Лариса Райт - Исповедь старого дома
— Потому что ты — великолепная актриса.
Их разделяли тысячи километров, но никогда еще мать и дочь не чувствовали себя ближе друг к другу. Но старшая была не из той породы, чтобы упиваться мигом сентиментальности и давать волю чувствам, потому и сказала небрежно:
— К тому же и не мне ты вовсе обязана. Я только попросила.
— А кому же? — удивилась Анна.
Она впервые задумалась о том, что ее лечение стоило очень больших денег, вспомнила частный самолет, оснащенный всевозможными медицинскими приспособлениями, и врача, не сомкнувшего глаз все время полета. Мать была вполне обеспеченной женщиной, но не баснословно богатой, чтобы заплатить за все это.
— Да так, одному человеку. Ладно. Поправляйся и возвращайся.
Алевтина Андреевна положила трубку с ощущением того, что наговорила слишком много, а Анна — с чувством, что от нее отделались. Первой и единственной мыслью было: Михаил! Больше никто не стал бы жертвовать таких огромных денег на ее спасение. Но, насколько она помнила, и в активах самого Михаила, и в активах его знакомых присутствовали очень дорогие машины, но самолеты там все же не фигурировали.
Сыграть головную боль и бессонницу и получить от медсестры таблетку снотворного — для актрисы плевое дело. Подложить эту таблетку в чай самой медсестры — задача сложная, но выполнимая. Анна справилась, и ночью уже листала свою историю болезни, с удивлением обнаружив на банковских переводах имя совершенно незнакомого человека.
— Скоро вас переведут в санаторий. Там бассейн, чудный парк для прогулок, библиотека, — сообщил врач на следующий день.
— А Интернет?
— Разумеется.
Через мгновение после того, как Анна велела Всемирной паутине отыскать загадочную личность, раскрылось инкогнито спасителя, но любопытства так и не удовлетворило. Известный художник, судя по выдержкам из статей и интервью, которые женщина бегло просмотрела, жил в Сан-Франциско и владел несколькими галереями по всей Америке. Кроме того, Интернет пестрел анонсами его новой выставки, которая должна была открыться через месяц.
— Когда меня отпустят?
— Недели через три, через месяц.
Через месяц Анна стояла на пороге модной (судя по количеству народа внутри) галереи искусств.
Перелет из Лос-Анджелеса был коротким и совершенно неутомительным. Остановившись в гостинице, женщина впервые за долгое время переоделась из спортивного костюма в цивильную одежду, которую купила в бутиках аэропорта перед вылетом. Анна надела светлое платье цвета топленого молока, которое заканчивалось чуть выше колена, темно-коричневые классические лодочки и такого же цвета укороченный пиджачок, на лацкан которого прикрепила брошь в виде бабочки. Жаль, она не могла носить тонкие колготки, пришлось натянуть плотные, но и они смотрелись неплохо. В салоне отеля она сделала маникюр и укладку и, полюбовавшись своим отражением, направилась к стоянке такси, провожаемая восхищенным взглядом метрдотеля.
Дорога до галереи заняла пятнадцать минут. Выйдя из такси, Анна полюбовалась с холма видом заката и нерешительно поднялась по ступенькам к стеклянным дверям, откуда доносилась негромкая джазовая музыка, почти заглушенная голосами.
Она попыталась определить хозяина. Через несколько минут у нее не осталось ни малейших сомнений: высокий седой мужчина в расклешенных (в духе шестидесятых) горчичного цвета джинсах и светлом пуловере расхаживал с бокалом шампанского от одной группы людей к другой, выслушивая комплименты и рассыпаясь в благодарностях. Он выделялся из толпы и своим внешним видом (остальная публика была одета в вечерние костюмы), и манерой держаться (перемещался легко и непринужденно, не заботясь о производимом впечатлении). Было заметно, что человек этот лишен и комплексов, и условностей, может позволить себе многое. Лицо его хранило следы былой красоты, тонкие черты лица свидетельствовали о творческой стороне натуры.
«Это он!» — решила Анна.
Она решительно направилась в его сторону, осторожно тронула за рукав:
— Здравствуйте, я Анна Кедрова.
Первый брошенный на нее взгляд выражал удивление, так обычно смотрят на человека постороннего и незнакомого. Но уже через секунду лицо хозяина изменилось. В глазах одно за другим промелькнули смятение, потрясение и почему-то раскаяние. Он казался совершенно растерянным. Анне даже почудилось, что художник стал ниже ростом и как-то съежился. Наконец он произнес медленно и задумчиво, явно с трудом:
— Анук? Вот, значит, какая ты стала?
— Анук? Вы меня знаете?
Теперь и Анна удивилась не меньше. Кроме матери, ни одна живая душа не называла ее настоящим именем, да и мама предпочитала ограничиваться коротким и требовательным «Нука».
— А похожа, как похожа!
Похожа Анна была только на одного человека на свете. Только глаза ее, в отличие от материнских, были серыми.
— Вы знаете мою маму?
— Ты знаешь ее маму? — пихнул художника в бок стоявший рядом мужчина. — Расскажи-ка нам, — добавил он кокетливо.
— Ваша мама — она? — обратилась к Анне молодая женщина, показывая на висевший на одной из колонн портрет.
Анна взглянула на картину. Сомнений не оставалось: на зрителя смотрела молоденькая и прекрасная Алевтина Панкратова.
— Вы с ней дружили, да? — снова попыталась растормошить она художника.
— Дружил? — вдруг захохотал сосед хозяина и снова пихнул последнего. — Ой, держите меня, если теперь это так называется! Да он был ее мужем!
— Алекс! — гневно рыкнул художник, но было уже поздно.
— Мужем? — Анна отступила на несколько шагов и внимательно посмотрела в серые глаза художника. — А в каком году?
— Кажется, в семьдесят третьем, — услужливо подсказал все тот же беспардонный мужчина.
— Алекс, прошу тебя! — снова одернул художник, впрочем, ругая себя, а не друга. Сам виноват: написал портрет, да к тому же хвастался близостью с этой красивой женщиной — вот и получил. И потом, Алекс выпил больше, чем надо, вот и разошелся. А какой с пьяного спрос?
— Пошли! — Художник дернул Анну за руку и провел в помещение, отделенное от галереи плотной дверью.
— Вы мой отец, да? — спросила она, нисколько не сомневаясь в утвердительном ответе. Все указывало на это: год ее рождения, отсутствие воспоминаний об отце до шестилетнего возраста (время появления оператора), его серые глаза и, наконец, те баснословные счета из клиники, которые он оплатил.
— Нет. Поверь, ты ошибаешься. Твой отец умер еще до твоего рождения.
— Умер? Почему же она никогда мне об этом не говорила и почему, черт возьми, вы оплатили все мои счета?!
То ли художник тоже был нетрезв, то ли угрызения совести не давали ему покоя все эти годы, но он, несмотря на обещание, данное Алевтине Андреевне, рассказал Анне правду. Она слушала, не перебивая и не выказывая эмоций. А когда он закончил, посмотрела тяжелым, нехорошим взглядом. Сказала только:
— Что ж, считайте, что расплатились.
Анна резко развернулась и покинула галерею. Благодарить ее хозяина женщине было не за что.
На следующее утро, когда она уже паковала чемодан, посыльный доставил в гостиницу большой тяжелый прямоугольный сверток с оформленным на ее имя таможенным разрешением на вывоз предмета искусства. Разворачивать упаковку Анна не стала, у нее не было никакого желания смотреть на улыбающуюся, беспечную мать.
В Москве, взяв такси, она тут же направилась в квартиру известной актрисы.
— Держи! — Даже не поздоровавшись, Анна бросила матери картину.
— Что это? — Мать начала срывать бумагу, одновременно разглядывая дочь и не уставая восхищаться: — Нука, ты просто как новенькая! А почему руки-ноги закрыты? Сейчас же тепло. Остались следы, да? Ну, это ничего. Главное — лицо, правда? В театре вообще ничего не заметят и обнажаться заставить не смогут. Даже выгодно, да?
Бумага наконец поддалась, и актриса резко побледнела, взглянула на дочь вызывающе:
— Ты его видела, да?
Анна тяжело кивнула.
— И что он сказал тебе?
— Все…
Алевтина Андреевна шагнула к дочери и произнесла с вызовом:
— Между прочим, мы вернули тебя к нормальной жизни. Могла бы хоть спасибо сказать.
— Спасибо? — усмехнулась Анна. — А за что? За то, что убили моего отца?
Она развернулась, чтобы уйти, но в то же мгновение услышала за спиной звук падающего тела.
С великой актрисой Панкратовой случилось практически то же самое, что и с ее первым мужем: тяжелый инсульт, паралич и полная потеря речи. С одной только разницей: она выжила.
Когда через полтора месяца к ней вернулась речь, первыми ее словами были:
— Долг платежом красен.
Медсестра, сидевшая в палате, решила, что актриса говорит о дочери. Мать помогла ей обрести былую красоту, а теперь дочь не отходит от постели матери. Но если бы Анна слышала это, она смогла бы объяснить, что актриса Панкратова имела в виду исклю-чительно себя и свои личные неоплаченные долги.
