Мама тебя любит, а ты её бесишь! (сборник) - Метлицкая Мария
– А‑а, – успокоилась мама. – Главное, что ничего не готовить, а то ведь ты совершенно не по этой части. Так, с литературным понятно. Тут даже никто с тобой состязаться и не посмеет… Медицинское?
– Перевязку сделать кому-нибудь из мальчиков.
– Перевяжешь?
– Вообще-то у меня «пять» по НВП. Но… смотря кого перевязывать…
– Ты бери такого, который тебе безразличен.
– Не могу, – вздохнула я. – Мне уже Серёжу назначили.
– Ну, здесь мы в пролёте… – Мама всегда трезво и честно оценивала шансы. – Дальше. В песенном тебя без меня, конечно, перепеть могут, но если учтётся, что ты и слова сама писала, тогда – победа наша!
– Самое ужасное – ты знаешь что… – упавшим голосом проговорила я. И тяжко вздохнула.
– Танцы, – кивнула мама. – Я понимаю.
– Я ещё и… его должна научить. Я ему сказала, что не сегодня, потому что… ты мне хоть что-нибудь объясни в этом вопросе!
– Это большой пробел в твоём воспитании, – развела руками мама.
– В ТВОЁМ воспитании меня, – уточнила я.
– А я что? Я тебе всё время говорю – не сутулься! – взорвалась мама. – Не горбись! А ты всё равно сутулишься! И зарядку по утрам не делаешь! И у стенки по пятнадцать минут не стоишь! А походка! Какая у тебя походка! Это же гусёнок какой-то, а не юная покорительница сердец!
Это меня окончательно добило. Разве можно вводить ребёнка в такую депрессуху?
– Знаешь, я, пожалуй, откажусь участвовать, – заявила я. – Нечего так позориться.
Мама почувствовала, что перегнула палку. И тут же завелась в другую сторону с неменьшим напором:
– Я тебе «откажусь»! Ты мне это брось! Ты мне комплекс неполноценности не формируй! Меня на родительском собрании три мамы атаковали – чтобы их охламонов с тобой посадили.
– Да, – усмехнулась я, – я давно заметила, что я на мам произвожу гораздо большее впечатление, чем на сыновей.
– Это потому что у тебя золотой характер! – тут же нашла «плюс» мама.
Но я уже катилась по склону своего комплекса неполноценности, набирая скорость:
– Нужен не золотой характер, а длинные ноги!
Мама критически меня оглядела – и осталась вполне довольна:
– А у тебя и ноги длинные. Тебе надо только юбку покороче. А то кто же их заметит? За обаятельность и привлекательность надо бороться! Начинаем прямо сейчас! Ну-ка, пройдись!
– Ну, мам!
– Пройдись-пройдись.
Я прошлась.
– Ну-у… – разочарованно протянула мама. – Ты когда-нибудь видела, как ходит Софи Лорен?
– Нет.
– Выпрямись! Голову выше! Ноги до конца выпрямляй! Походка должна быть лёгкой и грациозной! Ещё раз!
– Ну, мам!
– Доставь мне удовольствие!
– Я же не Софи Лорен!
– Ничего, я из тебя сделаю нечто лучшее! Дубль два! – Мама вошла в раж.
И как раз в это мгновение в дверь позвонили. Позвонили нашим условным «соседским» звонком – три раза «дзынь-дзынь-дзынь». Это означало, что пришла баба Рая из квартиры напротив. Обычно я этому не очень радовалась, потому что баба Рая либо надолго маму отвлекала на всякие неинтересные темы, либо принималась меня воспитывать, что тоже не очень радовало. А надо было вежливо кивать и соглашаться, потому что ведь не объяснишь пожилому человеку, что у меня уже есть своё представление о жизни.
Но в этот раз я даже ей обрадовалась. Теперь мама отвлечётся на бабу Раю и не станет мучить меня своей идеей насчёт Софи Лорен, которая, между прочим, вообще кинематограф не моего детства.
Не думайте, что я сильно отвлеклась. Баба Рая, собственно, и стала персонажем моего следующего сочинения. И «услышанный рассказ» был услышан от неё. И я выбрала
«ВЫСШЕЕ ПРОЯВЛЕНИЕ ПАТРИОТИЗМА».
Руководитель литературного кружка велела описать внешность и манеру говорить… Внешность у бабы Раи была… Ну, обыкновенная бабушкинская такая внешность… Манера говорить… Немножко она подсвистывала, задыхаясь, потому что ушла на фронт в сорок первом году семнадцатилетней девочкой и в холодные осенние дожди, ночуя в лесах на земле под плащ-палаткой, заработала себе астму.
– Раиса Александровна, заходите, садитесь! – открыв соседке дверь, радушно произнесла мама.
– Чем это вы тут занимаетесь?
– Избавляемся от комплекса неполноценности! – отрапортовала я.
– Хорошее дело. Одобряю.
– Давай-давай! «Ходи шибче, белоголовый!» – не давала мне расслабиться мама, цитируя свой любимый «Необыкновенный концерт». – Ты себя должна нести как праздник и подарок! Дубль три!
Я прошлась, как мне казалось, легко и бодро.
– Слониха! Это даже не на двойку! – искренне огорчилась мама.
– Ну ладно! – заступилась за меня баба Рая. – Затерроризировала ребёнка! Сама-то попробуй!
– Пожалуйста!
Мама, надо сказать, прошла хуже, чем я.
– Да-а, девки! Походка от бедра должна быть! От бедра, я говорю! Как Лия Ахеджакова учит!.. Эх! Бывали и мы лебедями!
Баба Рая тоже встала, тоже прошлась по комнате, как ей казалось – замечательно. Мы все втроём рассмеялись.
– Не мучь ребёнка. Как бы она ни ходила, она это всё равно лучше нас делает! – Баба Рая тоже была честной и объективной.
– У неё конкурс красоты на 8 Марта объявили.
– Ой! – всплеснула руками баба Рая. – Да я б нашей девочке и так все призы дала! Даже если б она только на сцену вышла и просто постояла! Такая она у нас замечательная! Юная, стройная!
Мне это заявление, конечно, самооценку повысило, но я должна была оставаться реалисткой:
– Вы не объективны, баб Рай. Там знаете сколько таких будет – юных и стройных!
– Знаю… У меня тоже небось свой конкурс красоты был, – сказала баба Рая, сразу погрустнев.
– Когда?
– Как?
– А в сорок первом. В августе… Когда на фронт попала.
– На фронте – конкурс красоты?
– Ну, это так… метафора. Заявление с подружкой подали, я год себе накинула, скрыла – написала, что мне уже восемнадцать лет. И скрыла, что отец – враг народа. И Зинка поклялась, что никому не скажет. А то думала – не возьмут. Взяли. Отправили… на фронт. А там – распределение по частям. Командир нас в первый же день в шеренгу выстроил и как пошёл трёхэтажным крыть! «Дуры вы! Шалавы!» И всякие другие слова. «Дома не сидится! Приехали хахалей себе искать». Ну, тут он тоже другое слово‑то употребил – вместо хахалей, не при ребёнке будь сказано. «Жизни не жалко – лишь бы к мужикам поближе! Глаза ваши бесстыжие!» Верите, из всего строя одна я заплакала. Так мне обидно это показалось – я же Родину шла защищать. Остальные, гляжу, девки стоят, ухмыляются, переминаются с ноги на ногу. Командир орать перестал, подошёл, отдал мне хлеб на всех: «На, говорит, ты распределять будешь. Ты тут самая лучшая». Ну а на другой день начался настоящий конкурс красоты! Из разных частей стали командиры приезжать – подбирать себе в штаб секретарш, сотрудниц. Пройдут вдоль строя, оглядят. Кому какая понравится – ту и берут. Мы с Зинкой попали вместе – в пехоту. Начальник этого штаба на неё запал. И меня взял, поскольку ему две нужны были по разнарядке, а Зинка за меня попросила. Ну и пошли военные будни.
Мы с мамой почувствовали материал для сочинения.
– И как там тебе было-то? На фронте?
– Да как было? Отступали, наступали. Спали вповалку, шинелями укрывались. Зинка-то себя не блюла. А до меня никто пальцем не касался. Это я ей не в осуждение. Она ж уже женщина была. А я – девушка. И мужики честные вокруг попались. Вот если, скажем, надо мне вымыться посреди леса. Они спинами ко мне станут, плащ-палатки с четырёх сторон руками натянут, меня ото всех загородят и ждут, пока вымоюсь. Даже не пошутит никто, ни слова какого… скоромного, ну, там «спинку дай потру». Не было.
– Что ж, за всю войну так никого и не полюбила? Из стольких-то мужиков? – усомнилась мама.
– Ой, Кать, мне этой любви до войны хватило! Я ж из-за своей любви отца потеряла. В парке Горького познакомилась с военным. Мне шестнадцать. Ему двадцать два. Лейтенант НКВД оказался. Отец как узнал! «Прекращай с ним встречаться, и всё тут!» А он уж так ухаживал. А я уж так влюблена была. Порвала, можно сказать, по-живому. А парень, видно, понял – почему. Затаил. Ну, и… через три месяца отца как врага народа… У меня на любовь после этого аллергия была. Так и вторая любовь у меня из-за отца же не получилась.
