Сергей Алексеев - Когда боги спят
Зубатый чувствовал, как хорошо отработанная, с правильными смысловыми ударениями и глубоко артистичная речь очаровывает, притягивает, и следовало прикладывать усилия, чтобы не поддаться его таланту. В администрации президента знали, кого посылать…
— Зачем мне все это? — спросил он. — Должен предупредить, у меня больше нет желания участвовать во всей этой кутерьме. Никакого. Передайте это своей персоне.
Ал. Михайлов умел скрывать истинные чувства. Но когда он это делал, голос у него становился высоким, каким-то выпуклым и прозрачным, как увеличительное стекло.
— Анатолий Алексеевич, ну будет вам, — сказал мягенько. — Хватит набивать себе цену. Что вы в самом деле, как барышня? Нет желания, не хочу…
Он никогда не позволял себе такого тона, и это могло означать, что режиссеру пообещали финансировать из бюджета новый фильм. Иначе бы он никогда не пошел на оскорбления.
— Тепло у вас в машине, — похвалил Зубатый и открыл дверцу. — Но пора и на мороз. Будьте здоровы.
Ал. Михайлов высунулся на улицу следом за ним, но только чтобы низким, ворчащим басом окликнуть своего водителя…
16
Дар речи к бабке Степаниде вновь стал возвращаться за несколько дней до Нового года, но смысл первых слов, сказанных ею отчетливо, был еще не совсем понятен.
— Он… идет…
Василий Федорович обрадовался, бросился к постели.
— Кто идет?
Более-менее вразумительно она ответила лишь на следующий день.
— Вижу… Святой идет…
После этого Зубатый выбрал момент и попросил Василия Федоровича растолковать заявление Женьшеня.
— Знаешь, я ведь в ее эти самые дела не лезу, — признался он. — Что она видит, кто там идет, от меня закрыто.
— А ты спроси!
— Ну! Боже упаси! Слушать надо, что она сама говорит. Больше знать не положено.
Еще через день бабка Степанида произнесла фразу, еще более понятную:
— Встречайте, святой придет митинской дорогой.
— Когда придет? — безнадежно попробовал уточнить Василий Федорович, но старуха замолчала.
Говорила она, не открывая глаз, будто во сне, и оказывается, это обстоятельство как раз подчеркивало, что ее устами говорят высшие силы. Василий Федорович велел запрягать мерина и ехать по митинской дороге. Снегу перед Новым годом навалило много, но без оттепелей он не оседал, лежал пухлой периной, так что конь брел по брюхо — дороги здесь давно не чистили и наезживали всего одну, в Макарьино, где был магазин. Зубатый проехал всего версты четыре, мерин взмок, притомился и встал.
Было ощущение, что бабка Степанида все-таки бредит, поскольку передвигаться по зимнему проселку можно было лишь на охотничьих лыжах, и что-то не верится, чтоб святые на них ходили. Однако Зубатый терпеливо выстоял до сумерек, после чего кое-как развернул коня и приехал домой.
На следующий день старуха повторила ту же фразу, но уже в бодром, а значит, ворчливом состоянии.
— Что вы сидите? Идите встречать. По митинской дороге идет!
Василий Федорович как-то отговорился, убедил Женьшеня, что ему положено дежурить у постели, но Зубатый еще раз съездил, теперь уже по торному следу, простоял в лесу до ночи и вернулся ни с чем.
— Может, она бредит? — предположил он, когда остался вдвоем с Василием Федоровичем.
— Если говорит, значит, правда. Она никогда зря не скажет.
— Но там снегу по пояс!
— Так ведь святые, они и по воде ходят, аки посуху.
Вера Женьшеню у него была безграничной.
Между тем она начала вставать и ходить по избе, отчего Зубатый чувствовал себя неловко и норовил куда-нибудь уйти. Мало того, однажды утром приехала женщина с ребенком, которой бабка Степанида давно обещала лечение, и поселилась вместе с ней в горнице. Еще через день пришла вторая машина, привезли сразу трех подростков, и в доме стало не развернуться. Василий Федорович поставил железную печку в летней избе и они с Зубатым переселились туда, однако такая роскошь была не надолго. На лечение к Женьшеню стояла очередь, многие ждали по нескольку лет, и сейчас народу немного только потому, что мало кто знает о возвращении целительницы. А узнают, и самому Василию Федоровичу не будет места, сколько раз в стойле ночевал, в обнимку с мерином. Ближе к лету вообще толпами пойдут, в палатках жить станут, поскольку бабка Степанида лечит не телесные болячки, не суставы и кости, а душу, душевные болезни. Столпотворение будет до сентября, потом она незаметно соберется и вдруг исчезнет, оставив своих пациентов, которые еще неделю будут колготиться возле дома, просить Василия Федоровича самому попробовать излечить хворь, совать ему деньги и всякие подарки. Но он не умеет, ничего не знает и даже ни разу не видел, как это делает Женьшень, потому что целительство души — дело тайное.
Летнюю избу с одинарными рамами в окнах было не натопить, тем паче, буржуйкой, которая мгновенно остывала, и приходилось кочегарить ее день и ночь. Зубатый все чаше подумывал об отъезде и загадал себе: если на Новый год ничего не произойдет, первого же числа уедет.
Он не ждал приглашения на елку к Зубатым «девкам» и хотел напроситься сам, однако после приезда Ал. Михайлова и разговора с ним поклонницы заподозрили, будто Зубатый умышленно выдворил его из деревни, мол, потому режиссер не зашел в гости. А ведь обещал зайти, пока Зубатого ждали, и очень мило разговаривал с женщинами; они на стол собрали, чтобы попотчевать кумира — полуфразами и полунамеками об этом проговорилась старшая. Он не хотел посвящать «девок» во все обстоятельства встречи, сказал лишь, что они рассорились с режиссером, и поэтому он уехал, не попрощавшись. Кажется, это еще сильнее подпортило обстановку, и теперь он не мечтал встретить вместе Новый год.
А тут, накануне праздника, Елена сама попросила съездить в магазин, и, когда они выехали из мертвой зоны, Зубатый остановил машину и позвонил в Финляндию.
— Пап, приезжай ко мне на праздник, — неожиданно попросила Маша. — Я не знаю, с кем буду в эту новогоднюю ночь.
— Как не знаешь? А где Арвий?
— Он мечтал продавать ядерное топливо, но его мечты рухнули.
— Что стряслось?
— Потом расскажу. Не задавай больше вопросов, а забери меня отсюда. Если сейчас не можешь, то после праздников обязательно. Ладно?
— Заберу! — пообещал он.
— А что с мамой? Она что там, с ума сошла? Что за девка у нее поселилась? Неужели она в самом деле беременна от Саши?
— Привезу домой, сама спросишь!
Елена слышала весь разговор, хотя демонстративно отвернулась, возможно, потому и спросила, мол, где он будет встречать Новый год. Он лишь пожал плечами, в ушах еще звучали слова Маши.
— Если есть желание… приходите, — как-то несмело пригласила Елена.
— А я ведь не откажусь!
— Мы будем ждать.
И вот около полуночи, за пятнадцать минут до Нового года они сидели за столом возле елки, когда прибежал встревоженный и радостный Василий Федорович.
— Идет! — закричал с порога. — Сказала, сейчас идет! Только не по митинской дороге, а от Макарьино! Перепутала немножко… Что сидишь? Беги, встречай!
Он не задумывался ни на мгновение, напротив, сразу ощутил, как забилось сердце — конечно, он и должен явиться в новогоднюю ночь! Схватил куртку, шапку и в передней услышал голос старшей Елены.
— Василий Федорович, куда же вы его посылаете? От стола, до двенадцати осталось четверть часа!
— Он идет встречать святого старца!
— Какого старца?
— Своего прадеда! Он ведь ради этого и приехал! А я с вами тут посижу…
Зубатый выбежал на улицу и поймал себя на мысли, что суетится. Сначала побежал за машиной к дому Василия Федоровича, но на ходу сообразил: мороз за двадцать, вряд ли без разогрева заведешь, а время поджимает. Если старец действительно идет и на сей раз бабка Степанида не обманула, то по логике вещей должен явиться ровно в полночь, а остаются считанные минуты. Он развернулся на полпути и метнулся к Соре. На Новый год в деревню приехало много дачников, поэтому в домах горел свет, почти везде топились печи и откуда-то доносилась музыка.
Он долго стоял на берегу возле брода и всматривался в противоположный, глухой и темный — не появится ли на заснеженной реке человеческая фигура? За спиной, в деревне, взлетали ракеты, трещали фейерверки, слышался смех, пьяные и веселые голоса, но все это доносилось из другого мира, к которому он был непричастен. Зубатый ждал чуда, явления и был уверен: с третьей попытки обязательно встретит старца, нужно лишь терпеливо ждать, несмотря на мороз, на то, что вытащили из-за стола, из приятной компании.
Потом он спустился на лед, чтобы видеть кромку леса на той стороне — где-то там выходила дорога. От напряжения в глазах начинало мельтешить и двигаться все, что как-то выделялось на фоне снега, в какой-то момент казалось: идет! — и замирала душа, перехватывало горло, однако стоило отвести взгляд или моргнуть, как призрак исчезал. Он не замечал времени и лишь чувствовал, как от неподвижности замерзают ноги.
