осени). Да, лежа вот так, лицом к стене, и ощущая близость ее тела, я чувствовал себя образцовым, честным, но обманутым мужем…
Мы прожили вместе без малого четыре года. Первые два, когда дочка была совсем маленькой, а с деньгами хуже, чем плохо, оказались самыми лучшими. Жена занималась домом, нянчилась и гуляла с Настей, я учился в Литинституте, писал, помогал стирать пеленки, по утрам ходил за детским питанием в молочную кухню. Случалось, я выпивал со своими друзьями-однокурсниками Кириллом и Васей, бывало, не ночевал дома, жена прощала, даже жалела, когда я стонал, болея с похмелья.
Но постепенно, почти незаметно, становилось хуже и хуже. Неправда, что человек ко всему привыкает, — мужчина и женщина, если они еще достаточно молоды, обязательно хотят лучшего и бунтуют против привычного. И я все чаще гулял с друзьями и искал разных женщин, а Лиза бесилась, попрекала, что я не работаю, не обращаю на нее внимания, что квартира превратилась в забитый ломаной мебелью чулан, обои поотклеились; она стала тратиться на косметику, а однажды сменила прическу — подстриглась. Я сказал, что так ей не идет, она покрасила свои черные волосы в рыжий цвет, потом в оранжевый. Мне не понравилось, она вернула как было, но с короткой стрижкой сделалась для меня какой-то чужой, не той…
