Валерий Примост - Штабная сука
— Да понимаешь, — замялся тот, — тут такая херня: защеканца нашего ротного, Шакала, вчера в госпиталь положили, ну и…
— Э, слушай, бери, не жалко. Бери Шахова.
— Защеканец?
— Чмо. Захочешь защеканец — будет защеканец. Бери!
Тут же двое бойцов кинулись в расположение и, выдернув из-под одеяла уже спавшего Шахова волоком — как был, в нательном белье — приволокли в каптерку.
— Целка, — только глянул Броня. — Не пойдет. Сначала прокатать надо.
— Э, давай катай, — кивнул равнодушно Омар.
Желающие «прокатать» нашлись мигом. Шахова, предварительно спустив с него кальсоны, привязали мордой в стол, и потом двое или трое добровольцев жестоко оттрахали его под вой и ржанье остальных.
Они орали и матерились, и впивались пальцами в белесую полумертвую плоть, и кидались всем весом на тощую, прыщавую шаховскую задницу, и дергались, и прикрывали глаза, а по звериным мордам окружающих тек пот, и слюна выступала на губах, и выпученные глаза наливались кровью, и вспухали на висках жилы. А Шахов болтался под напором добровольцев, как дохлая тряпичная кукла, и глаза его закатились, и кровь отступила вглубь тела, как вода в засуху.
А потом, прокатав, его вытащили в центр расположения и поставили на колени, и каждый желающий мог подойти к нему, чтобы избавиться от лишнего безумия. Таких желающих набралась целая очередь, и они снова и снова тыкали в рот Шахову свою немытую плоть, и ругались, и за уши притягивали его голову все ближе и ближе к себе, как-будто хотели втиснуть в свой живот. А потом, обрызгав лицо, шею, грудь Шахова законченным удовольствием, они отходили, уступали место следующим, а сами становились зрителями. И обе роты собрались вокруг, пожирая это дикое зрелище, а в центре очерченного безумием и воем круга стоял на коленях труп и все принимал в себя раздутую кровью ненависть.
Но Чудовище, захлебываясь яростью и злобой, напрасно искало хоть одну сквозную щель в его доспехах. Они были сработаны на совесть. И, наконец, устав от своих, бесплодных усилий, Чудовище бросило его там и расползлось во все стороны, и вскоре уже утомленно шипело и сопело во сне полутора сотнями глоток.
А он, все еще не веря, что снова выжил, заполз в свою кровать и заснул. И ему снился Всеблагий Всемогущий Господь во всей своей славе, а потом зловонный труп
Чудовища на пороге своего логова, и уши его слышали малиновые голоса победных фанфар, а нос ощущал божественные ароматы освобожденного, счастливого мира.
И так он вступал в новый день, в последний день его плен?, в решающий день его битвы. В День Гнева Господня.
Глава 5
В дверь ротной канцелярии постучали.
— Войдите, — бросил капитан Марченков, не отрывая глаз от разложенных перед ним на столе документов.
Дверь приоткрылась, и в щель заглянул комендачовс-кий сержант, дежурный по штабу полка.
— Товарищ капитан, вас комполка вызывает.
— Что случилось? — недовольно спросил Марченков, поднимая глаза от бумаг. — Опять по поводу пожара?
— Да нет, там мать одного из ваших солдат приехала.
— Мать Шахова? — встрепенулся Марченков.
— Да, кажется.
— Блин, она ж должна была только к вечеру приехать! — нервно произнес Марченков, вставая из-за стола и оглядываясь в поисках шапки.
Дежурный по штабу молча пожал плечами: мол, тебе, конечно, виднее, военный, да вот поди ж ты…
— А комбат мой где? — спросил ротный, нахлобучивая шапку и поправляя шинель.
— Уже там. Вас ждут, товарищ капитан.
— Хорошо, иду.
Дежурный по штабу молча смотрел на него, словно чего-то ожидая.
— Все, все, можешь идти, спасибо.
— Вас подождать?
— Ты что, думаешь, я дорогу в штаб забыл, что ли?
Дежурный только коротко кивнул и закрыл дверь.
Замерев на несколько секунд перед выходом, словно прикидывая, ничего ли он не забыл, ротный тряхнул головой и вышел в коридор.
— Гульбетдинов!.. Э, Семенюк, старшину ко мне, живо! Не в тему подвернувшийся под руку Семенюк что-то недовольно пробурчал себе под нос, захлопнул тумбочку, в которой, кажется, пытался навести порядок, и направился в сторону каптерки.
Через минуту оттуда вынырнул ушитый и наглаженный, в вытянутой, покрашенной чернилами шапке, как это принято у особо модных старослужащих-азиатов, Омар Гульбетдинов.
— Да, товарш катан?
— Мать Шахова уже в полку, — сказал ему Марченков.
— Вот билат, так рано?
— Не ругайся, старшина. Слушай сюда. Меня вызывает комполка. Я их там продержу, сколько смогу, а ты галопом хватаешь пару бойцов и приводишь в порядок Шахова. Помыть, побрить, нулевое белье, пэша, в общем, ты в курсе.
— Все сделаем, товарш каптан, — кивнул Гульбетдинов, уже оглядываясь по сторонам в поисках кандидатов на припашку. — Э, Семенюк!
Лицо вернувшегося в расположение Семенюка ясно показало, что он не в восторге от своей заметности.
— Э, урод, не криви морда, понял?! — прорычал Гульбетдинов. — Сюда иди, бистро!
— В общем, ты понял, старшина, — кивнул Гульбетдинову ротный. — Поспеши.
И торопливо зашагал в сторону выхода.
— Семенюк, бегом в каптерка, скажи Ахмед, пусть дает мило, мочалка, обувной щетка…
Семенюк уже врубил повышенные обороты, как вдруг Гульбетдинов словил его за погон.
— Нет, скажи, две щетка!
— Зачем две?
— Зачем-зачем, это чмо мочалка не отмоешь. Одна щетка для сапоги, другая — для чмо, понял?
Семенюк кивнул и направился в сторону каптерки.
— Бистро-бистро! — крикнул ему вслед Гульбетдинов и порыскал глазами по расположению. — Волков!
Дух в дальнем конце расположения выпрямился во весь рост, не выпуская из рук половой тряпки.
— Э, Волков, где Серун?
— Кажется, в туалете, — ответил после паузы дух.
— Хорошо. Бросил тряпка, пошел в туалет, там возьмешь Серун, пусть ждет, никуда не делся. Понял?
Волков кивнул и ушел.
— Тищенко! — крикнул Гульбетдинов бредущему по расположению духу с ворохом мусора в руках. — Зайдешь в каптерка, скажешь Ахмед, пусть приготовит нулевый нательный белье, пэша, шинель.
Тищенко кивнул и заторопился со своим мусором. Гульбетдинов удовлетворенно хмыкнул и направился в туалет.
Сегодня с самого утра Шахов чувствовал странный внутренний подъем, как будто доспехи изнутри наполнились звонким виноградным вином. Последний день!
Он предоставил телу полную свободу, и оно заученно выполняло привычный ритуал «уборка туалета», а сам полной грудью вдыхал пьяный воздух перемен, и напевал под нос какую-то чушь, и уже не обращал на Чудовище никакого внимания.
Что-то новое появилось вокруг, какое-то странное ощущение дальней-дальней дорога, причем дороги не как преодоления пространства, а как движения туда, где и пространства-то не было, в тот мир, где и время, и пространство были бы нелепыми атавизмами.
И так истекали последние капли времени, а потом он увидел сквозь толщу этого густого, тягучего воздуха странный свет, не такой, какой дает электрическая лампочка, и не такой, который рассеивает в пространстве звезда, а нематериальный свет, абсолютный, который разрезает пространство, как клинок.
Такой свет бывает, когда одновременно коллапсируют все звезды Вселенной и пространство разрьюается на клочки, как черный шелк. Тогда мироздание заполняется высшим светом и здесь уже больше нет места тьме.
И в потоке этого света плыл к нему его меч. Шахов уже протянул руку, чтобы схватить свое оружие, как вдруг лапа Чудовища впилась в его доспехи и потащила, поволокла его прочь.
— Твоя мать приехала, — сказал рядовой Волков, торопливо расстегивая на нем пэшуху. — Пока есть время, надо тебя помыть, переодеть, привести в порядок…
— А то как же перед матерью в таком виде… — добавил, стягивая с него сапоги, рядовой Семенюк.
Шахов не сопротивлялся. Он все равно не понимал, что они все от него хотят. Он только оглядывался, ища глазами свой меч, но сияние исчезло, и меча нигде не было видно, И Шахов только скрежетал зубами от злости и разочарования и не обращал на телодвижения Твари никакого внимания.
Привести Шахова в порядок не успели. Ротный так и не дошел до штаба. На плацу он встретил комбата, сопровождающего невысокую худенькую женщину средних лет. Ротный козырнул комбату и натянуто улыбнулся женщине:
— Добрый день.
— Здравствуйте, — автоматически ответила она, не сбавляя шага.
— Долго идешь, Марченков, — с нажимом сказал комбат и обернулся к женщине. — Это капитан Марченков, командир роты, в которой служит ваш сын.
— А, здравствуйте, — резко обернулась она к ротному. На него с тревогой взглянули ее глаза. Марченков уловил в них столько страха и тоски, что ему стало не по себе.
— Вы проводите нас?
— Разумеется, — он сделал паузу. — Но мне кажется, что имело бы смысл несколько минут обождать.
— Зачем? — встрепенулась она.
— Солдат должен подготовиться к встрече с матерью, — осторожно сказал Марченков.
